Художник Илья Кузьмич любил летом отдыхать не на курортах, а в обычных деревнях. Он, как правило, снимал в намеченной в этот сезон деревеньке недалеко от Москвы домик, и жил там до глубокой осени.
Был шестидесятилетний художник вдовцом, жил одиноко, и летние встречи с простыми людьми доставляли ему то необходимое удовольствие от общения, которое он позволял себе на отдыхе.
На самом деле он был замкнутым, не потому что не любил людей, а потому, что, невзирая на возраст, много и увлечённо работал: писал этюды с натуры, делал много эскизов, фотоснимков, бродил по полям и лесам, вдыхая аромат свежей травы и цветов, а долгой зимой рисовал свои «впечатления», много читал в московской своей квартире, больше похожей на мастерскую.
В этот раз он приехал в небольшую деревеньку под Торжком в Тверской области. Извилистая речка была полна рыбы, богатый лес пьянил ароматом земляники в жаркий день, а два десятка домов, в которых жили в основном дачники, были похожи на приюты счастливых людей, мирно бродивших по полям, лесам, поливающих свои любимые цветы в саду и ставящие самовар во дворе для совместных с соседями чаепитий.
Чтобы не отвлекаться на готовку еды, в этот раз художник снял комнату у хозяйки. Точнее, это была светлая, большая веранда с кроватью, диваном, комодом и широким круглым столом. Старое кресло стояло в самом углу, а над ним высился торшер.
— То, что нужно, — обрадовался Илья Кузьмич, — мне вас рекомендовали мои приятели. Говорили, что лучшей хозяйки во всей округе не найти: и каши, и пироги, и щи из печки…
Наталья Ивановна, женщина сорока лет, улыбалась, махала рукой:
— А, это Выгловские… Они так добры. Мы уже с ними друзья давнишние. Спасибо за протекцию. Надеюсь, что и вам у нас будет хорошо. Я весь день на работе в конторе, а вот Сенечка дома. Он мешать не будет. Парнишка особенный, малообщительный. Уж и лечила я его, и ничего… Так и живём.
Женщина смахнула слезу, и видно было, что ей больно говорить о сыне.
Сеня держался всегда в стороне. Он здоровался по утрам, и словно исчезал куда-то. Наверное, сам старался не попадать на глаза чужому человеку, и чем был занят — непонятно.
Мать говорила, что он любит читать и особенно рассматривать альбомы по живописи. Часами смотрит и листает страницы, и книгу рядом на тумбочку кладёт, когда засыпает.
— Возможно, у него тонкая душевная субстанция, — успокаивал Наталью Илья Кузьмич, — все мы странные по-своему. Каждый человек – Космос. И я в том числе…
Наталья готовила изумительно, была ненавязчива, не говорлива. Это особенно нравилось художнику, ведь он привык жить тихо и спокойно, наедине со своими картинами и книгами.
Деревенька ему нравилась. Дома стояли рядами, были не тронуты новыми пластиковыми отделочными материалами. Крепкие брёвна у многих даже не были обиты досками.
— Сказка, русская народная, — шептал Илья Кузьмич, — вот только ставенок не хватает.
Он сел за стол на солнечной веранде и стал рисовать образцы наличников, ставен, перил для крылечек.
Свои рисунки развесил по стенам на кнопках. И жалел только о том, что нет у него достаточно инструмента и материала, чтобы хоть что-то сотворить по эскизам.
Но вдохновившись это идеей, он поехал на следующий день в Торжок и приобрёл там несколько инструментов, а заодно заказал в магазине стройматериалов доски с доставкой.
Наталья очень удивилась, когда к их воротам приехала машина и грузчик скинул у ворот порядочно сухих, длинных, светлых досок.
— Разве мы задумали ремонт? – спросила она у Ильи Кузьмича.
— О, мы задумали большее! Шаг назад в столетие, путь к красоте и сказке. Потом увидишь, — ответил он, — а начну я с твоих окошек, хозяюшка, разрешаешь?
— Ну, раз сказка, то с удовольствием. Сказки я люблю…- улыбнулась Наташа.
Илья работал во дворе, приспособив старый стол-парту под станок.
Он распиливал доски, чертил на них рисунок, а потом электролобзиком делал настоящие кружева-наличники, да такие, словно они действительно были срисованы с иллюстраций сказочных книг.
Сеня, поначалу избегавший художника, стал появляться неподалёку во дворе. Юноша во все глаза смотрел на работу мастера, и поражался появлению из обычных досок кружевного наличника.
Однажды он подошёл так близко, что Илья Кузьмич, работающий лобзиком, сказал:
— Придержи доску, вот так.
Сеня тут же ухватился за доску и стал держать. Кузьмич довольно улыбнулся и спросил парня после того, как узор был сделан до конца:
— Ну, каково? А? Ведь красотища же!
— Ага, — одобрительно ответил Сеня и не ушёл от мастера, а стоял рядом как привязанный до конца работы. А Илья Кузьмич творил, пилил, стругал, вырезал, что-то напевая себе под нос, почти не обращая внимание на парня.
Сеня словно впитывал все движения рук художника, пытаясь точнее рассмотреть, как Илья всё выполняет, так ловко и точно.
На следующий день работы они вдвоём уже с утра начали своё дело. Как бы машинально и ненавязчиво Илья подавал Сене инструмент, и тот тоже пилил доски, наносил рисунок карандашом, а через пару дней парень уже самостоятельно начал выпиливать лобзиком узоры.
На лбу у него появлялись мелкие капли пота, дыхание приостанавливалось от напряжения, но видно было, что юноше очень нравится эта творческая работа.
— Господи, каким богам молиться, Илья Кузьмич? Вы волшебник! Кто бы мог подумать, что ему это придётся по душе? А как старается, и ведь получается у него! Я поражена… — говорила полушёпотом с восторгом Наташа, еле сдерживая слёзы.
— Тихо, спокойно. Парень, возможно, нашёл себя. И дай-то Бог, — просто отвечал художник и тоже брал в руки инструмент.
Через три дня на все три центральные окна были повешены наличники. Вся деревня сошлась смотреть работу художника. Но Илья Кузьмич скромно ответил:
— Я тут только идейный вдохновитель. Основную работу сделал молодой человек, весьма трудолюбивый и способный – Семён.
Сеня слышал похвалу, сидя на скамейке во дворе, а когда люди стали благодарить его громче, то он махнул рукой и ушёл домой.
— Стесняется пока, — сказал Илья Кузьмич. А жители завалили его заказами на свои окна.
— Хорошо, хорошо. Я эскизы покажу, а вы выберете, вот только Семён вам делать будет. Вместе мы с ним ещё пару заказов сделаем, а потом уж он и сам, — пообещал Илья Кузьмич.
Так и случилось. Вскоре в деревне забелели кружевные наличники ещё на двух домах. А на третьем появились голубые ставенки с нарисованными узорами.
На вырученные деньги художник снова привёз досок, которые были сложены во дворе под навесом.
— Вот тебе материал, тут на многое хватит. Трудись, сынок. Ты молодчина. Так держать. А рисунки можно и свои придумать, и срисовать из книжек твоих… — сказал Илья Кузьмич.
Наташа категорически не брала денег с Ильи Кузьмича за постой.
— Вы мне парня вылечили. Я уже думала, что он ни к чему у меня так и будет не пригодный. А тут… понравилось же ему… никогда бы не подумала. Век молить за вас Бога буду, Илья Кузьмич.
— Да что ты, Наташа. Всему своё время. Вот и его время пришло. А может, отца ему не хватало рядом. Или простого участия в интересном деле… — ответил Илья Кузьмич, — за постой я оставляю все инструменты и свои эскизы. И ещё ему нарисую. Пусть трудится. Молодец, парень.
Всё лето Сеня трудился. С соседних деревень люди заказывали ему ставни и наличники. Илья Кузьмич руководил работой, беря на себя иногда роль напарника для помощи.
Парень стал чаще улыбаться, разговаривать с незнакомыми людьми, ходил вместе с художником в лес за грибами, научился фотографировать, и Илья Кузьмич отдал ему свой фотоаппарат.
— Вот и пришло мне время уезжать в Москву, — не без грусти сказал на прощание художник. Он обнял и Наташу, и Сеню, — не скучайте тут без меня. Пора мне домой.
— Ждать вас будем. Как надумаете, только к нам. В любое время года, дня и ночи, — сказала Наташа, вытирая концом шарфа глаза.
Сеня тоже смотрел с жалостью, явно не желая, чтобы его друг и учитель уезжал.
— Верно. Теперь я только к вам. Не буду лучшего искать. У вас мне очень хорошо… — Илья Кузьмич пошёл к автобусу налегке.
Лишь спортивная сумка была на его плече. Некоторые вещи он так и оставил в комоде, предполагая вернуться на следующую весну к своим уже дорогим людям…
Он не рассказывал Наташе, чтобы не ранить её сердце и не бередить своё: не было у него детей с женой Аллой. В первый год замужества забеременела молодая жена художника, но не смогла по слабости здоровья выносить плод, и родила прежде времени мальчика, который не выжил. Второго ребёнка зачать женщина так и не смогла. Мечта о сыне всегда была болью для Ильи. Он не оставил жену, не попытался найти полное семейное счастье на стороне, потому что любил Аллу. А теперь уже было слишком поздно.
«Неужели сам Бог послал мне этого мальчика?» – думал Илья Кузьмич, когда смотрел, как старательно перенимает его мастерство Сеня.
Он уже садился в автобус, когда услышал позади себя громкое дыхание. Кто-то сзади вцепился в него крепко и отчаянно. Илья повернулся. Это был Сеня. Он обнимал его и что-то тихо говорил о встрече, о доме и о матери.
Водитель ждал. Илья Кузьмич тоже обнял парня, ласково гладил его по голове и говорил:
— Я обязательно приеду, вот только улажу все свои дела. А ты жди. И матери скажи, чтобы ждала. А сейчас иди…
Сеня вышел из автобуса. Он стоял на остановке, провожая взглядом отходящий автобус, а по тропинке к нему бежала Наталья, растрёпанная и раскрасневшаяся от бега. Она ухватилась за сына и начала махать рукой Илье, который смотрел на них в заднее окошко и кивал, сняв шляпу…
