Любовницу отца Серафима помнила смутно. Ей было три года, он часто брал ее с собой в рейсы. По дороге они заезжали в этот дом, и он покупал Серафиме мороженое, садил на качели в ограде и велел ничего не говорить маме.
-Это будет наш секрет.
Секреты Серафима любила и была счастлива хранить его. Но когда эта женщина заявилась к ним с огромным животом и обо всем рассказала маме, счастливое детство Серафимы закончилось.
Родители долго ругались, отец собрал вещи и ушел, мать месяц лежала в кровати и не вставала, так что маленькая Серафима последнюю неделю питалась только горькими огурцами, которые в то лето так уродились, что ими была усыпана вся высокая навозная грядка. Когда мама решила, наконец, встать, жизнь прежней уже не была: в ней словно перегорели все лампочки, и в глазах навсегда стало темно.
Когда Серафиме исполнилось восемнадцать (она только поступила в медицинский институт после училища), ей позвонила незнакомая женщина. Представилась Татьяной. Рассказала, что живет по соседству с отцом Серафимы, что жена его умерла, а двое ребят остались с лежачим отцом.
-Почему лежачим? – удивилась Серафима.
-А ты что, не знаешь? Он уже три года после инсульта лежит.
Серафима решила просто съездить. Мамы не было уже три года – как Серафима уехала в город учиться, так она и сгорела за два месяца, словно ради Серафимы одной и жила, и никто ее не мог осудить за этот поступок. Серафиме было любопытно, а еще хотелось посмотреть ему в глаза, чтобы понять – что он чувствует теперь, когда расплата догнала и его?
В глазах отца она ничего не увидела. Было вообще непонятно, слышит он ее или нет, узнает или находится в блаженном забвении. Весь в пролежнях, грязный, с длинными, нестрижеными ногтями, он лежал, уставившись в потолок, и, казалось, ни на что не реагировал. От запаха в доме Серафиму выворачивало, а брат и сестра ничего, вроде и не замечали.
То, что они не такие, как все, она поняла сразу. Лет им было по четырнадцать, насколько она могла помнить, но выглядели младше: оба невысокие, худые, с рыжими непослушными волосами и курносыми носами. У девочки, Марины, косил левый глаз, у мальчика, Ивана, на щеке была крупная родинка. И все бы ничего, но вели они себя как дети: проказничали, смеялись, дрались и смотрели мультики.
-Они не отсталые, ты не думай, в школе учатся по специальной программе, – сообщила Татьяна. – И послушные, если с ними построже. Анька-то их вообще в ежовых рукавицах держала! Но я не могу, как подумаю – бедные сиротки, так все им готова простить. Боюсь, отправят их в интернат, а там они точно пропадут. С дураками ведь посадят, а они умные ребята, просто странные. У нас говорили «с приветом». Взялась бы ты за них, а?
Татьяна готовила им и стирала, взамен получала их пенсию. Но выгоды она не искала, потому и позвонила Серафиме: хотелось ей на кого-то скинуть свои обязанности.
Сначала Серафима отказалась. Уехала домой, решила, что забудет о них. Но не получалось. Все думала о том, что если отец в себе, каково ему так лежать. Да и брат с сестрой так и стояли перед глазами: как взъерошенные птички на ветке под дождем. Не спала, думала, взвешивала все. А потом решила: учиться и на тот год можно пойти, а пока поживет там и придумает, как лучше все устроить.
Дети Серафиму не принимали. Она думала, что они обрадуются, когда она скажет, что будет с ними жить, а они рассердились.
-Мы и сами за отцом можем ухаживать, нам няньки не нужны! – сообщила Марина.
-Ты нам не сестра! – вторил ей Иван.
Серафима спорить не стала, поставила перед фактом. С отцом тоже поговорила, и непонятно было, согласен он или нет, но что-то в ответ промычал. Оказалось, что он все же реагирует и много чего может: сам ест, только мягкую пищу, поворачивает голову, слушает телевизор или радио, а когда устает – мычит, чтобы выключили.
Не то, что Серафима испытывала к нему какие-то дочерние чувства, но профессиональный долг не позволял оставить его в таком состоянии. И она привела его в порядок: затопила баню, велела Ивану таскать оттуда горячую воду, а Марину попросила помочь поворачивать отца, пока Серафима обтирает его махровым полотенцем. На удивление ребята слушались, было видно, что отца они любят, просто сами не знают, как за ним ухаживать. Потом Серафима подстригла ему ногти, машинкой сбрила волосы, достаточно коротко, чтобы не повторять экзекуцию через месяц, побрила и смазала кремом от пролежней. Кормила отца Марина, и эту обязанность она у сестры не стала забирать. Брат по вечерам брал книгу Дюма и по два часа читал отцу вслух. Читал он хорошо, с выражением, а вот Марина только по слогам. И наоборот: она делила и умножала в уме, а мальчик не мог посчитать сдачу в магазине. Эти двойняшки словно разделили то, что отведено одному человеку, пополам, оттого и взрослости им не хватало, каждый год они тоже делили пополам.
Не считая ухода за отцом, в остальном двойняшки ее не слушались. Часто вредили: насыпали в суп соль или сахар, наливали в стиральную машинку растительного масла, портили вещи Серафимы.
-Не смей спать в маминой комнате! – кричала Марина. – Спи у папы на раскладушке, тут все мамино, не твое!
-И, вообще, убирайся отсюда, – вторил Иван. – Мы и без тебя прекрасно справлялись!
По ночам она тихо плакала в подушку, не хотела, чтобы они слышали и радовались. И почти каждый день собиралась уехать. Но наступал новый день, и все вроде шло неплохо. Соседка подарила им пару кур, отдала несколько мешков картошки и других овощей, на отцовском мотоцикле Серафима ездила в дальний магазин, где продукты были дешевле и интереснее, не зря первый парень учил ее водить. За молоком ходила к почтальонше Лене, мясо покупала у соседей.
Так прошла осень, зима, начал темнеть снег, и к тому времени Серафима нашла для отца пансионат для инвалидов, почти договорилась, чтобы детей взяла под опеку их двоюродная тетка из Ростова. И в этот момент в соседний пустовавший дом заехал Андрей.
Он пришел к ним почти в первый же день: спросил инструменты и у кого можно покупать молоко. Грустный и красивый, он показался Серафиме просто неотразимым, а маленькая дочка на руках напоминала ей о тех временах, когда отец везде брал ее с собой. Андрей и внешне был похож на молодого отца: белозубый, кудрявый, глаза смотрят так, будто удивляются всему. И девочка — его копия, маленький ангелочек.
-Как мне повезло с соседями, – сказал Андрей. – Будем дружить домами.
Никакого намека на мать или жену не было. Андрей охотно рассказывал о себе, о своей работе, о том, что потерял жилье и приехал сюда, в дом прабабушки, который давно стоял заброшенный, но о матери ребенка никогда не упоминал. Когда Серафима набралась смелости и спросила его напрямую, он ответил, что жена болеет и лежит в больнице. Сразу помрачнел, и Серафима больше этот вопрос не задавала: видимо, серьезная болезнь, раз так долго лежит. Может, в коме: Серафима такое в фильме видела. Или в хосписе – этого уже во время учебы насмотрелась. Непонятно было, почему Андрей сейчас не рядом с женой, а, с другой стороны, и понятно: у него ребенок на руках, куда с ней?
-На врача собираешься учиться? Вот это да! Самая лучшая профессия, что бы мы без вас делали, – сказал он.
Конечно, Серафима в него влюбилась. Смотрела в рот, смеялась над всеми его шутками, носила пироги, которые специально для него готовила. С малышкой быстро подружилась, и Андрей время от времени оставлял девочку на Серафиму, когда ездил в город. Наверное, к жене, хотя говорил, что по работе: он изготавливал самые разные аксессуары из кожи, и раз в неделю отвозил их в лавку для реализации. Из города он привозил дочке игрушки и фрукты, а Серафиме книжки и музыкальные диски, а однажды – сережки.
Серафима пыталась их продеть, но никак не получалось.
-Давай я, – предложил Андрей.
Оттого, как близко он находиться, и оттого, что его руки прикасаются к ней, Серафиму бросило в жар. Она ждала, что Андрей ее поцелует, но он этого не сделал.
К лету она уже окончательно решила, что останется здесь еще на год. Оправдывалась тем, что пусть дети девятый класс окончат, можно их в училище какое пристроить с общежитием, всем проще будет. В том, что здесь она остается из-за Андрея, Серафима не признавалась.
Раз в месяц она получала пенсию: отца по инвалидности и детские по утере кормильца. Деньги она распределяла с умом, лишнего не тратила, на свои нужды не использовала: у нее были небольшие накопления, на них и жила. В тот день двойняшки с утра шептались, и было видно, что что-то задумали. Но Серафима внимания не обращала, ей не до того было: Андрей вчера так грустно на нее смотрел , а когда она спросила, в чем дело, он вздохнул и сказал, что она сама знает. А что она знает? Неужели он догадался о ее чувствах? И неужели их разделяет?
Пенсию приносила почтальонша тетя Лена. Серафима положила деньги в коробку из-под чая, как обычно, и увидела в окно Андрея с Ксюшей. Она вышла к ним, вынесла девочке гостинец – припасенную конфетку. Та съела конфетку, побежала за соседским щенком, упала, замарав новое розовое платье и потеряв резиновые сапожки. Серафима поставила сапожки на коляску мотоцикла и повела их в баню мыться. Пока они были там, послышался знакомый звук и тарахтение мотора: она еще подумала, кто приехал, пока не догадалась, что это их мотоцикл. Выскочив, Серафима увидела, как мотоцикл отдаляется, увозя Ивана и Марину, заливающихся веселым смехом. Она кинулась в дом и нашла распотрошенную коробку, в которой не было денег.
-Может, помощь нужна? – спросил Андрей – Хочешь, догоним их на машине?
-Не надо. Куда они уедут, до магазина и обратно.
Серафима сделала вид, что все в порядке, стыдно было, она ведь так старалась ему показать, что может быть хорошей матерью, а получалось, что ее даже брат и сестра ни во что не ставят.
Вернулись они сами с полными пакетами мороженого, конфет и газировки. Остаток денег отдали Серафиме.
-Это наши деньги, – заявила Марина. — Ты не имеешь право их забирать.
-Хотим и тратим, – вторил ей Иван. – Но так уж и быть, можешь пока у себя держать.
Серафима только рукой махнула. Пересчитала деньги, спрятала их в книжку, которую под матрасом держала и пошла к Андрею: сапожки-то, как остались на коляске, так в ней и уехали, а она была только рада воспользоваться предлогом, чтобы навестить их.
Ксюша спала. Андрей взял сапожки дочери, спросил, как там дети: видел, что вернулись.
-Скупили все сладости в магазине, спасибо Олесе, не стала много им продавать.
-Ну дают! – улыбнулся Андрей. – Я в их годы тоже чего только не творил. Тяжело тебе с ними, да?
Серафима сама не поняла, как получилось так, что она расплакалась. Было так стыдно, но от стыда она плакала еще больше. Андрей взял ее лицо в ладони, поднял ее голову, заставив посмотреть прямо в глаза.
-Ты такая сильная, – сказал он. – Иногда нужно поплакать.
А потом ее поцеловал.
-Это будет наш секрет, – произнес он.
Про жену он рассказал ночью, когда они лежали, обнявшись под одеялом. Он курил, а она накручивала его кудри себе на палец.
-Я знал, когда мы поженились, что она болеет, она не скрывала. И я подумал, что справлюсь. Это же так романтично, как у Фицджеральда, ты же в курсе, что его жена была больна? Ну вот я и подумал – чем я не Фицджеральд? Только это оказалось куда сложнее, чем я мог предположить. Ее родители меня предупреждали и настаивали на том, чтобы мы не заводили детей. Пока беременная, нельзя же принимать лекарства. Но мы рискнули. Сначала все было хорошо, и мы решили, что все прошло, что беременность ее исцелила. Но после рождения Ксюши все стало так ужасно… Она обманывала, что принимает таблетки, притворялась, что все хорошо. Уходила, то бросая Ксюшу одну, то с собой ее таскала, и тогда мне еще страшнее было. Я уволился, стал тогда кожей заниматься. Но все равно: в магазин надо сходить, в парикмахерскую… И однажды я вернулся домой, а она с Ксюшей на подоконнике… В общем, я испугался. Вызвал врачей, они ее силком увезли. Обвиняли меня, что раньше не обратился, говорили, что нельзя было ребенка, что это ошибка. Но ты посмотри на нее: разве Ксюша может быть ошибкой?
Он замолчал, Серафима прижалась к нему еще крепче, давая понять, что теперь он не один.
Почему-то она решила, что жена его навсегда теперь в больнице. Что она будет там лежать, он будет ее навещать, а жить с Серафимой. Ничего плохого она в этом не видела: это же и не измена почти, раз жена его с ума сошла. Иногда, в предутренний час, в душу к ней закрадывалось сомнение, не поступает ли она как мать двойняшек, когда спит с чужим мужем. Но наступало утро, и она решила: нет, у нее все иначе. Она любит Андрея, а он любит ее.
Дома Серафима почти не появлялась, только приходила готовить и убираться. Марина с Иваном уже и сами неплохо справлялись с отцом и делали все на совесть, так что она почти к нему не заглядывала. Ей казалось, что двойняшки только рады будут, но на удивление они стали интересоваться, когда она в следующий раз придет и придумывали всякие дела, чтобы ее к себе вызвать: то баню посреди недели решили истопить, то уроки они сами не могут сделать. Серафима разрывалась на два дома, но была абсолютно счастлива.
Как и в детстве, счастье ее оборвалось внезапно. Однажды Андрей сказал:
-Посидишь завтра с Ксюшей?
-Да конечно, я же все равно у вас.
-Нет, я имею в виду, что возьмешь к себе. И вещи свои собери. Жену завтра выписывают.
Серафима смотрела на него и не находила что сказать. Он всегда так рассуждал, что они где посадят и что отремонтируют, словно никакой жены и не было.
-Выписывают? – переспросила Серафима.
-Да, представляешь! Она…
Он только сейчас понял, что губы у нее дрожат, а глаза на мокром месте, замолчал на полуслове, обнял ее и сказал:
-Прости, малыш. Но я же не скрывал от тебя, что женат.
Его жену Серафима увидела в окно: они приехали на машине, она вышла и встала, безвольно опустив руки. Андрей прибежал за Ксюшей. Серафима вернула девочку, пряча от Андрея глаза, и тут же убежала, не стала смотреть в окно на воссоединение семьи. Села в своей комнате, тихонько заплакала, пытаясь скрыть всхлипы.
В комнату вошли двойняшки. Потоптались, переглядываясь, потом прошли и сели: Иван справа, Марина слева. Неловко обняли ее.
-Не реви, – сказала Марина. – Мужчины все предатели, мама всегда так говорила.
-Хочешь, я его побью? – предложил Иван.
Серафима заплакала в голос и обняла детей. Как же она по ним, оказывается, скучала!
Они долго сидели, обнявшись, а потом, не сговариваясь, пошли к отцу. Иван взял книгу и начал читать, Марина принялась расчесывать отцу отросшие волосы. Серафима сидела рядом и держала его за руку.
