Они остановились у входа на кладбище.
— Я не пойду, извини. Твои родители были не люди, а… — жена хотела сказать «животные», но деликатно промолчала, — в общем я не могу их видеть. Иди, я буду ждать в машине.
Анатолий понимающе кивнул. Он смотрел через стекло вперёд. Тёмные каменные ворота сбрызнул дождь и мокрая трава была блестяще-изумрудной, и ветер качал её так уныло и неизменно, что всё здесь казалось отжившим, пустым. Анатолий вышел, застегнул куртку и открыл пассажирскую дверь. Он взял с сиденья цветы. Под цветами пряталась бутылочка беленькой — её он засунул в карман.
Эту дорогу он знал хорошо. Здесь всегда тихо, но это тяжёлая тишина. Целое поле людей, закопанных в землю. Они молча лежат под плитами, но кажется Анатолию, что они видят его и мычат из-под земли «ммммм… ммммм…», словно хотят сказать то, что не успели при жизни, и каждая душа стоит у могилы и провожает его потерявшим надежду взглядом, и оттого напряжение в воздухе, и оттого ощущение, что кто-то остаётся навсегда позади и смотрит обиженно в спину.
Раз в полгода Анатолию снилась мать. Она показывала ему пустую кружку и переворачивала её — ничего не лилось. Мать грустно куксилась, вздыхала и пожимала плечами, всем видом давая понять, что расстроена и страдает. Ещё, бывало, она ему снилась в ванной — в его ванной, а не в том облепленном грязью лягушатнике, где его изредка мыли в детстве. Ванна пустая, без воды. Мать открывает кран, но вода не льётся, и она стучит по нему, нервничает… Потом плачет, обхватив колени. И так до тех пор, пока Анатолий не съездит к ним в гости и не выплеснет на могилу водки.
Два надгробия из чёрного гранита, отделённые ото всех элегантной чёрной оградкой. Со стороны можно подумать, что здесь лежат достойнейшие люди, смерть которых стала для близких несоизмеримой утратой. На самом деле здесь покоятся двое животных, сгинувших от паленой водки. В один день. Как чёртовы Ромео и Джульетта. Изображения их лиц наносились на гранит вручную и мастеру пришлось изрядно потрудиться и проявить фантазию, чтобы придать им человеческий облик. Исходники фотографий были омерзительны несмотря на то, что между моментом съёмки и похорон прошло около десятка лет. Так одутловатые и без малейших признаков интеллекта лица превратились в милых законопослушных граждан, поживших достойную жизнь. Вы только посмотрите на них! Такие всё в дом, всё детям, такие и муху не решатся тронуть, а скорее изловят её в банку и выпустят на волю, а потом ещё и будут переживать, что лишили бедняжку дома. Зато Анатолию теперь приятно на них глянуть — они спокойны на этих гранитных картинах и не жуют в пьяном угаре слова, не мычат нечленораздельно, не дерутся, не гонят его от себя, как в детстве… Теперь он может сказать им «мама», «папа» и они будут слушать, и Анатолию теперь так легко представить, что им интересна его жизнь, что они даже дают ему советы и спрашивают, спрашивают!..
— Здравствуйте, мама и папа. Ну, как вы тут? Вот принёс вам что просили.
Анатолий разделил букет и поставил каждому цветы. Затем он откупорил бутылочку водки и окропил их могилы. Он знал, что так делать нельзя, священник наказывал ему молиться за их души, но сколько не молись, хоть лоб расшиби, а пока водки не нальёшь, родители продолжали ему сниться.
Он протёр с лица матери капли дождя. Всмотрелся. Подумал, что мать красивая.
— Спрашиваете, какие у нас новости? Есть новости. Пополнение у нас скоро. Жене на узи сказали — девочка, однозначно девочка. Вы, помнится, хотели дочь или внучку… Ну вот, пожалуйста, хе-хе… Первая ваша девочка. Федька переживает, что мы его разлюбим. Девять лет разница между ними будет. Так-то да… дети — это… это важно… мда. Для них всё самое лучшее. Жаль, что вы их так и не увидели.
У самого Анатолия детства как такового и не было. Родители пили всегда. Толик не помнил их полностью трезвыми. Временами они работали и тогда попойки были не такими глубокими, но стоило получить зарплату — всё, запой. В их квартире на втором этаже двухэтажной ветхой халупы порой не бывало места куда ступить: кучи бутылок на полу, мусор на раскладном столе в комнате до самой люстры, всюду грязь и что-то липнет к ногам, рвотные массы в углу и папкины ссаные брюки… У них постоянно кто-то бывал, такие же пьяницы, но Толик, как и его младший брат, не понимал, что происходит, всё это было как в тумане — всё его детство.
Кормили Толика не каждый день, а как придётся, и Толик в такие дни добывал себе пропитание сам — воровал по курятникам яйца, рвал шампиньоны, что росли на поляне позади дома, таскал разросшуюся за изгородь малину, собирал яблоки и сливы, росшие на ничейной земле. В общем, летом выживать было терпимо. Зимой, когда родители были не в состоянии отвести его в детский сад, было потуже. Хорошо, если удавалось напроситься в гости к друзьям — там его обязательно угощали добрые женщины, усаживая вместе с домашними за стол… А бывало, что Толик не ел два дня и потом, урвав что-то, испытывал тошноту после пищи.
Денег никогда не было. Постепенно, в приступах острого желания выпить, из дома распродавалось всё мало-мальски ценное. Единственное, что принадлежало Толику и брату в доме — это коробок с игрушками. Там были машинки, кубики, разномастные солдатики и пистолеты. Эти игрушки им кто-то отдал. Игрушки отвлекали. Если в другой комнате начинались пьяные потасовки, Толик громче жужжал и кричал детские фантазии, комментируя действия. Какая игрушка была у него любимой он не мог решить — все они были ему дороги. Игрушки защищали его от реальности — они тоже были своеобразным туманом, помогающим Толику окунаться в другой мир. Однажды он пришёл домой с улицы и не нашёл свои игрушки — мать обменяла всю коробку на бутылку водки. Толик долго оплакивал потерю и иногда, проснувшись среди ночи, вскакивал с постели и шарил в темноте под столом — ему приснилось, что игрушки вернулись назад.
Когда Толик отправился в школу, то уже понимал, что его родители пьяницы. Перед его глазами был пример других семей, нормальных. Толик испытывал жгучий стыд. Он был виноват… Только в чём? В чём? Почему над ним насмехаются? Почему взрослые и соседи смотрят на него с презрением и жалостью и брезгливостью? Почему ему хочется провалиться сквозь землю от их молчаливого сочувствия? Их семья стояла на учёте и Толика с братом постоянно грозились забрать в детский дом. И Толик изворачивался. Врал. Обеливал родителей. Расставание с мамой и папой для него было подобно концу света и лучше притворяться, изворачиваться и лгать, чем лишиться надежды на их любовь и на то, что они могут исправиться. Только избалованные вниманием дети считают, что любовь родителей — это что-то само собой разумеющееся. И только такие как Толик с детства твёрдо усвоили: любовь, чью бы то ни было, нужно ещё заслужить. Хоть каплю ласки. Хоть крупиночку теплоты… Служить, служить, доказывать, заискивать, бежать по первому зову! Даже после смерти родителей Толик не оставлял этих попыток, но, к сожалению, какие бы семена он не бросал в землю, все они утыкались в асфальт, а под этим асфальтом была пустота — тупая и безразличная.
После школы Толик закончил училище. Он проработал год по специальности и поступил в институт, стал жить самостоятельно. Там он познакомился со своей нынешней женой. Сделал карьеру. Никогда не забывал о родителях. Слова «мама» и «папа» для него — святые. Купил им просторный дом. Купил дом такому же пьющему брату и его жене, задаривал подарками племянников. Кодировал их, лечил, носился с ними, как с писаной торбой… Даже возил на курорт. А они в бесконечном пьяном угаре. А они уже до того опустились интеллектуально, что любой первоклассник мог заткнуть их за пояс по знаниям. А они не видели Толика, не собирались что-то давать ему взамен. Ни крупицы внимания. Ни доброго слова. Ни хоть какого-то проявления любви. Для них его появление на пороге — это деньги. Выпивка. Вкусная закуска.
А он смотрел на мать с заискивающей любовью. Он видел перед собой не то, что другие. Синие раздутые мешки под глазами и жёванные в мочалку губы — это первое, что можно заметить. Волосы сальные. Мелкие противные кудряшки, блестящие и тусклые от грязи, торчали по всей окружности головы. «Как корова языком облизала», — это из замечаний людей. Толик видел маму. Свою маму. Он не помнил, чтобы она хоть когда-то была с ним ласкова, но придумал себе картину матери с младенцем. Любимым младенцем. А потом что-то случилось… и Толик перестал заслуживать её любви. Но она была! И будет! Будет!
Не стало их резко. Анатолий был не готов. Вы бы видели как он плакал! Какие на проводах читал стихи! О самых лучших родителях на свете! Он за всё их простил. Нет, не так… Их не за что прощать. Толик их понимал. Родителям было трудно, они несчастные люди. Родителей, вообще-то, не выбирают! Но, знаете, мы иногда, бывает, встречаемся с Толиком на общих посиделках с друзьями… Только в таких случаях Толик позволяет себе выпить… Он размягчается, подпирает нетвёрдой рукой подбородок, облокотившись о заставленный кушаньями стол… Это всё происходит в летней беседке. Толик вздохнёт очень-очень глубоко, направит в самого себя взгляд и выдаст:
— А, знаете, у меня в детстве была коробка с игрушками, я вам рассказывал? Как же я любил те игрушки! Одиннадцать солдатиков, пять машинок и два с половиной пистолета… А ещё кубики такие… красные, синие, жёлтые… у вас бывали в детстве подобные кубики? Мда…
