– Ну, а Вы куда едете?
– К сестре. Не виделись уж три года. Только вот по телефону и общаемся…
– Конечно, тогда надо увидеться…
Надежда Васильевна – приятная интеллигентная бабулечка с лёгкой грустинкой в глазах. Вот и сейчас, как заговорила она о сестре, в глазах мелькнул огонек боли. И внимательная соседка заметила:
– Что-то случилось там?
– Болеет сестра…
– Вот и хорошо, что едете. Может и поднимите её на ноги.
Надежда лишь вздохнула.
Вышла Надежда Васильевна на маленькой станции, в провинциальном, но вполне симпатичном городке. Вышла вечером.
Погода глубоко осенняя. Земля заиндевела и хрустким ледком подернула лужи. Надежда поежилась – у них на юге куда теплее.
Но воздух здесь был родным. Немного горьким и терпким от листьев, от окружающих городок лесов и ещё от чего-то далёкого – из самого детства. Сколько раз уезжала она с этого старого вокзала, пока не уехала окончательно.
А потом возвращалась… Но все больше по грустным делам – хоронить близких, папу, маму…
Мама ждала ее до последнего тогда. Уж в поезде узнала она, что мамы не стало – не дождалась.
А теперь вот Вера.
Вера-Верочка ….
Сестра старшая, единственная сестра. Одно время было – они поссорились. Из-за чего? Из-за чего ссорятся сестры. Из-за наследства, конечно. Оказались у родителей две квартиры, вот и не могли никак разделить.
Тогда Вера сама приехала к Наде. Поплакали, обе друг другу повинились, да и помирились, не меняя ничего уж в делах наследственных. Только вспоминали детство, общие радости, да жаловались друг другу на невзгоды.
До дома сестры тут было совсем недалеко, но Надежда пошла искать такси. Годы уже не те, чтоб с сумками таскаться, да и в последнее время она, можно сказать – наконец-то, научилась себя жалеть. Хватит уж. Возраст – пора и пожалеть себя.
Условия для этого у неё сложились к старости лет неплохие. Дочка уж давно работала в банках, занималась инвестициями и как-то удачно умела распорядиться даже самыми небольшими накоплениями. Вот и у нее, у Надежды, сейчас был приличный капитал на счету. Такой, о котором и не мечтала в годы зрелые.
Знать бы раньше, что те деньги из-за которых ссорились с сестрой, вскоре сгорят все в жерле инфляции … Эх, знать бы, нервы б не мотать.
Уж и внуки семейные, уж и правнуки растут. Все, что она имела, могла хоть сейчас отдать им. Не привыкла, что есть лишние деньги, волновалась за них. Делала весомые подарки, помогала внучатам.
Дочь ворчала:
– Мам, балуешь ты всех. Для себя поживи, вот в санаторий съездили с тетей с Верой, а подумай, куда ещё хочешь. Или себе что-то купи.
Надежда обещала, но опять и опять делала подарки близким.
А сейчас ехала она к сестре. Сестра заболела серьезно. Уже выписали её из больницы домой. Алексей, племянник, говорил, что «помирать мать выписали» еще три месяца назад.
Время шло, сестра слабела. И последние телефонные звонки, их разговоры, заставили Надежду ехать за две тысячи километров к Вере.
Вера-Верочка.
Сестра была старше ее на три года. Сильная, независимая, добросердечная Вера. Сейчас она стала зависимой от сына и от его жены. Хотя официальной женой Ирина ему не была. Всего лишь год, как жили они с Алексеем. Оба были давно в разводе.
А Вере все хуже становилось во всех смыслах. Ей меняли назначения, обещали, что станет лучше, велели бороться. Но Вера – хоть и слаба совсем стала, но не глупа. Понимала – дни её сочтены.
А недавно, рассказала она Наде по телефону, услышала, как Ирина шепчет сыну:
– У тебя мать помирает, а ты пьешь…
– Тихо ты! Орёшь! – зашипел он, – А может я поэтому и пью?
– Дождешься, уйду! Надоело мне все это! – ревела Ирина.
Да, Алексей выпивал. Не так, чтоб уж совсем – пьяница, но бывало это довольно часто. А в последнее время все чаще.
Ирина дергалась. Кому ж понравится, ухаживать за чужим человеком, когда помощь твою совсем не ценят?
Но, похоже, Ирина себя ощущала неким спасителем-благодетелем. Исполняла, все, что надо, привычно старательно, приговаривая одно и то же.
– Вы поправитесь скоро. Надо верить, Вера Васильевна. Надо верить.
А на пессимизм Веры возмущалась:
– Даже не думайте, не смейте думать о смерти. Выздоравливайте!
И вроде, чего б ещё желать-то. Повезло. Но эта ширма, отделяющая ложь от правды угнетала. Ирина уводила разговор, сюсюкала с ней, как с маленькой, излишне суетилась.
– Как дела у дочки твоей, Ириш?
– Прекрасно, прекрасно дела.
– Ты ж говорила Лёше, что машину разбила она…
– Нет, нет. Послышалось Вам. Прекрасно все, не волнуйтесь. Нельзя Вам волноваться.
– По-моему, мне уж все можно…, – огорчалась Вера.
Ее оградили от новостей, от реалий жизни, чуть что – переводили разговоры на посторонние темы, даже если это касается чужих. Пустые слова.
А уж о ее собственном состоянии, Вера могла лишь догадываться. Ей ничего о болезни не говорили.
Надежда ехала к сестре без предупреждения. Так вот решила, чтоб не волновать.
Надежда подняла глаза. Слепым вечерним светом задернутых штор тускло светились, казалось, заиндевевшие родные окна.
Дверь открыла Ирина. Виделись они впервые.
– Здравствуйте, Вам кого?
– Здравствуйте! Я– Надя, сестра Веры Васильевны, а Вы, наверное, Ирина?
– Как это, Надя? Вы ж …, – наконец, она поняла, – А! Вы приехали что ли? Заходите, – она сделала шаг назад в тесной прихожей, – А Вера Васильевна уже спит.
– Ну, ничего, разбужу…
– Что Вы! Ей и так нелегко, пусть спит. Вы … Вы у нас остановитесь?
– У вас, я ж – к сестре.
Эту квартиру получил папа Надежды и Веры, когда были они подростками. Сколько радости тогда было! Двухкомнатная квартира с отдельной кухней, ванной и туалетом внутри, казалась огромной. После комнатки в коммуналке на пятерых с их бабушкой и с удобствами на улице это было и не удивительно.
Теперь же квартира казалась совсем тесной. Надежда поставила чемодан, слегка улыбнулась, когда Ирина показала, где у них ванная, посмотрела на себя в зеркало ванной – усталая с дороги, морщины на шее, под глазами – круги.
Здесь, в этой квартире, старость особенно была удивительна. Из этого зеркала на неё всегда смотрела молодая Надя. И теперь на её место пришла вот эта пожилая дама с черепашьей шеей.
Надежда автоматически растянула кожу под подбородком. Потом вздохнула, поправила волосы и вспомнила, что лет ей уже немало. Произнесла про себя спасительную в таких случаях мысль » Если б мы не старели – не росли бы наши внуки. Каждому времени – свои законы.»
Ирина суетилась, извинялась, на ходу убиралась. Объясняла, что Алексея когда на дежурство собирают, всегда вот так…
– Ну что Вы, Ира. Это Вы меня простите, что я без предупреждения.
– Так ведь имеете право. А Вера Васильевна совсем плоха. Уж и не знаю, что делать. Я уж и доктора звала, обезбаливают ведь только, вообще лечить не хотят. Доктора называются.
– Ира, а можно я все же пойду к сестре?
– Так ведь … Ваше дело, но ее беспокоить ничем нельзя, Вы уж имейте в виду. О диагнозе – ни слова, пожалуйста.
Надежда обещала. Странно все это – Ирина, зная жёсткий диагноз, жалуется на врачей. Как будто сама себя обманывает.
Надежда приоткрыла дверь спальной. Сначала показалось, что на постели никого и нет. Вера полной всегда была, а сейчас… Да и седые совсем волосы слились со светлым бельем. Лёгкий свет просачивался сквозь щель темных занавесок.
Надежда прикрыла за собой дверь и прислонилась к косяку. Здесь все не так, как было раньше. Все приспособлено к уходу за больным человеком. Вот, даже шкаф поставили поперек небольшой спальни, отгородив кровать больной от другой части комнаты, прикрыв ей вид в окно. Зачем?
Вдруг, лёгкое шевеление и …
– Надь, ты?
– Я, Верунь, я…здравствуй! Думала – спишь. Узнала-то как?
Вера зашевелилась, тяжело задышала и выдохнула:
– Так ведь – жду. Думаю, приедет Надя, должна…
Голос тихий, но такой родной.
Надежда подошла к постели, села на край, взяла сестру за худые холодные руки.
– Приехала. Как я могла не приехать к тебе?
– Так ведь уж…немолода, ноги вот… Думаю, далеко больно…
– Да ну… Хорошо доехала, спокойно. Зять в поезд засунул – адью, тещенька. Как ты?
– Хорошо…
Можно было и не спрашивать. Видно было даже в темной комнате – плохо.
Истончившиеся в болезни губы застыли в неком подобии полуулыбки. Даже сил порадоваться приезду сестры уж не осталось.
В дверь заглянула Ирина.
– Разбудили? Ой, что же делать? Будем колоть, иначе не уснет, а я ведь не могу, мне ж на работу завтра. Плохо, что проснулась…
Она включила резанувший глаза свет и начала готовить какие-то лекарства.
– А в туалет не хотите? А бок не тревожит? А не душно?
– Ира, а давайте чаю выпьем, а? – попросила Надежда.
Ирина встала, как вкопанная:
– А как же…– махнула рукой на лежащую Веру, как на экспонат.
– Так и она с нами. Проснулась же.
– Ну,что Вы. Ей на ночь чай нельзя. Совсем нельзя. Ей только воду…
– Вер, а чего чаю-то нельзя?
Вера пожала плечами.
– Верунь, мы пошепчемся тут о тебе, ладно?
Надежда попросила Ирину выйти. Оказалось, что чаю нельзя лишь потому, что он бодрит, и от него худо спится.
– Ира, по-моему, с таким диагнозом можно уже все.
– Ну, зачем Вы так! Ведь всегда есть надежда…
– А можно спросить, почему шкаф так стоит? – перевела разговор Надя.
– Ну, это чтоб диван отделить от кровати, там иногда Леша спит или Витька, когда приходит. Вот и сделали, чтоб Веру Васильевну не стеснять. Там ведь у неё и туалет и … сами понимаете. Типа две теперь комнаты …
Чай взбодрил и Веру, хоть и сделала она всего три глотка. Когда включился свет, Надежда обнаружила сестру в заношенной штопанной футболке.
Это Веру -то! Ту, которая никогда не позволяла себе даже дома быть замухрышкой.
Надя полезла в свой чемодан, и вскоре Вера была уже в новой трикотажной сорочке.
Ирина ушла спать, а Вера с Надеждой ещё долго беседовали о близких, об ушедших родителях, о детстве. Правда, говорила, в основном, Надя. Сил у Веры было немного, но она, прикрыв глаза, слушала речь сестры с видимым удовольствием. Трепет и волнение памяти чувствовались во всей ее позе.
– Со мной тут, как с чуркой, давно уж никто ни о чем не говорит, – прошептала она.
Надя проснулась утром от беготни Ирины. Шли утренние процедуры.
– Верка, ты не против, я останусь тут. Посмотрю, поучусь…
Вера только кивнула.
– А зачем Вам это? Я справляюсь, – напряжённо ответила Ирина, размешивая жидкую кашу.
– Ир, а разве Вера не поест сама?
– Ну, она уже три дня ничего не ест…
– Пусть поест сама. А ты беги, куда надо. Мы справимся.
Ирина поставила кашу на тумбочку и удалилась. Вскоре хлопнула дверь. Показалось им, что обиделась.
– Чего, Верунь, обидела что ль я ее?
– Ну и пусть,– махнула рукой Вера, – Говорю ей, я и сама потихоньку, оставь… Я ж и до туалета потихоньку дойти могла тогда, а она стул этот притащила… А как спрошу чего о том, что там врач сказал, начинает врать… Мне все врут, Надь. Хоть ты мне не ври…
Надежда поймала взор сестры, требующей от неё одного – только правды.
– И не собираюсь.
Каши Вера съела одну чайную ложку.
В этот день с помощью соседа Надежда развернула шкаф, теперь сестра могла смотреть в окно. Обрадовалась очень.
В середине дня пришла пожилая медсестра, она приходила делать уколы. Поговорили наедине. Оказалось, что Вере осталось жить … в общем, они удивлены, как она ещё живёт. Все процедуры – облегчающие страдания. Ее давно не лечат.
Впрочем, это Надежда предполагала.
– Вы знаете, самое плохое в этой ситуации, что Ваша сестра совсем одинока, как мне кажется. Вот сейчас еду я от женщины, которая тоже обречена. Там и уход хуже, а она … Она говорит, что все сделала, дела закончила, собралась и пока ещё пытается даже быть нужной … И мне кажется, что она счастливо уйдет. Как бы это странно не звучало.
После уколов Вера проспала полдня. Потом они обмылись и попытались покушать ещё раз. И опять – одна ложка.
Они потихоньку переоделись. Теперь Вера сидела в своих подушках в белой кофточке.
– Вот и я нарядная, а помру … Наденька, чего боюсь-то, – тихо шептала Вера, – Ведь Лешка пьет. Как умру, напьется, да и все,– Вера отдышалась, чувствовалось, что то, что сказать хочет, важно для неё, – А Ира… Ира, хоть и заботливая, но … Знаешь, она скуповата. Похоронят ли они меня нормально? Я чуток тут деньжат отложила, но ведь дорого все сейчас. А деньги вон там лежат, вместе с похоронным, в чулке там…– Вера показывала на полку в шкафу, – А Ире говорю, она отмахивается, говорит, что я выздоровлю. Да где уж.
И тут Надежда поняла, чего ждёт от неё сестра. Она ждёт правды. Устала она от этой недосказанности.
– Так, – деловито сказала она, – Где это все? – она полезла в шкаф и достала приготовленный сестрой пакет, – Денег не густо, конечно. Но вот что я тебе скажу, сестрёнка: у меня сейчас с деньгами очень хорошо. Очень! Я все оплачу по высшему разряду. Нечего экономить!
– Останешься? Похоронишь меня? – и в глазах – такая радость, во взоре – такое облегчение …
– Конечно! И халатик этот великоват тебе, – Надежда развернула приготовленный халат, – Я новое платье тебе куплю. Говори, цветом каким хочешь?
Они не один день обсуждали детали похорон, место на кладбище, могилу. Надя вспоминала все, что знает об этой церемонии, узнавала детали, обговаривали мелочи.
Вера ожила. С таким трепетом и волнением говорила об этом. Сейчас ей это было очень важно.
– Ты губы мне накрась, ладно?
Когда Вера засыпала, когда силы все уходили, Надя приговаривала:
– Я похороню тебя, Вер! Похороню от всего сердца. Ты не переживай …
Когда услышала это Ирина, раскричалась, если можно так назвать громкий шепот, которым приходилось шипеть на кухне, чтоб не услышала Вера.
– Как можно! Как так можно! Это ж Ваша сестра, а Вы говорите ей, что … что похороните. Уму непостижимо! Вы, Надежда, похоронили её последнюю надежду!
– Зато подарила ей надежду, Ир, на то, что достойно уйдет, что не будет это неожиданностью. Я б и сама хотела, чтоб мне сказали правду. А ты?
Ирина делала большие глаза. И Надежда понимала, что смерть для этой женщины – тема запретная. Если и существует, то уж точно не подлежит обсуждению.
Через неделю Алексей встретил тётку приветливо. Разобнимались. Похудел, осунулся, оброс щетиной…
– Ох, теть Надь, мать-то ждала Вас.
– Потому и приехала. А зачем Вы её сказками кормили, почему не говорили, что умирает.
– Как почему? Чтоб не волновать…
– А мне кажется, ей искренность сейчас важнее.
– И как я ей скажу?
– Да и не надо ничего говорить, она все и так понимает, но и врать тоже не надо. Пойми, после поставленной точки, ты ничего уже ей не скажешь, ничего не изменишь. Она будет незримо существовать рядом, а ты останешься таким же … виноватым перед ней …
В этот день Алексей долго сидел в ногах у матери и все гдадил и гладил её сморщенную руку.
– Мам, я брошу пить. Не буду больше. Слово тебе даю. И это слово, считай самым честным в моей жизни. Ты прости меня, мам …
А она шептала, что верит, и верила.
Алексей, без конца говоря матери о том, что все у нее будет хорошо, и сам поверил в это. Нет, не поверил, а сделал вид, как бы играл сам с собою в эту игру. А чувства подключились к игре. Они очерствели.
А вот теперь, когда вдруг признался себе, что дни матери сочтены, стало так тяжело. Тяжело, но так логично – проститься с матерью, пообещать, переосмыслить и свое …
Он выбежал из квартиры и горько, как маленький мальчишка, заплакал в подъезде …
И только Ирина охала и утверждала, что нельзя так с больными – нельзя говорить, что дни их сочтены. Осуждала Надежду и злилась на Алексея.
– Я не могу так. Как ухаживать за человеком, если он уже не поправится? Если думает, что умрет?
Ира не могла это понять.
А вот медсестра нашла Веру проветлевшей.
– Чудес не бывает. Вот-вот, готовьтесь … Но вижу, что она готова к этому и совсем не боится. Это все благодаря Вам, – посмотрела она на Надежду.
Через десять дней, когда рано утром Надя раскрыла шторы и зимнее уже солнце осветило комнату, когда Ирина принесла воду для обмывания, а Надежда начала доставать свежее белье, Вера последний раз повернула к окну голову и что-то прошептала:
– Что? Что, Вер? Не слышу…– Надежда прикрыла шкаф, наклонилась к сестре.
– Похоронишь меня…– еле прошелестели губы Веры.
– Похороню, сестра! Конечно, похороню. Лучше всех похороню тебя, Верочка .
