Билеты на поезд порвались с сухим хрустом. Две половинки медленно поплыли на пол.
— Всё, — сказала Марина. — Я не поеду.
И повернулась ко мне спиной, заканчивая разговор навсегда.
Она стояла у окна, спиной ко мне, и смотрела на темнеющую улицу. В её позе была такая окончательность, будто она не просто отвернулась, а сделала шаг в другую жизнь. Я сидел на краю дивана и чувствовал, как трещина, много лет ползущая по нашему браку, наконец разверзлась в пропасть.
— Я не поеду к твоим родителям, — заявила жена. Её голос был ровным и холодным, как лезвие. — Ни завтра, ни через неделю, ни никогда.
Это прозвучало как приговор. Не каприз, не ссора, из которой можно найти выход. Это была констатация факта. Поездка на юбилей свекрови, которую я обсуждал все последние дни, оказалась той самой последней каплей.
— Марина, но почему? — спросил я, и мой собственный голос показался мне жалким. — Мама ждёт. Мы же договорились.
Она медленно повернулась. На её лице не было злости. Только усталое, каменное спокойствие.
— Нет, Сергей. Договорился ты. Как всегда. Я в этих договорённостях не участвую. Я исполняю.
***
Пять лет назад всё было иначе. Когда мы только поженились, поездки к моим родителям в соседний город казались приключением. Мы садились в нашу старенькую машину, включали громкую музыку, и Марина смеялась, высунув руку в окно. Мама встречала нас пирогами, папа хлопал меня по плечу, и дом наполнялся теплом. Марина тогда говорила, что у меня самая уютная семья на свете. Она сирота, выросла в детском доме, и для неё эти посиделки на кухне, семейные шутки и даже родительские советы были сродни чуду.
Но чуду свойственно заканчиваться. Мама, сама того не желая, стала тем самым антагонистом, что медленно отравлял наши отношения. Её забота была удушающей. Она учила Марину, как правильно готовить мои любимые котлеты, как гладить мои рубашки, как вести хозяйство. Каждое её «я тебя как дочь» на деле означало «ты всё делаешь не так». Я этого не замечал. Вернее, не хотел замечать. Для меня это была просто мамина забота. Я отмахивался от тихих жалоб Марины.
— Ну она же желает добра, — говорил я. — Не обращай внимания.
Марина перестала жаловаться. Она просто замкнулась. А я, слепой, считал, что всё утряслось.
Надежда забрезжила прошлой зимой. Мы сидели дома, а за окном метель заметала город. Марина была особенно тихой.
— Давай уедем, — вдруг сказала она. — Куда-нибудь. Только мы двое. В лес, в домик. Без телефонов, без родителей.
В её глазах вспыхнул тот самый огонёк, которого я не видел годами. Я обрадовался, обнял её.
— Конечно! Обязательно. Как только разгребу дела на работе.
Дела не разгребались. Поездка откладывалась раз, другой, третий. Огонёк в её глазах погас. А я снова начал планировать нашу следующую вылазку к родителям, не понимая, что рою могилу нашему браку.
Новый удар пришёл оттуда, откуда не ждал. Моя сестра, Катя, всегда была к нам добра. Она, в отличие от меня, всё видела. Как-то раз, заскочив к нам за книгой, она застала Марину в слезах после очередного телефонного разговора с мамой.
— Серёж, тебе надо что-то делать, — сказала она мне на следующий день. — Твоя жена просто засыхает. Мама её съедает, а ты ей в этом помогаешь.
— Не драматизируй, — отрезал я. — Мама просто любит поучить. А Марина слишком мнительная.
Катя покачала головой, смотря на меня с жалостью.
— Ты выбираешь, кому хранить верность, брат. Родителям или жене. Пока не стало поздно.
Я тогда рассердился. Как она может говорить такое о родной матери? Я обвинил сестру в том, что она настраивает меня против семьи. Мы поссорились. И, конечно, я тут же позвонил маме, чтобы пожаловаться на строптивую сестру. Мама, выслушав меня, вздохнула.
— Ну что поделать, сынок. Невестка у тебя оказалась со сложным характером. Видно, детдомовское прошлое даёт о себе знать.
И в тот момент что-то щёлкнуло. Я всегда защищал маму, оправдывал её. Но впервые её слова показались мне не заботой, а ядом. Она говорила о самом больном для Марины. О её одиночестве.
Сила пришла не сразу. Она зрела во мне несколько дней, как тяжёлая болезнь. Я перебирал в памяти все наши ссоры, все обиды Марины, все свои отмашки. Я увидел себя со стороны — не любящего мужа, а удобного сына, который привёл в дом женщину, чтобы та продолжала за ним ухаживать, как это делала мама. Я использовал её любовь, её страх снова остаться одной, чтобы сохранить свой комфортный мирок.
Вознаграждением стала тишина. Не та, что была раньше — напряжённая и горькая. А новая, чистая. Я перестал звонить маме каждый день. Отменил запланированную поездку на юбилей, сославшись на работу. Мама возмутилась, но я впервые в жизни не стал оправдываться. Я просто положил трубку. Дома я пытался заговорить с Мариной, но она отстранилась. Я понимал — я потерял её доверие, и вернуть его словами было невозможно.
Кульминация наступила сегодня. Мама, не добившись от меня понимания, приехала сама. Я открыл дверь и увидел её на пороге, с сумкой пирогов и укоризненным взглядом.
— Что ж это ты, сынок, от матери отворачиваешься? — сказала она, заходя в прихожую. — И на юбилей не приехали. Я вот сама к вам в гости пожаловала. Где Марина?
Марина вышла из спальни. Она была бледной, но спокойной.
— Здравствуйте, — тихо сказала она.
— Здравствуй, здравствуй, — махнула рукой мама. — Что это вы тут без меня устроили? Серёжа мой совсем загрустил. Рубашка мятая. Наверное, и ужин не готов. Ладно, я сейчас всё исправлю.
Она двинулась на кухню, как полновластная хозяйка. И в этот момент я наконец увидел всё. Увидел ту боль в глазах Марины, которую я так долго игнорировал. Увидел, как моя мама уничтожает мой дом, мою семью. И я понял, что должен сделать выбор. Прямо сейчас.
— Мама, — сказал я твёрдо.
Она обернулась, удивлённая моим тоном.
— Сними, пожалуйста, пальто. Ты не останешься.
В прихожей повисла тишина. Мама смотрела на меня, не веря своим ушам.
— Что? Сергей, ты в своём уме?
— Я в полном уме, — ответил я. — Это мой дом. И моя жена. Ты пришла в гости, а не для того, чтобы что-то здесь «исправлять». У нас всё в порядке.
— Как ты со мной разговариваешь? — её голос дрогнул.
— Как с гостьей, мама. Уважительно, но твёрдо. Если ты хочешь посидеть с нами за чаем — мы будем рады. Если ты приехала читать нотации — нет.
Она молча, с дрожащими руками, надела пальто. Лицо её было багровым.
— Вот как ты… Вот до чего тебя довели… — она бросила уничтожающий взгляд на Марину и вышла, хлопнув дверью.
Я обернулся к жене. Она смотрела на меня, и в её глазах было что-то новое. Не любовь, ещё нет. Слишком много обид стояло между нами. Но это было уважение. Впервые за долгие годы.
Финал наступил сейчас. Она стояла у окна, а я сидел на диване, и между нами всё ещё висела её фраза, как приговор. «Я не поеду к твоим родителям. Никогда».
Я поднялся с дивана и подошёл к ней. Не для того, чтобы обнять — она бы не позволила. А чтобы быть рядом.
— И не надо, — тихо сказал я.
Она вздрогнула и посмотрела на меня.
— Что?
— Я сказал, и не надо. Мы никуда не поедем. Мы останемся дома. Или поедем в тот самый лес. Только мы двое.
Она смотрела на меня, пытаясь понять, где ложь, а где правда.
— Я всё понял, Марина. Прости, что так поздно. Этот дом — наш. И правила в нём устанавливаем мы. Только мы.
Она медленно выдохнула. Лёд в её глазах дрогнул.
— Правда?
— Правда.
Она не бросилась мне в объятия. Не расплакалась. Она просто повернулась к окну и снова посмотрела на улицу. Но теперь её плечи были расправлены. А я стоял рядом и знал — чтобы её спасти, мне пришлось похоронить сына, которым я был. И стать мужем. Наконец-то.
