Марина аккуратно сложила чистые полотенца в шкаф и с облегчением выдохнула. «Наконец-то выходной», — подумала она и, глядя на часы, прикинула, успеет ли заварить себе чай, пока не проснётся Андрей. Полдень. В субботу он любил понежиться в постели подольше, а потом неспешно выползти на кухню, чесать затылок и в полусонном голосе просить что-нибудь к чаю. И обязательно с чем-нибудь вкусным, «чтобы к чаю, а не просто так».
Марина, впрочем, не возражала — она любила кормить, любила, когда всё по-домашнему, уютно. За свои 58 она накормила и первую семью, и вторую, и ещё невесть сколько гостей, друзей и случайных зевак, которых Андрей вечно приводил к ней на «познакомиться». Сначала это было даже мило. Теперь — утомительно. Но она молчала.
Андрей был хорошим мужиком, как говорила её подруга Лариса. Без пьянства, без баб на стороне, с руками, которые умеют и гвоздь вбить, и плитку положить. Правда, вот с деньгами у него отношения были… как у поэта с рифмой. Иногда совпадает, а чаще — гуляет. Строитель. Работает «на себя», но объект то есть, то нет, то заказчик с деньгами пропал, то ещё чего. А она — бухгалтер. Всё по расписанию, по графику, каждый рубль на счету.
— Мариночка, — раздалось из спальни сипло. — Ты уже встала?.. А к чаю чего-нибудь есть?
Марина только усмехнулась. Ну вот и началось.
— Блины будешь? Я на кефире замешивала, с яблочком.
— Ух ты, с яблочком! — Андрей выглянул из-за двери в семейных трусах с медведями. — Ну ты меня балуешь.
— Кто ж тебя ещё побалует, как не я, — ответила Марина, отворачиваясь к плите, чтобы он не видел лёгкой гримасы. Когда-то она правда баловала. Теперь — привычка. И доля уважения к самой себе: раз обещала блины, значит, будут.
Пока Андрей мялся в прихожей, почесываясь, она разложила на столе тарелки, нарезала яблоки, полила мёдом — чтобы красиво. Включила радио — под гармонь пела старая Аллегрова. Всё как всегда. Всё привычно.
И именно в эту обстановку, уютную, тихую, словно с натюрморта, ворвалось то, что поставило всё под сомнение.
— Мариш, — начал он между делом, уплетая блины. — Слушай, ты ж бухгалтер, ты всё считаешь, вот и прикинь. Сашке надо за учёбу платить. Там не много, сорок тысяч за семестр. У меня сейчас со стройкой всё никак, там клиент крутится, обещает, но ты же знаешь. Короче, ты можешь заплатить пока? Я потом верну, зуб даю.
Марина положила вилку и медленно подняла глаза. Тихо. Даже радио вдруг как-то утихло, словно затаилось.
— Чего? — переспросила она, чтобы убедиться, что не ослышалась.
Андрей не понял напряжения. Продолжал жевать, улыбаться, как обычно.
— Ну, за учёбу Сашки. Сорок тысяч. Не на ветер, не кому попало, а сыну.
Марина взяла салфетку, медленно вытерла руки. Смотрела ему в глаза. Вдруг стало ясно: вот оно, вот этот момент — когда что-то надломилось.
— Ты правда считаешь, что я буду за них платить? — спросила она так тихо, что Андрей даже не сразу понял.
— В смысле? За них? Это ж дети. Ну да, мои, но теперь они и твои вроде как.
— Вроде как? — Марина почувствовала, как что-то внутри заклокотало. Тепло ли это было, злость ли, обида, — она не поняла. Только знала: назад дороги нет.
Она встала, подошла к окну, чтобы не видеть его лица. Под окнами шла женщина с собачкой, тот самый дядя Коля тащил из «Пятёрочки» авоську, где неуклюже болталась бутылка водки. Всё как всегда. А внутри неё — что-то ломалось.
— Я не мать твоим детям, Андрей. Я не обязана. Я старалась — да. Помогала — да. Но платить за их учёбу? С каких пор это стало моей обязанностью?
Андрей нахмурился, начал вскипать.
— Я не понимаю, что ты заводишься? Я же не на себя прошу, не на машину. На учёбу, Мариш. Разве это не важно?
— Важно. Но у меня есть дочь. И у меня есть мои цели. Мой отпуск — в июле, за него мне не платят. Ремонт мы собирались начать. Или ты забыл?
— Ну перестань, всё равно ремонт откладывается. А тут дети. Неужели жалко?
— Жалко? — Марина обернулась. Глаза горели. — А не жалко, что я вечно тащу на себе всё, а ты — только «потом верну»? Ты вернул за диван, за холодильник, за подарок твоей маме, за тот займ твоему другу Игорю? Где? Где хоть копейка вернулась?
Андрей молчал. Потом пробормотал:
— Я думал, мы семья. Разве семья не должна помогать друг другу?
Марина села. Её руки дрожали.
— Семья — это ты и я. А не ты, я и твои долги. Не твои дети, за которых я должна платить. Не твои обещания. Пойми это.
Он встал, стукнул кулаком по столу:
— Понятно. Значит, я один. Всё, ясно.
И ушёл в спальню. Дверь захлопнулась.
Марина осталась сидеть. Тишина. Аллегрова смолкла. В комнате пахло яблоками и мёдом, но вкус у этого утра был совсем другой — горький.
Марина села на старый диван в зале и уставилась в экран телевизора, где шло очередное кулинарное шоу. Молодая ведущая с голливудской улыбкой нарезала манго, рассказывая, как просто и быстро готовить карпаччо из тунца.
— Карпаччо, блин, — пробурчала Марина и щёлкнула пультом. — Готовить бы вы научились, леденцы экранные.
Она чувствовала себя разбитой. Нет, не физически — это она ещё выдержит. А внутри как будто кусок жизни вырвали. Все эти годы — за кого, зачем? Чтобы в итоге услышать: «Жалко, значит, ты мне не семья».
Нахлынули воспоминания. Как Андрей впервые привёл своих сыновей — Сашку и Лёню. Те сухо поздоровались, перетоптались в коридоре и уткнулись в телефоны. Подаренные ей сладости остались на столе нетронутыми. Андрей тогда сказал:
— Подростки. Ну, чего ты хочешь. Они привыкают.
А потом были его родители — строгая мать с вечной обидой в глазах, мол, сына увели, и отец, у которого карманы всегда звенели мелочью, но не деньгами, а гайками, болтами, какой-то мелочью с гаража. И всё это — её «новая семья». Которая брала и не спрашивала. А она всё терпела, думая, что надо, что так положено.
Марина вздохнула и набрала дочь — Алену. Хоть с ней поговорить, что ли.
— Мам, привет! Как ты? — раздался бодрый голос.
— Да вот… варю. Пельмени. Себе.
— А Андрей где?
— А где. В обиде, видишь ли. За детей его платить не хочу.
— Ну и правильно. Мам, ты вообще себя слышишь? Ты зачем за него всё делаешь? Он тебя любит или твой кошелёк?
Марина помолчала. Да, она это слышала. Но внутри что-то всё равно сжималось. Не привыкла быть «плохой», не привыкла отказывать.
— Ладно, разберёмся, — буркнула она.
— Не будь тряпкой, мам. Иногда лучше потерять мужика, чем деньги, нервы и уважение.
Марина усмехнулась. Дочка в отца пошла — прямая, как палка. Тот тоже не церемонился — собрал вещи и ушёл к другой. А она осталась, тянула Аленку одна. И всё справилась. А тут — чего боится?
— Боится, что опять одна, вот чего, — подумала она.
Тем временем Андрей всё ещё не выходил из спальни. Как школьник, обиженный за двойку. Вечером она подогрела ужин, положила ему тарелку. Не вышел. Вынесла, поставила в холодильник. И впервые села за стол одна. Без угрызений.
На следующее утро его не было. Ушёл рано, не попрощавшись. Оставил записку:
«Уехал к Игорю. Надо подумать. Не жди.»
Марина уставилась на бумажку. Не жди? А она и не собиралась. Но почему-то дрогнуло в груди. Привычка — страшная сила.
Она убрала записку, как вырывала сорняк. Потом заварила кофе, включила радио, открыла окно. Весна, птички, мир крутится, и она — одна. Но впервые это «одна» не пугало.
День прошёл в делах. Убрала в шкафу, где давно руки не доходили, вынесла хлам, который «вдруг пригодится» — и не пригодился. Стирала, мыла, и будто заодно вычищала себя — от накопленной обиды, от привычки быть удобной.
К вечеру позвонила Лариса, подруга.
— Маринка, я слышала, у тебя там шухер с мужем?
— Да мелочи. Хочет, чтоб я детей его содержала.
— Ну ты даёшь. Я бы уже в суд подала на алименты — моральный ущерб!
Обе засмеялись. И стало легче. Смеяться — это жизнь. А не сидеть, глядя в стену.
На третий день Андрей не вернулся. Марина не звонила. Не из гордости, а потому что вдруг поняла — а зачем? Её жизнь и без него не останавливается. Даже наоборот — впервые дышится свободно. И трат нет. Никаких внезапных «одолжи до получки», никаких гостей, никаких просьб.
На четвёртый день он позвонил. Голос мрачный.
— Мариш… я тут… ну, не мог бы ты меня забрать от Игоря. Мы поссорились, да и не по себе мне у него.
Марина молчала.
— Мариш? Ты слышишь?
— Слышу. Только ты взрослый мужик, Андрей. Сам ушёл — сам и возвращайся. У меня дела.
И отключила. Сердце стучало, но не от боли — от силы. Впервые она не побежала, не кинулась спасать.
Отпусти — и посмотрим, кто за кем бегать будет.
Андрей появился вечером на пятый день. За окном накрапывал дождик, под ногами чавкала грязь, и на пороге он стоял, как мокрая ворона: куртка в каплях, волосы прилипли ко лбу, в глазах — смесь гордости и просьбы.
— Я не клянчить, — сказал он сразу, будто оправдываясь. — Просто… домой пришёл. Тут дождь, а у Игоря жена его пилит, я ж у них третий день.
Марина молча посмотрела на него. Хотелось сказать что-то резкое, отпустить язвительное — но вдруг стало жалко. Жалко не его даже, а себя. Что столько лет жила в этой роли: кормилица, утешительница, спонсор.
— Проходи, — сухо сказала она. — На коврик не наступай, я только пол помыла.
Андрей снял ботинки, зашёл, как провинившийся школьник, даже плечи как будто сгорбились. Уселся на край дивана, потерянный.
Марина включила чайник, не спрашивала, как у него дела. Она уже знала: или он сам расскажет, или не нужно ей это.
— Слушай, — начал он, — я тут подумал… Ты права была. Я не должен был на тебя всё вешать. Просто мне казалось, ну… семья, общее всё.
— А ты меня спросил? Хочу ли я это общее? — Марина поставила перед ним чашку чая. — Ты когда последний раз спросил, чего я хочу?
Он замолчал. Неловко глянул на чашку, отпил.
— Я не знал, что ты так себя чувствуешь…
— Потому что ты не интересовался. С тобой удобно, Андрей, если молчать. Я молчала. А теперь всё.
Он посмотрел на неё. Впервые — не как на «свою Маришку», которая всё стерпит, а как на человека. Самостоятельного, с границами. И ему это не понравилось.
— Я же… не хотел обидеть, — начал он.
— Ты не хотел думать. А теперь — думай. И решай: мужик ты или так, жилец на всём готовом.
Андрей встал, подошёл к окну. Молча смотрел, как дождь стекает по стеклу.
— Я найду деньги. На работу пойду. Хоть водителем, хоть грузчиком. Сам заработаю.
— Вот и иди. Я не против. Но за тебя платить больше не буду.
Он кивнул. И в голосе его не было обиды — только усталость. Он вдруг понял: Марина изменилась. И либо он потянет это, либо останется один.
Наутро Андрей ушёл рано, не попрощавшись. Но через два часа Марине пришло сообщение:
«Устроился на подработку. Водитель. Вечером вернусь».
Она уставилась на телефон, будто он заговорил голосом Левитана: что-то необычное, невозможное. Андрей — и на работу, где нужно пахать? Без уговоров, без нытья?
Она присела на диван и впервые за долгое время улыбнулась. Нет, не победой — облегчением. Потому что поняла: она больше не одна в своих решениях. А если вдруг снова станет одна — уже не пропадёт.
День пролетел в делах. На работе у неё аврал, отчётность. Марина влетела домой только в девятом часу, переобулась, включила плиту. Уже не думала: «Что приготовить Андрею?» — думала: «Что бы я сейчас съела вкусного?»
В дверь позвонили. Андрей. Уставший, но как будто посвежевший. Без нытья, без оправданий.
— Мариш, я… ну, правда, нашёл работу. Тяжко, но платят сразу. Вот — он протянул ей купюры. — Первые пять тысяч. За сегодня.
Марина взяла деньги. Не из корысти — из принципа. Положила на полку.
— Молодец. Сам. Вот так и живи.
Он сел за стол, как гость. Не потребовал еды, не ныл. Просто сидел.
— Прости. Я думал, что всё само. А оказывается… ты тянула.
Марина наливала суп, не глядя.
— Я не лошадь. Я женщина. И если хочешь быть рядом — цени это.
Он кивнул. И впервые за много лет между ними не было обиды. Только понимание.
Прошло три недели.
Дом затих. Всё стало другим — не лучше, не хуже, а просто иначе. Андрей теперь каждый день уходил рано и возвращался поздно, уставший, но молчаливый. Денег не просил, из холодильника не таскал, гостей не приводил. Марина будто жила с соседом: здороваются, кивают, иногда обмениваются парой слов. Никаких разговоров по душам. И — впервые — Марина не жалела.
Была, правда, одна мелочь, которая её беспокоила. Андрей всё ещё пытался как-то «заслужить прощение». Приносил пирожки, дарил мимозы (в марте, конечно же — стандарт), пару раз даже вымыл пол на кухне. Марина это видела, но не комментировала. Прощение не купишь тряпкой или букетом. Его зарабатывают по-другому — уважением, поступками, не словами.
Однажды вечером она увидела в коридоре конверт. Белый, без надписей. Открыла — внутри были деньги и короткая записка:
«На долю ремонта. Как обещал.»
Марина присела на стул. Это был момент. Тот самый — не из-за денег, а потому что он помнит. Потому что не забыл про общее дело, не ушёл в обиды. Свою долю он внёс. И ничего не сказал.
Она не знала, что делать. Звонить Ларисе и хвалиться? Не в её духе. Просто взяла конверт, положила в ящик и пошла готовить ужин. Спокойно, без суеты. Для себя. Ну, и ему, если вернётся.
А вечером он вернулся. Пах моторным маслом и потом, но был… каким-то другим. Спокойным. Не умолял, не вымаливал. Просто сел за стол и тихо сказал:
— Устал я. Но знаешь… оно, кажется, того стоит. Когда сам заработал — и тратишь не с боязнью, а с чувством.
Марина поставила на стол суп и селёдку. Обычный ужин.
— Хорошо. Вот и живи так дальше. Не за мой счёт. И не за счёт обещаний.
Он кивнул. Молча ел, а потом вдруг сказал:
— Спасибо, Мариш.
Она подняла глаза.
— Не надо «спасибо». Просто не мешай мне быть собой.
Через пару дней пришли его сыновья — Сашка и Лёня. Сами. Без звонков, без предупреждений. Стояли в прихожей с вытянутыми лицами. Андрей вышел к ним, нахмурился.
— Мы на минуту. Хотим с Мариной поговорить.
Марина удивлённо вышла, вытирая руки об фартук.
— Чего вам?
Сашка замялся. Потом сказал:
— Папа сказал, ты платить не будешь. Мы… сначала злились. А потом поняли: он взрослый. Сам должен. Мы тоже уже не дети. Мы с Леней решили, что найдём подработку. А тебе… — он достал коробку с конфетами, — спасибо. За всё, что ты делала раньше.
Марина молчала. Сердце защемило. Не из-за конфет — из-за слов. Простых, человеческих.
— Ну… идите, работяги. И учитесь, не балбесничайте. Жизнь — она не про халяву.
Они кивнули, ушли. Андрей смотрел вслед, потом повернулся к Марине. В глазах — что-то новое.
— Видишь, даже они поняли. А я — нет. Поздно.
Марина усмехнулась.
— Лучше поздно, чем опять за мой счёт.
Прошёл месяц. Всё стало на свои места. Они жили вместе, но уже иначе. Как взрослые люди, где каждый отвечает за себя, а вместе — за общее. Марина больше не тащила всё. А Андрей — больше не король, а партнёр.
И это было, пожалуй, лучшее, что могло случиться. Она нашла себя. Он — научился ценить.
А вечером, глядя в окно, Марина подумала: «Жить можно. И не стыдно. Вот и ладно».
