Я любила Мишу. Нет, не так. Я любила его настолько сильно, что иногда просыпалась среди ночи просто посмотреть, как он дышит. Идиотизм? Наверное, но это была моя правда. Моя реальность, в которой он был центром вселенной, солнцем, вокруг которого я кружилась, как счастливая, влюблённая дура.
Три года. Я считала. Каждую годовщину месяцев, каждую мелочь. Его любимый кофе, как он морщит нос, когда смеётся, как целует меня по утрам…
И вот наступил этот день.
Обычный день. Солнце за окном, я жарю яичницу, Миша в душе. Его телефон на столе завибрировал. Один раз. Два. Я даже не собиралась смотреть. Честно! Но экран загорелся сам, и я увидела имя.
«Рабочая». Просто «Рабочая». Входящий звонок в семь утра.
Что-то кольнуло внутри. Острое. Неприятное.
— Миш! — крикнула я в сторону ванной. — Тебе звонят!
Он быстро выскочил. Схватил телефон, посмотрел на экран, и… лицо изменилось. Секунда и маска упала на место, но я видела. Видела этот испуг, это напряжение в уголках глаз.
— Спам какой-то — бросил он небрежно и сбросил вызов.
Я стояла посреди комнаты и чувствовала, как внутри что-то холодеет. Медленно. Постепенно. Как лёд захватывает воду.
— Рабочая? — переспросила я, стараясь, чтобы голос звучал легко. — Странное имя для спама.
— Ну, не знаю. Наверное, когда-то так сохранил — он уже рылся в шкафу, отворачиваясь. — Завтрак готов?
Я кивнула. Пошла на кухню. Разложила яичницу по тарелкам. Налила кофе. Всё как обычно.
Весь день я не могла думать ни о чём другом. На работе тупо смотрела в монитор, пересчитывая одни и те же цифры в отчётах. «Рабочая». Кто она? Почему он так дёрнулся? Почему соврал? Я же видела, видела его реакцию!
К вечеру я уже накрутила себя до состояния, когда каждая мелочь казалась доказательством. Его задержка на работе в прошлый четверг. То, как он последнее время часто уходил звонить в другую комнату. Новый одеколон, который появился месяц назад…
Господи, я превращалась в психопатку. В одну из тех женщин, которых сама презирала — подозрительных, параноидальных, лезущих в чужие телефоны.
Но когда Миша пришёл домой, я не выдержала.
— Покажи мне свой телефон — произнесла я. Просто. Прямо.
Он замер в дверях, стягивая ботинки.
— Что?
— Телефон. Хочу посмотреть.
Пауза. Длинная. Тяжёлая. Я видела, как его челюсть напряглась.
— Вера, ты серьёзно? Из-за утреннего звонка?
— Покажи, и я успокоюсь.
Он смотрел на меня долго. Потом вздохнул, полез в карман. Протянул телефон. Экран был заблокирован.
— Пароль?
Ещё одна пауза. Потом он назвал цифры. Я разблокировала экран, зашла в контакты, нашла это чёртово имя.
«Рабочая».
Нажала. И… Сердце провалилось куда-то вниз.
Это был номер мамы. Его мамы. Татьяны Николаевны, которая звонила каждую неделю, которая пекла нам пироги, которая при встрече обнимала меня и называла дочкой.
Я подняла глаза. Миша стоял, прислонившись к стене, и на его лице было что-то странное. Усталость? Или…
— Почему? — мой голос прозвучал чужим. — Почему твоя мама записана как «Рабочая»?
Он молчал. Смотрел в пол.
— Миша!
— Потому что она звонит каждый день — выдавил он наконец. — Каждый. День. По десять раз. Спрашивает, где я, что делаю, когда приеду, почему не отвечаю. Я… я не мог больше. Понимаешь? Если бы там светилось «Мама», я бы чувствовал себя последним идиотом, игнорируя звонки. А так… Ну и потом, рядом всегда по работе кто-то находится… Мне неудобно перед коллегами.
Я стояла с его телефоном в руках и не знала, что чувствовать. Облегчение? Злость? Жалость?
— Ты просто… переименовал её? Чтобы не чувствовать вину?
— Чтобы хоть немного дышать! — он вздохнул. — Вера, ты не понимаешь. После смерти отца она стала… она одержима контролем. Я её единственный сын, и она панически боится меня потерять. Я пытался говорить, объяснять, но…
Голос его сорвался.
Я опустилась на диван. В голове был туман.
— Почему ты мне не рассказал?
— Потому что стыдно! — он сел рядом. — Потому что какой я сын, если не могу даже поговорить с собственной матерью? Какой мужчина, если прячусь от звонков мамы, как трус?
Я смотрела на этот телефон. На контакт «Рабочая». На последние вызовы. Пять штук только за сегодня. И вдруг поняла, что не знаю этого человека рядом со мной. Совсем не знаю.
Не знаю его боли. Его стыда. Того, что он прячет за улыбками по утрам и поцелуями.
— Миш…
— Прости — прошептал он. — За то, что соврал утром. Испугался, что ты узнаешь. Что будешь меня презирать.
Я взяла его руку. Холодную, дрожащую.
— Не презираю — произнесла я тихо. — Но мы должны поговорить. По-настоящему. О твоей маме, о том, что тебя гложет, о…
Телефон в моих руках завибрировал.
«Рабочая» звонит снова.
Миша посмотрел на экран и закрыл лицо ладонями.
— Господи…
— Дай мне — я провела пальцем по экрану. — Алло? Татьяна Николаевна?
В трубке повисла тишина. Потом тихий, растерянный голос:
— Вера? Ты… где Миша? Он не отвечает мне с утра, я волнуюсь, может, с ним что-то случилось…
Я посмотрела на Мишу. Он сидел, сгорбившись, и выглядел таким потерянным, таким… сломанным.
И тут до меня дошло.
Это история про то, как мало мы знаем людей, которых любим. Как много они прячут…
— Татьяна Николаевна — я взяла себя в руки, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — С Мишей всё хорошо. Он рядом. Просто… у него был сложный день. Очень сложный.
— Но почему он не отвечает? — в её голосе слышалась настоящая паника. — Я звонила пять раз! Вдруг авария, вдруг…
— Всё хорошо — перебила я мягко. — Никакой аварии. Он просто устал, понимаете?
Миша поднял голову. Смотрел на меня так, будто видел впервые. В его глазах было что-то между благодарностью и ужасом.
— Передай ему, что мне нужно поговорить с ним срочно. У меня сломался кран на кухне, вода течёт, я не знаю, что делать…
Я зажмурилась. Господи. Кран. В одиннадцать вечера.
— Мы приедем завтра утром — произнесла я твёрдо. — И всё починим. Обещаю.
— Но…
— Татьяна Николаевна — я посмотрела на Мишу, который сидел, как статуя. — Доверьтесь мне. Пожалуйста. До завтра всё подождёт. Перекройте воду под раковиной, поставьте тазик. А мы приедем. С инструментами, со всем необходимым.
Пауза. Долгая. Я слышала её дыхание в трубке.
— Хорошо — наконец выдохнула она. — Хорошо. Спасибо, Верочка. Ты… ты хорошая девочка. Береги моего мальчика.
Я сбросила вызов и положила телефон на стол. Мы сидели в тишине. Только часы на стене отсчитывали секунды.
— Спасибо — прошептал Миша наконец.
— Не за что — я повернулась к нему. — Но мы едем туда завтра. Вместе. И ты будешь с ней разговаривать. По-настоящему.
Он кивнул. Потом вдруг схватил мои руки, сжал так крепко, что стало больно.
— Миш — я высвободила одну руку и коснулась его щеки. — Я думала, ты мне изменяешь. Я накрутила себя так, что была готова поверить в худшее. А оказалось… оказалось, ты просто человек. Живой, уставший, запутавшийся человек.
Слёзы. Я не видела, чтобы Миша плакал. За три года ни разу. А теперь он сидел передо мной и плакал, беззвучно, судорожно хватая ртом воздух.
— Я не знаю, как с ней говорить, у неё какая-то фобия… — выдавил он сквозь слёзы. — После смерти папы она будто сошла с ума. Контролирует каждый шаг. Если я не отвечаю час у неё начинается истерика. Она уже три раза вызывала полицию, представляешь? Говорила, что я пропал. А я просто был на совещании!
Господи. Как я не замечала? Как не видела его напряжения, его постоянной готовности вскочить на звонок, его…
— Почему ты не сказал мне раньше?
Он вытер лицо ладонями.
— Потому что стыдно. И страшно. Страшно, что ты посмотришь на меня по-другому. Что скажешь выбирать между ней и тобой. Что…
— Миша — я смотрела на него. — Послушай меня внимательно. Я люблю тебя. Не идеального тебя, не выдуманного. А настоящего. С твоим стыдом, страхами, с твоей сумасшедшей мамой и сломанными кранами. Понял?
Он кивнул. Обнял меня так крепко, что я почувствовала каждую косточку своих рёбер.
Утро началось рано. Я встала первой, собрала инструменты, у нас была целая сумка, сделала бутерброды в дорогу. Миша вышел из спальни бледный.
— Готов? — спросила я.
— Нет — честно произнёс он. — Но пойдём.
Дорога заняла сорок минут. Всю дорогу мы молчали. Только когда мы подъезжали к знакомому пятиэтажному дому, он вдруг сказал:
— Что, если она начнёт кричать? Она умеет. Очень громко и очень долго.
— Разберёмся. Я буду рядом. И мы переждём бурю вместе.
Татьяна Николаевна открыла дверь после первого звонка. Она выглядела… маленькой. Не грозной тёщей с пирогами, а хрупкой, испуганной женщиной в старом халате.
— Мишенька! — она кинулась к нему, обняла, прижала к себе. — Ты цел, ты здоров, я так волновалась!
— Мам — он осторожно высвободился. — Всё хорошо. Вот, привезли инструменты. Где кран?
— На кухне — она всё не отпускала его руку. — Но сначала поешьте. Я приготовила…
— Мам — он остановился. Посмотрел ей в глаза. — Нам нужно поговорить.
Она замерла. Я видела, как страх скользнул по её лицу.
— О чём, сынок?
— О том, почему я не отвечаю на твои звонки.
Тишина. Я стояла в прихожей, чувствуя себя лишней, но Миша незаметно взял меня за руку. Крепко. Как тонущий хватается за спасательный круг.
— Пойдёмте на кухню — предложила я негромко. — За чаем. И поговорим спокойно.
Разговор длился два часа.
Татьяна Николаевна плакала. Миша тоже. Я сидела, держала их обоих за руки и пыталась быть мостом между двумя людьми, которые любили друг друга так сильно, что это причиняло боль.
— После того, как папа умер — говорила она сквозь слёзы. — Я поняла, как быстро можно всё потерять. Вот он был живой, смеющийся, а через день его не стало. И я подумала… если с тобой что-то случится, если я не буду знать, где ты, что с тобой…
— Мам — Миша обнял её. — Но так нельзя. Ты не можешь держать меня всегда рядом.
— Я знаю — выдохнула тихо. — Знаю. Но не могу иначе. Страх сильнее меня.
Я наклонилась вперёд.
— Татьяна Николаевна — произнесла я тихо. — А вы были у психолога? После кончины мужа?
Она посмотрела на меня удивлённо.
— У психолога? Зачем? Я не сумасшедшая.
— Речь не о сумасшествии, — я сжала её руку. — Речь о том, что вы пережили травму. Серьёзную. И она не прошла сама собой. Она засела внутри и превратилась в страх, который теперь разрушает ваши отношения с Мишей.
Она молчала. Думала.
— Я боюсь — призналась она наконец. — Боюсь остаться совсем одна.
— Ты не останешься одна — твёрдо произнёс Миша. — Я буду звонить тебе… скажем, каждый вечер. В восемь. Пятнадцать минут разговора: о дне, о планах, обо всём. Но больше никаких звонков каждые полчаса. Договорились?
— А если экстренная ситуация?
— Тогда пиши Вере. У тебя есть её номер. И я перезвоню сразу, как смогу.
Татьяна Николаевна посмотрела на меня.
— Ты… ты согласна быть посредником?
Я улыбнулась.
— Согласна. Но с одним условием. Вы идёте к психологу.
Она вытерла слёзы, шмыгнула носом.
— Хорошо — выдохнула она. — Попробую.
Кран мы чинили втроём. Миша орудовал ключом, я держала фонарик, Татьяна Николаевна подавала тряпки.
— Мам — Миша вылез из-под раковины, грязный и довольный. — Ну вот сделал.
Она улыбнулась. Первый раз за всё утро — настоящая, тёплая улыбка.
— Спасибо, что приехали.
Обратно мы ехали в тишине. Но она была другой — не напряжённой, а какой-то светлой. Умиротворённой.
— Вера — Миша вдруг взял меня за руку. — Ты спасла нас сегодня. Понимаешь?
— Ну уж — я ткнула его в плечо. — Я просто была рядом.
— Именно — он поднёс мою руку к губам, поцеловал. — И это всё меняет.
Вечером, уже дома, я взяла его телефон. Зашла в контакты. Нашла «Рабочая».
— Хочешь, я переименую? — спросила я.
Он задумался.
— Знаешь… оставь пока. Как напоминание. О том, что мы справились. О том, что ты не сбежала, когда увидела все мои тараканы.
Я засмеялась.
— У тебя не тараканы. У тебя просто сложная мама и большое сердце.
— И правильная женщина рядом — добавил он, притягивая меня к себе.
Я прижалась к его груди, слушая стук сердца. Ровный. Спокойный. Живой.
И подумала: вот оно — настоящее.
Это и есть любовь. Настоящая. Со всеми её поломками и починками.
И это хорошо…
