Ирина проснулась рано — в комнате было прохладно, как и всегда в начале апреля. Зима ещё не ушла окончательно, но весна уже дышала в затылок, заставляя открыть окно хотя бы на минутку, вдохнуть холодный, но уже не зимний воздух.
Пока кипел чайник, Ирина стояла у окна и смотрела на двор. Всё тот же вид — детская площадка, где теперь внуки уже не бегают, только чужие дети. Подъезд, в который недавно поставили домофон, хотя толку от него — половина пенсионеров забывает код, и всё равно двери настежь.
На кухню вошёл Алексей, её муж.
— Опять не спала половину ночи? — буркнул он, подливая себе чай.
— Спала нормально, — коротко ответила Ирина и добавила, не оборачиваясь: — Просто не ворочаюсь, как ты, весь дом не хожу.
Он промолчал, но она знала, что зреет. Уже несколько дней он ходил как туча. Ирина не была дурой — прекрасно понимала, что разговоры пойдут скоро. Его сын от первого брака приезжал на прошлой неделе, и после этого Алексей будто подменился. Глаза в пол, губы сжаты, и вечное: «А чего это у нас всё на тебе оформлено, а?»
Эта квартира досталась Ирине от родителей. Скромная двушка в спальном районе, но её — родная, любимая, каждый уголок знакомый. После развода с первым мужем она осталась тут одна, и много лет жила спокойно, ни на кого не рассчитывая. А потом встретила Алексея — на даче у подруги, баня, шашлыки, «давай номер телефона, Ира, мы люди не молодые, чего тянуть?».
Женились быстро, расписались в ЗАГСе без фаты и гостей. Алексей переехал к ней. И всё было ничего… первое время.
Он работал — она тоже. Он покупал продукты — она делала ремонт. Он по дачам — она по внукам. Жили, как все. Иногда ругались, но не всерьёз. Она думала, что надёжный человек. Не пьёт, не буянит, с деньгами аккуратен.
Но после выхода на пенсию что-то изменилось. Стал ворчливым, раздражённым. И особенно раздражала его мысль, что «мы живём в твоей квартире, а у меня – ничего». Хотя сам не раз говорил: «Мне ничего не надо, у меня всё есть, я за душой ничего не держу».
Но это раньше.
Ирина поставила на стол чай, кусочек сыра, хлеб. Алексей сел напротив, молчал. Ложка стучала по чашке.
— Слушай, Ира, — начал он, и она знала — сейчас начнётся. — А ты не думала, что нам надо всё как-то оформить, ну, по-человечески?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, мало ли что. Мы с тобой уже больше десяти лет вместе. А квартира всё на тебе. А вдруг что со мной случится? Или с тобой. Как потом детям быть?
Ирина посмотрела на него внимательно. Голос у него был ровный, спокойный, даже заботливый. Но глаза…
— Моим детям — ничего. Твоим — тоже. Эта квартира — моя. Она была моей до брака, и такой останется.
Он усмехнулся — уголком губ, неприятно.
— Ну, ты даёшь… Прямо так, по-жёсткому. Я ж не делить сейчас собираюсь, я просто к тому, что справедливо бы было… если бы я хотя бы часть…
— Алексей, ты не юрист, но не дурак. Ты же знаешь: имущество, полученное до брака, не делится. И давай закроем эту тему.
Тишина. Только тикающие часы на стене.
Он встал, не доев, и ушёл в комнату. Ирина вздохнула. Сердце стучало быстро. Такого ещё не было — чтобы он прямо в лоб, про квартиру. Ирина чувствовала: это ещё не всё. За этим разговором пойдут другие. И, скорее всего, суд.
Дни тянулись тяжело. Алексей был молчалив, замкнут. Сын его, Виталик, всё чаще звонил — Ирина слышала: «Да-да, всё узнаю… Юрист что сказал?.. Ага…».
Однажды, вернувшись из магазина, Ирина увидела на столе бумаги. Алексей в это время был у подъезда, курил с соседом.
Ирина взяла бумаги, прочитала. Консультация с юристом. Пункты, законы, комментарии. «Право на долю в общем имуществе». И приписка от руки: «Квартира – не делится, но можно требовать компенсацию».
Глаза защипало. Она аккуратно положила бумаги обратно. Вечером сказала спокойно:
— Я видела, что ты ходил к юристу. Хочешь судиться?
Он молчал.
— Хорошо, — сказала она. — Я не испугаюсь. Подай. Посмотрим, кто что потеряет.
Следующая неделя стала кошмаром. Алексей говорил, что она неблагодарная. Что он «всё для неё», а она как с чужим. Что его сыновья смеются — мол, отец без штанов остался. Ирина слушала молча. Но ночью не спала. Сердце болело — не от страха, от обиды. Неужели за десять лет брака не осталось уважения?
Подруга Лена, услышав всё это, сказала:
— Да он с самого начала, видно, метил. Сначала жил, как у Христа за пазухой, теперь решил оттяпать. Но ты держись. У тебя право. И совесть тоже.
На пороге мая Ирина получила повестку в суд. Алексей требовал компенсацию за «совместное проживание и вложения в ремонт». Ирина села, долго смотрела на бумагу. Потом сказала вслух:
— Будет тебе суд. Только учти — я буду биться. За себя. За то, что мне по праву. И за то, чтобы больше никто не думал, что можно взять, что плохо лежит.
Погода в день суда была такая же, как настроение Ирины: серая, холодная и с сыростью, что лезет под кожу. Она стояла на остановке, держа в руках папку с документами, и думала: «Дожилась. С собственным мужем в суд. Чтобы доказать, что ты не верблюд». Смешно, горько и обидно.
Автобус задерживался, как назло. Соседка Нина Михайловна проезжала мимо в своей «шестёрке», притормозила.
— Ира! Куда ж ты в такую рань, да ещё с документами?
— В суд. Алексей мой на старости лет с ума сошёл — квартиру делить собрался.
— Ой, батюшки… Да ты чего? Он же всегда такой… тихий был. Или только мне казалось?
— Тихий-то тихий, пока про деньги не заговоришь, — фыркнула Ирина. — А теперь, видишь, по судам таскаемся. Спасибо, что подвезла.
Нина махнула рукой, и Ирина полезла в машину, устроившись на тряпичном чехле, которому лет больше, чем всем жильцам подъезда. Пока ехали, Нина не унималась:
— Да я б ему сама в суде отчитала! Вот раньше мужики были — землю пахали, дом строили, детей растили. А сейчас — только и гляди: где бы урвать. Ты держись, Ирка. Не мямли там. У нас на третьем этаже тётка такая же была — муж хотел у неё балкон отсудить. Представляешь? Балкон! Так она ему дверь показала — и вперёд.
Ирина кивнула, вылезла у здания суда. Сердце билось часто, в груди было неприятное ощущение, словно что-то не на месте. Она выпрямилась: «Нельзя давать слабину. Это моя жизнь. Моя квартира. Моя честь».
В зале суда пахло старой мебелью и чем-то кислым — смесь старости и протекающих батарей. Алексей уже сидел на лавке у стены, рядом его сын Виталик. Тот с важным видом листал папку с документами, будто сам судья. Как же Ирина не любила эту надменную мину — с первого дня не взлюбила.
— Здравствуйте, Ирина Васильевна, — сухо сказал он, даже не вставая.
— Пошёл ты к чёрту, Виталик, — подумала Ирина, но вслух сказала только: — Здравствуй.
Алексей поднял глаза, хотел что-то сказать, но промолчал. Вид у него был не боевой — нервный, вялый. Но Ирина знала: он здесь, и это уже предательство. Всё остальное — мелочи.
Судья оказалась женщиной с характером — Антонина Петровна, лет шестидесяти, в очках и с прической «уложенной дома». Взгляд — как рентген, сразу в суть.
— Прошу всех садиться. Слушается дело по иску гражданина Шестакова Алексея Николаевича к гражданке Громовой Ирине Васильевне. Предмет иска — компенсация за долю в имуществе, якобы нажитом в браке.
Ирина почувствовала, как внутри всё сжалось. Но виду не подала.
Алексей говорил с паузами, тяжело:
— Уважаемый суд… я прожил с Ириной десять лет. За это время мы вместе вели хозяйство, делали ремонт, покупали мебель. Квартира, хоть и оформлена на неё, но я в неё вложил силы, деньги. Считаю, что имею право на часть. Или на компенсацию.
Виталик встал и начал разглагольствовать:
— Мой отец не оспаривает право собственности, но есть понятие совместного труда и вложений, а значит, моральное право…
Ирина встала, перебивая:
— Простите, уважаемый суд, но я вынуждена прервать. Я хочу представить документы, подтверждающие, что все расходы вела я. Ремонт, мебель, коммунальные — всё оплачивала я. Чеки, выписки, свидетели — всё есть.
Антонина Петровна кивнула:
— Приобщим к делу. Алексей Николаевич, у вас есть документы, подтверждающие обратное?
Алексей замялся:
— Нет… но у меня есть… ну, соседи видели… мы же вместе жили…
Судья строго:
— Соседи не платят за ремонт, Алексей Николаевич. Устные показания без подтверждения не являются доказательством.
Пауза. В зале было тихо. Даже Виталик замолчал.
Суд продолжался долго. Ирина представила документы, привела подругу Лену, которая подтвердила: всё делала Ирина. Алексей мямлил, путался в показаниях. В какой-то момент судья резко спросила:
— Алексей Николаевич, скажите честно: вы хотите получить долю или просто наказать Ирину Васильевну за решение о разводе?
Ирина обомлела. Алексей покраснел.
— Я… я просто считаю… справедливо…
Судья подняла руку:
— Понятно.
После заседания Ирина вышла на улицу. Воздух был холодный, но чистый. Она вдохнула глубоко. Подошла Лена:
— Ну как? Размазала?
— Почти. Через неделю вынесут решение. Но видно, что не на их стороне.
Лена хохотнула:
— Видела я его рожу — как будто лимон съел. А сын его — тот вообще, как хорь, юлил. Ты молодец, Ира. Уважаю.
Дома Алексей был тихий, как мышь. Два дня бродил, не говоря ни слова. Потом вдруг на кухне заявил:
— Ну и зачем это всё? Мы же жили вместе. Я не чужой. Что я, враг тебе?
Ирина спокойно:
— Да, Алексей. После иска ты — чужой. Враг или нет — это тебе решать. Но ты решил через суд у меня что-то отнять. За это — прощай.
Он ушёл в комнату, не хлопнув дверью. Видно, не хватило силы. Или совести.
Через неделю суд был короткий. Решение: отказать в иске. Компенсация не положена. Квартира — не делится.
Ирина вышла, словно скинув камень с плеч. Алексей стоял молча, Виталик ругался:
— Мы ещё обжалуем! Это не конец!
Ирина подошла близко:
— Это конец, Виталик. Для вас обоих.
Вечером собрала его вещи. Алексей пытался что-то говорить, мялся.
— Я ухожу? — спросил тихо.
— Да. Ты ушёл в тот день, когда подал в суд. Сейчас — просто забери своё и живи, как хочешь. Но без меня. И без моей квартиры.
Он ушёл. Ирина осталась одна. На кухне было тихо. Она села, налив чай. Смотрела в окно, где загорались огни. За окнами — весна. Внутри — свобода.
Прошла неделя после ухода Алексея. В квартире было тихо. Даже слишком. Первые дни Ирина ловила себя на том, что прислушивается — не скрипнет ли пол, не стукнет ли дверь. Вечером машинально ставила две чашки чая, потом злилась и выливала одну.
Но с каждым днём становилось легче. Страх — исчез. Напряжение — ушло. А пустота — заполнилась делами.
На следующее утро она разобрала кладовку, выкинула старые лыжи Алексея, которые тот берег, как зеницу ока, хотя катался последний раз в девяностом году. Следом — шкаф в коридоре. Все его рубашки, трусы, носки — в пакет. На балконе нашёлся самопальный табурет, сделанный «на даче» — туда же. Символично.
— Вот и жили вместе, — сказала она, затягивая узел.
Лена позвонила:
— Ну как ты там, вдовушка при живом муже?
Ирина рассмеялась — впервые за долгое время от души:
— Замечательно! Простор в доме, воздух чистый. Даже телевизор не ворчит.
— А ты не скучаешь?
— Только по тишине, Лена. И по нормальному разговору. А с Алексеем у нас последние месяцы — как в казарме. Стройся-смирно.
Лена вздохнула:
— Вот что я скажу: ты молодец. Такие, как ты, не часто встречаются. Большинство терпят, лишь бы мужик в доме. А ты взяла — и послала его с вещами на выход. Уважаю. Выпьем за это на даче.
— Выпьем, — пообещала Ирина. — Только ещё кое-что надо сделать.
Ирина собралась к нотариусу. Переоформила завещание — квартира переходит внукам. Не детям, а именно внукам. Чтобы не делили, не ссорились. И чтобы никакой «левой половины» не нарисовалось.
Потом съездила на дачу — провела ревизию. Алексей обещал починить крышу — не починил. Обещал покрасить забор — не покрасил. Только пеньков нарубил, и те криво.
— Вот и весь труд, — сказала Ирина соседке. — Шашлыки жарил, да чай пил. Остальное — воздух гонял.
Однажды позвонил Алексей. Голос был тихий, почти виноватый:
— Ира… я тут… подумал… может, не будем в суде разводиться? Я ж теперь там… у сына, а он со своей… неуютно. Я бы обратно…
Ирина слушала молча. Потом спокойно:
— Алексей, ты помнишь, как суд назывался? «Шестаков против Громовой». Так вот. Против — это навсегда. Вернуться хочешь? Купи свою квартиру. Там и живи.
Он ещё пытался спорить, оправдываться, но она прервала:
— Я счастлива одна. Ты — уже бывший. Удачи.
Положила трубку. И вдруг ощутила — не злость, не радость, а покой. Всё встало на свои места.
Прошёл месяц. Ирина сменила шторы, переклеила обои в зале. Покупала себе то, что раньше не позволяла — красивую посуду, новый чайник, тёплый плед. По воскресеньям звала внуков, пекла пироги. Телевизор не ворчал. В квартире было уютно.
Иногда с девчонками из двора пили чай на лавочке. Лена подкалывала:
— Ну, вдовушка, как оно — на свободе? Не скучаешь по мужской заботе?
Ирина улыбалась:
— Мне сейчас хорошо. Не потому, что одна. А потому, что никто не делит со мной то, что я заработала сама.
Одна из соседок вздохнула:
— Вот бы мне такую решимость. А я всё терплю своего… третий десяток.
— Ничего, — сказала Ирина. — Иногда надо просто сказать: «Это моё». И не сдавать позиции.
Про Алексея она больше не слышала. Пару раз видела издалека — с сыном. Хмурый, сутулый. Уже чужой. Ирина не чувствовала обиды. Только сожаление: могли бы жить по-человечески. Но человек сам выбрал.
Однажды, сидя на балконе с чашкой кофе, Ирина подумала: «Я боялась остаться одна. А зря. Самое страшное — остаться без уважения к себе». Она снова была хозяйкой своей жизни. И это было самое важное.
