Пенсионер Яков Парфёнович не признавал электрических чайников. Он грел кипяток на газу в эмалированном, со свистком. В тот день он как раз заварил себе прямо в чашку сбор от простуды, что принесла ему жиличка Клава.
— Что, простыли, Яков Парфёныч? — ворвалась она в его каптёрку вместе с морозным воздухом. Я у себя на этаже слышу, как вы кашляете!
— Это слышимость у нас такая, Клавочка! Стены, как картонные, чесслово! — Яков Парфёнович чихнул в большой клечатый носовой платок.
— Будьте здоровы, Яков Парфёныч! Я вот, травку вам принесла. Заварите чаю, выпейте на ночь. Наутро всю хворь как рукой снимет! — она взмахнула норковыми ресницами.
— Спасибо, Клава. Ты уже уходишь? Давай, я лучше сейчас тебя своим чайком угощу? С бергамотом? А? — в голосе его слышалась надежда.
— Некогда мне, Яков Парфёныч, но как-нибудь забегу, обещаю! — Клава стремительно выпорхнула от консьержа, оставив после себя едва различимый волнующий аромат.
Яков Парфёнович, словно лось на гону, вдохнул этот аромат, расширив ноздри, горестно выдохнул и сел за стол, где его дожидался неразгаданный кроссворд.
За два часа прошли только Капитановские — чопорные снобы, строившие из себя Виндзоров, но при этом категорически отказывающие оплачивать труд консьержа. Потом полтора часа угрюмые кавказцы, снимающие квартиру на последнем этаже, таскали какие-то тюки. Яков Парфёнович пытался было уточнить, что внутри, но абреки, похоже, или не понимали по-русски, или мастерски делали вид, что не понимают. «Надо бы участковому доложить» — Яков Парфёнович сделал запись в перекидном календаре.
На часах было без четверти семь, и он решил, что не станет дожидаться ночи и заварит принесённый Клавой чай прямо сейчас. Вытряхнул из пузатого заварного чайника старую заварку, ополоснул. Заварки в сыпанул щедро, чтобы ощутить лечебный эффект наверняка. Залил кипятком. Помещение потихоньку стало наполняться запахом трав. Вот закроешь глаза, и словно оказался на солнечной поляне, окружённой мшистыми непроходимыми лесами. Запах мха и грибов он тоже ощутил — любил иногда пройтись по лесу с корзинкой. И именно такой, замшело-болотный дух он уже встречал в тёмных низинах и оврагах, где росли мухоморы.
Отхлебнув, подержал немного во рту, чтобы в полной мере ощутить вкус, а потом проглотил. Чай был похож на настой чаги, но немного горчил. Яков Парфёныч долил кружку до половины, и добавил чайную ложку мёда, чтобы малость приглушить горчинку. Получилось хорошо. Он сел в кресло, включил приёмник, настроенный на волну, где передавали спокойную музыку, и позволил себе закрыть глаза. Из приятной дрёмы его вывел звук пиликающего домофона.
В подъезд зашла девица. На голове у неё была занесённая снегом шляпа, пальто тоже было в снегу. Правой рукой девица держала переноску, очевидно, с каким-то животным, а в левой небольшой торт.
—Ну и погодка сегодня! — улыбнулась девица, и Яков Парфёныч отпрянул от стекла. Ему показалось, что у девицы острые, словно у хищника, зубы.
— Вы… вы… к кому? В какую квартиру? — он смотрел ей в рот, но у неё были зубы, как зубы, наверное, игра света. Или воображения.
— К Слоненко.
—Странно, она мне ничего не говорила о Вашем визите.
— Это она из скромности. Сегодня к ней многие придут, у неё сегодня шабаш. Ой, я хотела сказать, день рождения! — девица подняла вверх торт и захохотала.
От её смеха Якову Парфёновичу стало не по себе. Он посмотрел вслед девице, и на всякий случай позвонил в квартиру Слоненко.
«Клава, тут к тебе… ах, знаешь. А что не предупредила? Я и не знал, что у тебя день Рождения! Поздравляю! Долгих лет… Ну хорошо, хорошо, я на всякий случай позвонил, вдруг что.»
Положив трубку, он вздохнул: не выйдет сегодня лечь пораньше. Всю ночь дверь будет греметь: «бам-бам», «бам-бам»! Когда в подъезде гуляет компания — это кошмар. То за шампанским, то фейверки запускать… ужас один.
Снова запиликал домофон, и в подъезд ввалились три подвыпивших юнца. Они, смеясь и толкая друг друга, направились к лифту.
— А ну, стой! — крикнул старик в окошечко.- Вы к кому?
— Это ты нам, дядя? — откликнулся самый высокий, с лошадиной мордой.
—Вам, вам! Развелось вас, наркоманов! А ну вышли, а то полицию вызову!
— Вызывай, вызывай, дядя! Это будет даже весело! — заржал высокий, и его двое дружков захихикали и заулюлюкали. Не обращая больше на консьержа никакого внимания, они прошли на пожарную лестницу, хлопнула дверь общего балкона.
Ну, я вам сейчас покажу! — Яков Парфёныч взял лопату для чистки снега, на шею повесил свисток, чтобы свистеть в случае, если не прекратят безобразие. Это всегда срабатывало для привлечения бдительных граждан, которые, если что, вызовут стражей порядка.
Но лестница была пуста. Яков Парфёнович поднялся на лифте на последний этаж, и спустился пешком, но нигде странную троицу не обнаружил. «Неужели они тоже к Клаве» удивился консьерж.
Только он расположился в кресле, чтобы выяснить это, позвонив Клаве, как в подъезд зашёл мужчина с букетом роз и шампанским.
— Вы к Слоненко? — спросил консъерж.
—Что? А… Да, да — сказал мужчина и Яков Парфёнович заметил, что он старается спрятать лицо в шарф. Лифт поднял гостя не на третий этаж, где жила Клава, а на шестой, это Яков Парфёныч давно научился определять по времени шума лифтового механизма. На шестом этаже среди трёх квартир две были не жилыми, а в третьей жила молодая женщина, Карина. К ней, видать, этот Дон Гуан направился.
Яков Парфёнович набрал номер, но звонил он не Клаве. Разговор был коротким. Хотел потом и Клаве набрать, но передумал. Чёрт с ними, с молодчиками, рано или поздно выйдут. Зачем он будет дёргать именинницу своими звонками.
Потирая руки, постоял, подумал. Долил остывший чайник и поставил на газ. Пока он возился с чайником, сам не заметил, как к нему в каптёрку проникла женщина. Чёрными глазами она буравила его клетчатую байковую спину, и он, ощутив зуд между лопатками, повернулся. И оторопел. Именинница сидела в его кресле в прозрачном халатике, через который просвечивало абсолютно всё.
— Эээ… Добрый вечер, Клава. Эээ… не ожидал тебя увидеть сегодня. — выдавил он из себя, чувствуя, как закипает кровь и температура начинает повышаться.
— Вы хотели мне позвонить, Яков Парфёныч, и не позвонили. Я решила сама спуститься. Принесла вам кусочек торта! — она хищно улыбнулась, и кивнула на стол.
— Как кстати… эээ… я как раз собирался пить чай.
— Ах ты, старый козёл! — вдруг сказала Клавдия, продолжая улыбаться.
— Это ты мне? — ничего не понимая, спросил Яков Парфёнович.
— Кому же ещё! Всё про тебя знаю — вижу насквозь, никчёмный ты человек!
— Я … не понимаю!
— Ах, не понимаешь… — она приблизила своё лицо прямо к его глазам и пошептала: — давно ты ему позвонил?
—Кому?
—Ты начинаешь меня раздражать, Яша. Человеку в шляпе, который платит тебе зарплату, чтобы ты его любовницу закладывал. Кто к ней ходит и когда. А за информацию о возможном любовнике он тебе обещал … дай угадаю… тысячу «бакинских»?
— Ну, позвонил… ну, обещал… что с того? Обычное дело, выкинет любовника… и конец.
Он судорожно соображал: откуда Клаве известно, что некто в шляпе, называвший себя Пинским, платит ему зарплату? Откуда?
— Ну так как? Спасти не хочешь девушку? Он ведь убьёт её…
— От чего спасти? — Яков Парфёныч туго соображал — происходящее казалось ему нереальным.
— От смерти, и д и о т. Подними трубку, предупреди. Один звонок…
Тут в подъезд ворвались двое: один рогоносец Пинский, другой — страшный, худой человек. Его консьерж видел впервые. Один побежал по лестнице, другой вызвал лифт.
— Поздно… момент упущен. — только и сказала Клавдия.
Яков Парфёнович не заметил, как она исчезла, но это обстоятельство принесло ему облегчение. Он стал ждать. Минут через десять двое мужчин спустились вниз. Пинский подошёл у окошечку, и улыбаясь фарфоровыми зубами, приветствовал консьержа:
— О, Яков Парфёныч! Завтра я привезу ваш гонорар в полном объёме, вы славно потрудились!
— Ну, что вы… — консьерж заметил, что куртка спутника Пинского порвана. — Всегда рад…
Когда они ушли, старик завесил окошко, завёл часы на шесть тридцать утра и лёг. Перед глазами вставали картины расправы… «завтра, скорее всего, прибудет полиция. Но он ничего не знает, никого не видел. А если Клава начнёт языком мести? Не начнёт!» — сам себя успокаивал он. «Проблемы никому не нужны… никому…» с тем он и уснул.
Весь следующий день Яков Парфёнович ждал обещанное вознаграждение. Но Пинский не пришёл, хотя консьерж боялся отойти даже в туалет, чтобы его не проворонить. Туда-сюда ходили жильцы, их друзья, курьеры, доставлявшие горячую пиццу, и прочие. Но тот, кого он с нетерпением ждал, так и не появился.
День клонился к вечеру, как он вдруг увидел живую Карину. Собственной персоной. Она вышла из подъезда, села в ожидавшее её такси и уехала. Он выскочил следом, но записать номер не успел. Ну что же, всё равно прекрасный способ напомнить Пинскому о себе.
Он набрал номер. Пинский долго не брал трубку, а когда взял, то тяжело дышал, как после пробежки. Может и впрямь занимался, на ночь глядя.
— Алло, слушаю, Яков Парамоныч. Что там у тебя?
— Парфёнович я. Она уехала на такси только что. — отрапортовал консьерж.
— Знаю. Я же просил беспокоить меня в особых случаях, когда гость к ней пожалует.
— Эээ. Тогда извините. Ещё я бы хотел узнать, когда вы выплатите мне обещанное вознаграждение…
— Не понял?
— Ну… я вам звонил… Дон Гуан там, красные розы.
— Вы мне звонили? Когда?
— Вчера. Вы мне обещали…
— Не припоминаю… — в трубке послышалось шуршание. — не знаю, кому вы там звонили, но у меня нет звонков с вашего номера.
— Но я звонил вам! И вы сами… с вами ещё друг был… длинный, худой.
Послышались короткие гудки. Пинский бросил трубку.
«Не хочет платить, сволочь» — со злостью подумал консьерж. Но, спустя короткое время, Пинский уже стучал кулаком в хлипкую фанерную дверь его каптёрки.
— Так, Парамоныч, давай сразу к делу. Ты видел сам, как к Карине поднялся гость? Назови точное время и опиши его.
— В половине двенадцатого дело было. Он рожу всё время в шарф прятал, зараза. Я сначала-то решил, что он к Клавке, у неё гулянка была. Но потом слышу, лифт… до шестого поехал.
— Но ты проверил?
— Не успел. Вам сразу звонить побежал. Нет, я не мог ошибиться… третий год консьержем работаю!
Пинский о чём-то думал, глядя сквозь него. Потом не говоря ни слова, развернулся и стремительно вышел. Он заподозрил старика в сумасшествии. Вчера весь день он сам провёл с Кариной, и вышел от неё рано утром, когда старый хрыч ещё видел десятый сон. Может, он денег захотел заработать, оговорив Карину? Тоже гнилой вариант.
На следующий день, ближе к обеду, у подъезда остановилась крытая «газель». Из неё вышли ребята в технических комбинезонах. Они открыли домофонный замок универсальным ключом, и стали заносить в подъезд стремянку и коробки.
— Вы кто? Что вы собираетесь делать? — выскочил Яков Парфёныч из-за кроссворда.
— Видеокамеры будем устанавливать, отец. Где у вас тут розетки? — спросил долговязый бригадир.
— Кто дал такое распоряжение? Вы подъездом не ошиблись?
— Не ошиблись. Отойди папаша, не мешай.
А потом явился представитель управляющей компании и попросил Якова Парфёновича освободить помещение и сдать ключи. В комнатушке консьержа теперь будет располагаться техническая база и аппаратура. Таково решение жильцов.
Ему ничего не оставалось, как собрать свои вещи. Возвращаться домой не хотелось: там жил взрослый сын с подругой — толстой и визгливой бабой. Вряд ли он будет рад его приходу. С грустью он в последний раз окинул взглядом дом, где отработал консьержем три года, и заметил Клаву, курившую на балконе. Она послала ему воздушный поцелуй. Рядом с ней стоял тот самый «Дон Гуан». И снова прятал морду в шарф.
— Что за дрянь ты дала мне, ведьма? — крикнул Яков Парфёнович, ни мало не заботясь о том, что теперь о нём подумают в этом дворе.
— Понравилось, старый козёл? Небось, больше не будешь за жильцами шпионить и совать свой нос куда не просят!
И она, выкинув бычок с балкона, растворилась вместе с дружком в недрах своей квартиры.
Яков Парфёнович по дороге домой увидел около десятка объявлений «Требуется консьерж». Срывая телефоны вместе с объявлениями, он улыбался.
Хорошо, что ушёл оттуда, из ведьминого гнезда. А не то до греха недалеко. Он зажмурил глаза и тут же увидел Клаву, сидящую неглиже в его каптёрке. «Ведьма развратная!» — плюнул он на грязный снег обочины. Шедший навстречу мужчина остановился и уставился в недоумении на него.
— Где?
— А нет, нет, это я о своём! — осклабился Яков Парфёнович и потрусил к своему подъезду.
