Маша возилась на своем участке — весна, надо сказать, выдалась какая-то чудная.
Представляете, март еще даже не закончился, а снег уже весь как ветром сдуло.
В общем-то, понятное дело, что холода еще нагрянут, но солнышко так приятно пригревало, что Маша, можно сказать, не усидела дома. Вышла, значит, во двор — то забор покосившийся подправить, то сарай, который совсем разваливаться начал, подлатать.
«Эх, — думает, — надо бы завести целый двор живности — и несушек пяток, и хрюшку на откорм, да и Жучку с Муркой для души…»
«Ладно, хватит уже мечтать», — усмехнулась она про себя, но мысли все равно куда-то бежали вперед.
Честно говоря, так и подмывало поскорее взяться за огород — как в детстве, босиком пробежаться по свежевспаханной земле, которая, между прочим, мягкая словно пух, теплая и влажная…
«Ничего, — проговорила она будто кому-то невидимому, — еще поживем!»
«Здрасьте!»
Маша аж вздрогнула от неожиданности. У калитки, представляете, стояла совсем юная девчушка в каком-то потрепанном сером плащике — такие, между прочим, обычно выдают в местном училище. На ногах какие-то дешевенькие ботиночки и, что характерно, капронки телесного цвета.
«Рановато для таких-то чулочков», — мелькнуло в голове у Маши, — «совсем ведь зеленая еще, простудится же в этих ботиночках-то, что твой картон…»
Девчонка как-то нервно переминалась с ноги на ногу.
«Здравствуй», — довольно сухо бросила Маша.
«Простите… можно я, это… в туалет схожу?»
«Вот те раз… Ну, давай. Вон туда, за угол».
Маша с любопытством проводила взглядом убегающую фигурку.
«Спасибо большое! Вы меня просто спасли… Слушайте, а вы случайно комнату не сдаете?»
«Да вроде не собиралась… А тебе зачем?»
«Да понимаете, в общаге совсем невмоготу — пьянки-гулянки, парни шастают…»
«Хм… И сколько ж ты платить думаешь?»
«Пять рублей… больше, честно говоря, нет…»
«Ну-ка, заходи в дом. Давай-давай…»
«Ой, извините, можно я еще разок сбегаю?»
«Беги уж…»
«Как звать-то тебя?» — спросила Маша, впуская девчонку в дом.
«Катя», — пискнула та чуть слышно.
«Значит, Катя… Ну и зачем же ты на самом деле пожаловала?»
«Я… ну, насчет комнаты…»
«Слушай, не виляй… Говори прямо — зачем пришла?»
«Простите, можно я еще раз…
«Да что ж такое-то? Что с тобой, девонька?»
«Не знаю», — всхлипнула девушка, — «просто невмоготу терпеть…»
«Ну беги, что уж…»
Маша вышла следом, покачивая головой.
«Слушай, ты что, по малому бегаешь или как?»
«Нет… просто жжет все внутри…»
«Ладно, разберемся. А сейчас давай начистоту — зачем пришла?»
Молчит девчонка, видно собирается с духом.
«Ну? Если украсть чего надумала — так у меня и брать-то нечего. Кто тебя подослал?»
«Никто… я сама. Вы… вы ведь Петрова Мария Сергеевна?»
«Ну да, я…»
«Вы… вы меня не узнали… мама? Это я, Катя… твоя дочка…»
Маша застыла как каменная, на обветренном лице ни один мускул не дрогнул.
«Катя…» — еле слышно прошептала женщина, — «доченька…»
«Да, мамочка! Я столько лет искала тебя! В детдоме, представляешь, не давали твой адрес — говорили, мол, не положено… А потом мне помогла училищная учительница, такая душевная женщина — Надежда Петровна. Мы вместе запрос делали, и вот… нашли твои данные, а потом и адрес…»
Маша сидела неподвижно, только слезы текли по щекам.
«Катя… Катенька… родная моя…»
«Мамочка!» — девочка бросилась к женщине, обнимая ее за шею. — «Я так долго тебя искала! Я письма писала, а они смеялись, говорили, что ты бросила меня, как ненужную вещь… А я верила, мама! Я всегда верила…»
Маша неуверенно обняла плачущую девушку, ее загрубевшие руки с мозолями цеплялись за тонкую кофточку дочери… доченьки… Катеньки…
Сидят, обнявшись, и слова не нужны — все понятно без них.
А потом, вспомнив бабкины советы да свой горький опыт, забегала Маша по дому — воду грела, травы заваривала, отпаивала свою девочку, свою Катюшу-красавицу.
«Катенька, доченька, смысл жизни моей…»
Теперь есть для чего жить, точно есть… Господь смилостивился, значит, не все потеряно…
Огород вспахать надо, поросеночка завести, пальто дочке справить — у нее заначка есть. Совсем уже помирать собралась, глупая, а тут — доченька, Катюша…
«Мам…
«А?»
«Мамулечка…»
«Ну что, подлиза моя?»
Катя потянулась за маминым пирожком — щечки у нее давно округлились, да и одета теперь как куколка. Да и сама Маша словно помолодела.
«Мамусик…»
«Да что такое-то?»
«Мам, я влюбилась…»
«Вот тебе раз!
«Ага… Мам, он такой хороший! Его Димой зовут, и он… он с тобой познакомиться хочет…»
«Я… не знаю…»
А сама думает — вот и кончились счастливые деньки. Бог дал — Бог и забирает.
«Мамочка, что с тобой?»
«Ничего, доченька, ничего родная. Выросла ты у меня, так быстро… Не успела насладиться, не успела… прости меня, Катюша…»
«Мама, мамулечка, да что ты такое говоришь! Как ты могла подумать… Да мы с Димкой тебе внуков… Ты что, родная моя, любимая! Ты же знаешь, как я тебя люблю, как долго искала! Милая моя мамочка!»
Знакомство и правда прошло хорошо. Дима оказался парнем деревенским, хозяйственным, рассудительным — такому и дочку не стыдно отдать, думала Маша.
Времена стояли непростые — кто-то последний кусок доедал, а кто-то собак кормил лучше людей.
Но Маша с Катей и Димой не бедствовали. Маша-то золотые руки имела — когда фабрику прикрыли, она в кооператив подалась. Там и платили прилично, так что и дочку, и зятя в «фирму» одела.
Дима, надо сказать, без дела не сидел — забор новый отгрохал, с братьями нижние венцы на доме поменял, баньку подправил, сарай для хозяйства построил. Ожил дом, запел пуще прежнего — даже громче, чем когда Катенька, умница-красавица нашлась.
Сердце Машино оттаяло окончательно. Жить захотелось втройне — за все прошедшие годы, за все то постыдное прошлое, что забыть пытается, хоть и накатывает порой ночами так, что стон сдержать не может…
«Мамочка, мамулечка! Что с тобой? Болит что-то?»
«Нет, детонька, спи, спи, иди моя хорошая…»
«Мам, можно я с тобой?»
«Конечно,» — Маша подвинулась к стенке, пуская дочку.
«Маленькая моя, девочка… сердце разрывается от любви. Вот она какая, любовь-то материнская… Спасибо тебе, Господи, что дал познать…»
Свадьбу сыграли скромную но душевную. Молодые остались с Машей — та прямо расцвела, как майская роза. Даже на работе заметили перемену — всегда строгая Мария Сергеевна теперь улыбку сдержать не может, щеки румянцем горят.*
«Внук или внучка будет,» — шепнула как-то девчатам на перерыве, — «ой, волнуюсь…»
«Счастливая дочка у Марии Сергеевны,» — вздыхают работницы, — «как она ее любит…»
Внук! Родился внучек — Мишенька!
«В честь батюшки моего назвали, Катиного дедушки. Строгий был родитель, но справедливый,» — рассказывает счастливая Маша. — «Ой, девоньки, я ж младенцев-то на руках не держала… То есть после Катюши никогда… Держу его, а сердце в висках стучит — вот оно, счастье-то!»
Все мысли теперь только о Мишеньке — и самый-то умный, и самый красивый. И он, бабушкин внучек, никуда от бабули.
Дима стройку затеял — дом большой поставил, и Маше место нашлось. А как иначе? Они даже подумать не могли, как без мамы-то жить.
Ребята молодцы оказались — Дима с братьями строительную фирму открыли, потом и магазин со стройматериалами наладили. Живут потихоньку…
И тут снова радость — дочка будет, внученька!
Каких только платьишек не нашила Маша своей внучечке, каких нарядов не наготовила! Сонечка, солнышко. Девочка — загляденье.
Детский смех теперь в доме не смолкает.
Всё вроде хорошо у Маши, да только что-то жечь начало в груди часто, ох как жжёт…
«Мама, мамочка родная, что же ты молчала? Где болит? Где?»
«Всё хорошо, доченька, всё хорошо…»
***
«Поздно, мы ничего не можем сделать…»
«Доктор, доктор, как же так… она… она моя мама…»
«Мне очень жаль..
***
«Доченька, Катюша… пора мне, ты прости, и так зажилась. Они давно меня списали, да ты спасла тогда, пришла ко мне, родная моя…»
«Мамочка, не говори так…»
«Катюша, сказать должна… ох, тяжело… не перебивай, милая… Я не мама тебе, Катя. Прости…»
«Мама! Мамочка, никогда так не говори, слышишь? Ты моя, даже слушать не хочу — моя мама… мамулечка. Поняла?
«Да, да… доченька… Я поняла, сердечко моё… Там тетрадка, дневник мой… Прости, Катенька. Я люблю тебя, детка…»
«И я тебя, мамочка… Мама… Мамочка…»
***
«Кать, поела бы…»
«Да, Дим… сейчас… Ты иди…»
Катя сидела в маминой комнате, читала её тетрадку. Там вся жизнь Машина — беспощадная, корявая, горькая и весёлая.
Мать строгая была — Анастасия Петровна, отец на войне сгинул.
Машенька, Маруся, Машутка-ромашка…
В бандита влюбилась по молодости — эх, жизнь была бесшабашная, лихая. Веселье, опасность, кровь кипит.
С ним и ушла…
И закрутилось… Омут затянул на долгие годы, а потом старость — как обухом по голове.
Стрекозой жизнь пролетела.
Бандит сгинул где-то в лагерях, никого не осталось на белом свете…
Был бы ребеночек, да только в снегу застудила, когда любимому своему побег с дружками готовила — молодость, дурость.
Всего лишилась, всего женского… Ни ребенка, ни котенка. Дом от матери остался — осела, оттаяла немного, думала — поскрипит еще.
Врачи сказали — или-или…
В церковь сходила, постояла, прощения попросила — тяжко.
И вот Он послал радость нежданную — не смогла упустить шанс.
Думала, хоть чуть-чуть побуду матерью, хоть узнаю, как это…
«Дочка, Катенька, свет всей моей жизни,» — пишет про себя в третьем лице, — «счастье-то какое — как все живу, работаю.»
«Дочка есть, душа моя, сердечко мое. И хворь вроде отступила.»
*»Прости, Господи, за просьбу — дай пожить, внучат понянчить, дочери помочь…»
Расслабилась со временем, хоть сначала и боялась — как бы правду не узнала доченька, что не родная мать, просто однофамилица случайная.
А потом перестала бояться, зажила простой человеческой жизнью. Поверила наконец, что достойна…
«Прости меня, доченька, прости, милая, что украла тебя у матери твоей настоящей. Вот такое оно, мое ворованное счастье…»
«Мамочка,» — плачет Катюша, — «мамочка моя родная. Я очень надеюсь, что ты меня слышишь…»
«Я знала, я почти сразу узнала. Когда у тебя жила, мне сказали, что данные неверные — Мария была Ивановна. Я нашла ее, из любопытства…»
«Она сама от меня отказалась, замуж вышла, я мешала ей, мама…
«Она живет, у нее семья, ей дела не было до меня, мама…»
«Она боялась, что нас увидят вместе. Что узнают про меня. Деньги совала мне, мама…»
«Я убежала тогда… Помнишь, родная, я тогда сильно заболела?»
«Горячка была, помнишь, мамочка? Ты моя родненькая, я благодарю бога, что свел меня с тобой. Я так долго тебя искала. Ты, ты моя мама…»
«Как хорошо, что тогда ошиблись… А может, и не ошибка это вовсе — там наверху знают, кого к кому направить…»
«Как мне жить без тебя опять, мама…»
«Катя, Катюша…»
«Дим, пусть поплачет — мать схоронила, что ты…»
***
«Бабушка, а бабушка Маша добрая была?»
«Очень, солнышко.»
«И красивая?»
«Самая красивая, Машенька.»
«А ее кто так назвал?»
«Не знаю… наверное, папа или мама.»
«Твой дедушка или твоя бабушка так назвали?»
«Да, мой дедушка или моя бабушка.»
«А меня ты назвала, как прабабушку? Маму твою?»
«Да, мы с твоим папой так решили. Он очень любил свою бабушку.»
«А она меня видит?»
«Конечно видит, наблюдает и всегда будет помогать тебе.»
«Я люблю тебя, прабабушка Машенька,» — девчушка кладет венок из одуванчиков на могилку прабабушки.
«И я тебя, деточка,» — шелестит береза, — «и я тебя,» — подхватывает ветер…
