Валентина лежала неподвижно и слушала, как тикают часы на тумбочке у соседки.
Тик-так.
Тик-так.
Каждый звук медленно, методично и безжалостно напоминал ей о том, что скоро все закончится.
За окном стоял сентябрь. Серое небо сливалось с серой стеной противоположного корпуса. Казалось, весь мир выкрасили в один цвет – цвет безнадежности.
***
Она не была злой женщиной. Просто в ее жизни всегда происходило что-то, что было важнее детей.
Это «что-то» постоянно кричало: «Срочно!», «Немедленно!», «Ты не успеешь!»
И Валентина вкалывала. Всю жизнь. Ради них.
Она до сих пор помнила запах рынка: сырость, прелый, терпкий аромат капусты и гниющих овощей.
Рано утром, когда она уже стояла у своего прилавка и натягивала на дрожащие от холода пальцы перчатки с дырками, сын и дочь спали в теплой квартире.
Она платила за их комфорт своими кровными и выстраданными. Их спокойный, теплый сон был ее священной обязанностью, ее целью и наградой.
***
Разговоры с женщинами на рынке всегда были про одно и то же:
– Дети опять простыли, – жаловалась полная Анна, которая разработала за соседним прилавком. – Ночь не спала, температуру сбивала. Ужас просто. Не могу работать…
Валентина молча кивала, пересчитывая мелочь.
Она не понимала Анну.
Нет – правда! Что важнее?! Мокрый нос у ребенка или деньги, за которые можно купить этому ребенку лекарство и новые ботинки?
Для нее ответ был очевиден.
***
Однажды, когда Сереже было лет десять, а Оле – семь, они прибежали на рынок. Были выходные. Валентина, уставшая, но довольная выручкой, дала им по пирожку с капустой и по стакану горячего чая из термоса. Они сидели на ящике позади прилавка, маленькие, счастливые, и смотрели на нее с обожанием.
– Мама, а давай мы тебе поможем? – искренне предложил сын.
– Поможете? – усмехнулась Валентина. – Ну, на, считай, сколько мне дать сдачи?
Она сунула ему пачку хрустящих бумажек.
Мальчик сосредоточенно сморщил нос и стал считать. Оля смотрела на брата с гордостью, будто он решал задачу государственной важности.
В этот момент Валентина почувствовала в душе что-то вроде нежности. Но тут же себя осадила:
вот, правильно. Она не просто так их кормит. Она учит их выживать! Дает уроки настоящей жизни.
И они их усвоят. Хорошенько.
Уж она постарается…
***
Потом был рисунок. Маленькая Оля прибежала к ней на кухню, протянула листок бумаги. А там – кривая фигурка с солнцем вместо головы и две палочки, символизирующие руки.
– Мамочка, смотри, это я и ты! Мы держимся за руки! – голос дочери звенел от чистой радости.
Валентина в этот момент стояла у плиты, помешивая густой суп.
Она устала после десяти часов на ногах. В голове стучала только мысль: «Завтра до закрытия магазина, нужно купить сыну джинсы, старые совсем порвались».
Она мельком взглянула на рисунок.
– Молодец. Ну, иди, играй. И не мешай мне. А то суп подгорит.
Она видела, как свет в глазах дочери мгновенно погас. Как маленькие плечики поникли. Но что она могла сделать? Суп не ждет. Джинсы не купятся сами.
Рисунок она приклеила скотчем на холодильник. Он провисел там несколько дней, пока его не заменил новый лист – список продуктов на неделю.
***
Как-то вечером, будучи уже подростком, Сергей, краснея до корней волос, пытался поговорить с ней о какой-то девочке из класса.
– Мам, Ленка из девятого «Б»… она, ну… мне написала, – он теребил воротник своей старой футболки.
Валентина, сидя в кресле и закрывая глаза после тяжелого дня, отмахнулась.
– Рано тебе еще об этом думать. Вот институт закончишь, тогда и поговорим. А сейчас учись лучше, чтобы в работягах не ходить.
Она была уверена, что дала ему правильный, практичный совет. Ведь она учила его не отвлекаться на ерунду, быть сильным.
И он запомнил урок.
Они с Ольгой оба выучили все ее уроки на отлично.
***
Сергей и Ольга построили свои крепкие семьи, где не было места сантиментам. Они звонили матери по праздникам – 8 Марта, на Новый год. Короткие, вежливые разговоры.
– Мам, привет. Как ты?
– Нормально. А вы?
– Тоже нормально. Все, пока.
Они заботились о ней издалека. Переводили немного денег на карту. Это было удобно. Это было практично. Это был ее собственный, выстраданный метод, который возвращался к ней бумерангом.
***
А потом случился инсульт.
Она очнулась в больнице. Одна. Первые дни были туманом из лиц врачей и запаха лекарств, но как только этот туман рассеялся, Валентина первым делом попросила телефон.
Пальцы с трудом набрали знакомый номер дочери.
– Оля, доченька, привет, – ее голос был хриплым и слабым. – Я в больнице… У меня… инсульт.
На другом конце провода повисла тишина, а затем – раздался тяжелый, недовольный вздох.
– Мам, ну как же так? У меня отчеты, конец квартала, завал на работе просто ужасный. Дети болеют. Я забегу, когда смогу, мам. Сейчас врачу позвоню, уточню, что тебе нужно. Может, денег закинуть?
Деньги. Опять деньги…
– Не надо денег, Оля, – прошептала Валентина, – лучше приезжай.
– Мам, я же говорю, не могу. Неужели не понимаешь? Я тебе позвоню. Завтра.
Валентина позвонила Сергею. Дрожащей рукой.
– Сынок, я лежу… в городской больнице…
– Мам, я уже знаю. Оля звонила. Только… У меня сейчас стройка, я не могу оторваться. Я тебе денег закину на карту, купи себе все, что нужно. Врачам отстегни, чтобы лучше лечили, чтобы внимание уделяли.
Он был практичен. Как всегда.
И это был ее сын.
***
Дни тянулись невыносимо. Утром – уколы, потом – завтрак, который она не могла есть. Потом – часы ожидания.
На соседней кровати лежала старушка с переломом бедра, и каждый день к ней приезжала дочка. Приносила домашнюю еду, компоты, читала ей вслух. Они смеялись, вспоминали что-то.
И каждый раз, когда их смех доносился до Валентины, она вжимала голову в подушку. Чтобы не слышать.
Это было больнее, чем физическая боль.
Через месяц, когда стало ясно, что Валентине не станет лучше, к ней подошел лечащий врач, молодой мужчина с уставшими, но добрыми глазами.
– Валентина Петровна, – сказал он мягко, садясь на стул у ее кровати. – Мы все, что могли, сделали. Ваше состояние стабильно. Вам нужен постоянный уход, который мы здесь, к сожалению, обеспечить не можем. Мы хотим перевести вас в хоспис.
Хоспис…
Это слово прозвучало как приговор. Как клеймо «никому не нужная».
– А дети? – спросила она тихо. – Пусть они решают.
– Мы связывались с ними, – ответил врач. В его голосе прозвучала неловкость. – Они… согласны. Считают, что так вам будет лучше. Там круглосуточный уход.
В хосписе было тихо. Пахло лекарствами, чистотой и безысходностью.
Соседки по палате ждали звонков от родных. Одна все время говорила о сыне, который вот-вот приедет из другого города.
Валентина никого не ждала. Все поняла.
Она сама построила мир, где дети – это обязанность, а не радость. Где чувства – это слабость.
Она вырастила двух практичных, сильных людей, которые просто делали то, чему она их научила. Не лезли в чужую жизнь. Не обременяли себя чужими проблемами.
***
Она умирала медленно. В последние дни почти не разговаривала.
Перед глазами у нее стояли не рыночные прилавки, не денежные купюры…
Она постоянно думала о кривом рисунке с солнцем вместо головы, который она приклеила к холодильнику, а потом забыла; и о смущенном лице сына, который хотел поделиться чем-то важным. А она отшвырнула его, отправив учить уроки…
А еще она без конца вспомнила свои слова, которые били набатом в ее голове: «Практической пользы – ноль».
Как же она была неправа!
Польза была! Огромная!
Просто она ее не увидела. Променяла моменты на минуты, а жизнь – на выживание.
***
Она умерла рано утром. Медсестра, пришедшая сделать укол, просто констатировала факт. Тело было холодным.
***
Позвонили детям.
Сначала – Ольге.
– Алло? – сонно отозвалась та.
– Ольга Ивановна? Это из хосписа. Ваша мама, Валентина Петровна, сегодня ночью скончалась.
Повисла тишина. Потом послышался истеричный, но как будто наигранный всхлип.
– Ой, мамочка! Боже мой! Как же так?… А я на свадьбе должна быть у племянника… через три дня… билеты куплены, платье… Что же нам теперь делать? Похороны же…
Потом позвонили Сергею.
– Слушаю.
– Сергей Иванович? Это из хосписа. Ваша мама скончалась.
– Понял, – голос был абсолютно спокоен. – А вы не можете как-нибудь… сами? Ну, организовать все. Я заплачу. Просто у меня сейчас завал на работе, я не могу оторваться. Напишите номер карты, я переведу…
***
Ее похоронил город. В общей могиле, на окраине кладбища, куда свозят тех, кого некому хоронить.
Простой деревянный крест. Табличка.
Кто-то небрежно вывел фамилию имя отчество и даты жизни…
Никто не плакал над ней. Никто не бросил горсть земли.
Она прожила жизнь, обеспечивая детям физическое выживание, и в итоге умерла так, словно ее никогда и не было.
Потому что для тех, кому она дала жизнь, она стала простым… функционалом, который некогда и незачем беречь.
