— Вали, я ухожу. Не виноватая ты, просто так получилось.
Геннадий стоял в прихожей с двумя сумками, и от этой картины хотелось смеяться. Двадцать восемь лет брака уместились в две спортивные сумки. Он даже не взял половину книг с полки, хотя когда-то собирал их с таким рвением.
Я молчала. Что тут скажешь? Что я двадцать восемь лет готовила, стирала, гладила, а он в это время находил себе замену помоложе? Что мне пятьдесят два, и теперь придётся учиться жить заново?
— Наташе скажи, что я позвоню, — добавил он уже в дверях.
Дверь захлопнулась. Я осталась одна в трёхкомнатной квартире, которая вдруг показалась огромной и чужой. Села на диван и уставилась в стену. Плакать не получалось. Внутри была только пустота, как будто кто-то вынул все внутренности и оставил пустую оболочку.
Через час позвонила Наташа.
— Мам, папа сказал, что вы развелись. Это правда?
— Он ушёл. К Веронике из его отдела.
— А ты что, совсем ничего не сделала, чтобы его удержать? — голос дочери звенел от возмущения. — Вечно ты такая холодная! Неужели нельзя было попытаться спасти семью?
Я положила трубку. Не было сил объяснять, что я пыталась. Последние пять лет я пыталась. Готовила его любимые блюда, предлагала съездить куда-нибудь вместе, интересовалась его делами. А он смотрел в телефон и отмахивался: устал, не сейчас, потом поговорим.
Первые месяцы были адом. Коллеги в учительской перешёптывались за спиной. Директриса Марина Олеговна как-то подошла в столовой и участливо спросила, не нужна ли помощь. Я поблагодарила и ушла, не доев суп. Помощь. Мне пятьдесят два года, стаж работы тридцать лет, и мне предлагают помощь, как будто я стала инвалидом.
Зато счета за коммуналку приходили исправно. Геннадий перевёл алименты дочери — она училась в институте — и на этом его участие закончилось. Зарплата учителя в нашем городе — двадцать восемь тысяч. Квартира трёхкомнатная, но большая, платить приходилось за всё самой. Я начала брать дополнительные часы, готовить к ЕГЭ на дому.
Однажды вечером зашла соседка снизу, Лидия Ивановна. Принесла пельмени домашние.
— Валюша, ты там держись. Мужики они все такие. Моего тоже в сорок лет понесло. Правда, через год вернулся. Может, и твой образумится.
Я поблагодарила за угощение и закрыла дверь. Вернётся. Вот уж чего не хотелось, так это возвращения. Зачем мне мужчина, который однажды уже сделал выбор не в мою пользу?
Постепенно я начала привыкать к тишине. К тому, что никто не требует ужин ровно в семь вечера. Что можно лечь спать с книгой и читать до двух ночи. Что в выходные не надо выслушивать про футбол и проблемы на работе.
В сентябре записалась на фитнес. Инструктор — девочка лет тридцати — весело сказала: «Валентина Сергеевна, вы молодец, что пришли! У нас тут много женщин вашего возраста». Я улыбнулась и подумала, что мой возраст — это всего лишь цифра. Через месяц занятий я похудела на пять килограммов и перестала задыхаться на третьем этаже.
Наташа звонила редко. Обижалась. Как-то приехала на выходные, села на кухне и выдала:
— Мам, а папа совсем опустился. Я заходила к нему — там бардак жуткий, посуда немытая, одежда валяется. Вероника, говорит, ушла от него.
Я наливала чай и старалась не улыбаться. Геннадий всегда был таким. Просто я всё убирала за ним, и это было незаметно.
— А ты знаешь, он мне сказал, что хочет вернуться, — продолжила дочь. — Он сказал, что понял, какую ошибку совершил.
— Наташ, твой отец не хочет вернуться ко мне. Он хочет вернуться к чистой квартире, горячему ужину и выглаженным рубашкам.
— Ты же его любила! — Наташа подняла голос. — Как можно так? Он же отец!
— Я любила человека, которого, возможно, никогда и не существовало. Я придумала его себе в двадцать четыре года. А сейчас мне пятьдесят два, и я больше не хочу жить чужой жизнью.
Дочь уехала обиженная. Но я знала — она поймёт. Рано или поздно. Когда сама столкнётся с тем, что жить для кого-то и жить для себя — это разные вещи.
В ноябре Геннадий позвонил сам. Голос был какой-то осипший, усталый.
— Валь, давай встретимся. Мне нужно с тобой поговорить.
Я согласилась из любопытства. Встретились в кафе возле площади. Я пришла в новом пальто — тёмно-синем, приталенном. Давно хотела такое, но Геннадий всегда говорил, что это лишняя трата денег.
Он сидел за столиком у окна, и я не сразу его узнала. За полгода он постарел лет на десять. Лицо обрюзгло, глаза покраснели, руки дрожали, когда он поднимал чашку с кофе.
— Валька, я был дураком, — начал он. — Вероника только деньги с меня тянула. Как поняла, что я на повышение не рассчитываю, сразу съехала. А я думал, она меня любит.
Я молчала и смотрела на этого человека, который когда-то был моим мужем. Он казался мне чужим. Как будто я встретила дальнего знакомого, с которым когда-то вместе работала.
— Давай вернёмся, — сказал он тише. — Я всё понял. Мне без тебя плохо.
— Гена, тебе без прислуги плохо. Это разные вещи.
— Не говори так! Я люблю тебя!
— Ты любишь горячий ужин и чистую квартиру. А я больше не хочу этим заниматься.
Я встала и ушла. Он даже не попытался остановить. Просто сидел и смотрел в окно с таким удивлением, будто услышал что-то невероятное.
К Новому году я привела квартиру в порядок. Выкинула старые вещи Геннадия, которые он забыл, переставила мебель, купила новые шторы. Наташа приехала на праздники и долго ходила по комнатам.
— Мам, тут как-то… по-другому.
— По-моему, — поправила я и налила дочери чай. — Раньше тут было по-чужому.
Мы сидели на кухне, и впервые за долгое время разговаривали нормально. Без упрёков и претензий. Наташа рассказывала про институт, про молодого человека, с которым встречается. А я слушала и думала, что дочь стала взрослой. Что она, возможно, начинает понимать.
Весной в школу пришёл новый учитель истории. Владимир Алексеевич — вдовец, пятьдесят пять лет, из соседнего города. Мы познакомились в учительской за проверкой тетрадей.
— Валентина Сергеевна? — он протянул руку. — Владимир. Директор сказал, что вы лучший словесник в школе.
— Марина Олеговна преувеличивает, — ответила я, но улыбнулась.
Мы начали пить кофе после уроков. Говорили о книгах, о школе, о жизни. Владимир не спрашивал про развод, не лез с советами. Просто был рядом, и это было приятно.
Однажды он проводил меня до дома после родительского собрания. Мы шли по вечернему городу, и он вдруг сказал:
— Знаете, Валентина Сергеевна, я давно не чувствовал себя таким живым. После смерти жены всё было как в тумане. А сейчас будто снова научился дышать.
— Я понимаю, — ответила я. — После развода мне тоже казалось, что жизнь закончилась. А оказалось, что только началась.
Мы остановились у моего подъезда. Владимир посмотрел на меня, и в его взгляде было столько тепла, что стало не по себе.
— Можно я позвоню вам завтра? — спросил он.
— Конечно, — сказала я и впервые за много лет почувствовала внутри что-то похожее на радость.
Летом мы поехали на море. Я, Владимир и Наташа, которая наконец-то перестала дуться. Мы снимали небольшой домик на берегу, гуляли по набережной, ели мороженое и смеялись над глупыми фильмами по вечерам.
В последний день Наташа подошла ко мне на пляже. Села рядом и долго молчала, глядя на волны.
— Мам, прости меня. Я была дурой. Ты была права. Папа действительно не умеет жить без того, кто за ним ухаживает.
— Наташ, ты не должна извиняться.
— Должна. Я тебя обвиняла, а надо было просто поддержать. Ты стала совсем другой. Счастливой.
Я обняла дочь, и мы так и сидели, глядя на море.
Геннадий звонил ещё несколько раз. Просил вернуться. Говорил, что ему плохо, что он не может так жить. Я слушала и удивлялась, как раньше не замечала, что он говорит только о себе. Что в его словах нет интереса ко мне, к моей жизни, к тому, как я.
В последний раз он позвонил в октябре.
— Валь, я серьёзно болен. Врачи говорят, нужна операция. Мне страшно одному.
— Гена, позвони Наташе. Она поможет.
— Но ты же моя жена!
— Бывшая, — поправила я. — Мы развелись два года назад.
Он молчал несколько секунд, потом положил трубку. Я поставила телефон на стол и посмотрела в окно. Владимир должен был прийти через час — мы собирались готовить ужин вместе. Он обещал научить меня делать настоящую итальянскую пасту.
За окном уже темнело. Я включила свет на кухне и достала продукты из холодильника.
