Любаша наконец-то добралась до места работы. Так-то она приходила сюда с опаской и робостью. Строгие все и сердитые. Вечно фыркают в сторону Любаши. Но сегодня на улице мела страшная пурга, на расстоянии вытянутой руки ничего не видно, снег залепил глаза, пробрался за шиворот и даже в уши. Мокрый, противный, бр-р-р-р-р! Потому ей было приятно нырнуть в тепло вечернего здания, в котором расположилось управление автодорог.
Все конторские убежали еще полчаса назад, (короткий, пятничный день) оставив после себя запахи духов, кофе, сигарет и еды, разогретой в офисных микроволновках. Это, если только принюхаться. А если присмотреться, то можно увидеть корзинки, полные упаковок, серебристых оберток, скомканной бумаги для факса и прочей ерунды.
В бухгалтерии, например, главная бухгалтерша Татьяна Анатольевна, зачем-то высыпала под своим рабочим столом конфетти из дырокола. Любаша – не дурочка, она сразу просекла, что Татьяна Анатольевна делает это специально, чтобы проверить, убирают у нее или нет. Поэтому и не возмущается Люба. Старательно выметает целый совок празднично нарезанных кружочков и сразу выносит вон.
В комнате для брифингов Люба долго возится с кофейным столиком. Непонятно, какой дурак распорядился купить сюда именно стеклянный стол. На нем разводы от чашек смотрятся особенно безобразно. И их ужасно трудно оттереть. Все выпендриваются чего-то… Сегодня кто-то здесь пил коньяк. И ликер. Все в липких пятнах. И запах. И к чашкам прибавились рюмки и бокалы. Любаша моет посуду и выставляет сушиться на специальный коврик. Потом проветривает помещение – очень сильно накурено. Наверное, решались важные вопросы.
В кабинете Мельниковой, инженера по охране труда, Любаша всегда убиралась особенно тщательно. И сейчас, она, как всегда, вытерла подоконники влажной тряпкой, стеклянные дверцы шкафов с документацией – со специальным моющим средством. Полы подмела и после мытья вытерла насухо. Мельникова требовала особенной чистоты. Чуть ли не стерильности. И окна просила открывать на ночь. Любаша все проделала в точности, как указано. Мельникову она боялась и робела перед ней. У Мельниковой астма. Ей нельзя дышать пылью. Лучше не связываться – себе дороже.
Комнату отдыха рабочих Любаша мыла еще лучше. Но это уже от души. Рабочих она уважала и относилась к ним с особой теплотой. Они оставляли ей конфеты и шоколадки в ящике стола. Поэтому, посуда, микроволновка и чайник всегда имели первоначальный вид, будто бы их только что купили. У рабочих Любаша отставляет в сторону швабру-лентяйку и моет руками, специальной мягонькой тряпкой, по-деревенски, согнувшись вдвое, низко опустив голову, как самые приличные невесты на выданье.
Нет, она ничего такого не думает. Чё ей думать? Ей уж сколько лет, какие там думы? Просто работает тут тракторист один, Витя Валдас, добрая душа, неприкаянная. Вечно всклокоченный весь, неухоженный. Живет, как Бог на душу положит. Но на судьбу не жалуется, не злится, а Любашу называет «Любонькой» и «лапушкой». Просит помыть посуду за рабочими, потому что у них руки вечно в мазуте, и им руки не отмыть никакими средствами. Да еще и кружки эти, с чашками…
— Любонька, уж помоги, голубушка. А мы тебе за это сладенькое будем оставлять! – попросил он однажды.
И улыбка у него ласковая. И в глазах хитринка, как у дедушки Ленина, что с портрета улыбался Любане, когда она училась в первом классе и на портрет этот смотрела. Как такому хорошему человеку не помочь? Да она и цветочки польет, и каждый уголочек тут дочиста отскребет!
Откуда ей знать, что мужики подсмеиваются над Любашей, а больше всех – Витя Валдас потешается. Любит он это дело – потешаться над женщинами, сторожихами, диспетчерами, кладовщицами и Любушкой, в том числе. У него своя теория даже:
— Не надо, мужики, глотку рвать на баб. Вы их лаской, лаской учите. Да мне стоит пару хороших слов любой сказать – они землю перевернут!
Правда, пока «землю переворачивает» только Любаша. Кладовщицы, сторожихи, диспетчера, а уж конторские работницы, тем более, «переворачивать землю» ради тракториста Вити Валдаса не спешат. Воспитание не то.
***
Так она возится часа три. А потом когда прибрано в кабинете мастера участка, Люба усаживается в его удобное кресло и придвигает к себе поближе телефон и начинает вечерний обзвон. От нечего делать, нужно ведь как-то занять время, оставшееся до вечернего автобуса. Он приходит ровно в девять вечера. Раньше нет, позже – тоже. На работу Любаша добирается пешком, а с работы уже и сил нет. Тем более, у нее проездной, что она, зря деньги такие платит? Потому и ждет терпеливо, занимая себя звонками знакомым и родственникам.
Она очень смешная: ножки у нее коротенькие и малюсенькие, размер обуви – детский. И вот она, обутая в яркие детские сапожки-дутики, сидит себе в кресле начальника и болтает своими ножками, как дитя на детском утреннике.
— Алле! Катя? Ты дома? А я еще на работе, ага? Ну, как дела? Нормально? Че звоню? А какая завтра погода? А-а-а-а… А говорили – мороз (снег, дождь, жара – явления, противоположные, указанным Катей). Ну ладно. Ну пока.
Посидела еще немного. Подумала. Снова набирает номер. Она их все помнит.
— Алле! Маша? Ты дома?
И так – раз восемь, пока время уходить не настанет.
Любаше невдомек, что Катя, Маша, Ира, Вероника Павловна и все-все-все — боятся ее звонков, как огня. Что Любашины глупые вопросы им осточертели, что из-за Любаши некоторые из абонементов подумывают снять домашние телефоны совсем, потому что, кроме Любаши им никто лет двести на эти телефоны не звонит, все пользуются мобильными. Нет, они совсем не злые, эти Кати, Светы и Вероника Павловна, не буки, и не затворницы. Просто они – нормальные люди, с обыкновенной психикой. А вот Любаша – не совсем нормальная. Вот и…
Нет, не то, чтобы Любаша неполноценная психически. Она может вполне здраво рассуждать, содержать себя, работать даже. Она, так же, как и все, спокойно голосует на выборах, участвует в собраниях ЖКХ, живет себе потихоньку. Просто в этом городке Любашу считают местной дурочкой. На вроде местного Леши, тоже дурачка. Леша целыми днями толкает перед собой лопату или швабру – подметает улицы или снег убирает. Со всеми здоровается и всем улыбается. У него каждый сезон новая лопата и новая швабра. А еще ему отличную рабочую куртку подарили, с полосками, светящимися в темноте. Вот Леша – настоящий инвалид. А Любаша – так. До кучи. Потому что, чудачка. А чудаков в нашем обществе не понимают и иногда вертят пальцем у виска.
Почему чудачка?
А она совсем, абсолютно, категорически не умеет жить своей жизнью. Она всегда спешит на помощь. Даже, когда ее вовсе не зовут. Она каким-то чутьем угадывает горе и роет землю копытом – бежит спасать горемыку. В позапрошлом году соседку разбил инсульт. Соседка мычала и не могла пошевелить даже пальцем. Ее немного полечили и отправили домой.
Любаша бегала к ней с литровой банкой, в которой плавало два кусочка картофеля и один кусочек скумбрии из жестяной банки. Это же суп! Он не должен быть густым! Иногда она приносила несъедобный винегрет без соли. И старалась накормить соседку. Соседка отказывалась – говорила, что сыта. Любаша оставляла свои банки на кухне и принималась за массаж. Соседка кряхтела, ругательно что-то мычала, но терпела. А чего она может Любаше сделать? Детей не дождаться, а у патронажной сестры очень холодные руки. Вот какое было раздолье Любаше!
И так – каждый Божий день!
Потом Любаша притащила карточки, где всякие животные нарисованы. Она показывала картинки соседке и просила их называть. Соседка иногда ошибалась и называла корову курицей, а кошку – сумкой. Но Любаша не унывала и занималась с больной без устали.
Когда соседка научилась самостоятельно посещать туалет, без посторонней помощи, Любаша приступила к осаде отдела социальной помощи, чтобы там записали соседку на курс реабилитации. И не как-нибудь, а чтобы со всеми няшками: с гимнастикой, логопедом, играми, и обедом. Любаша сама устроилась в этот центр «пенсионеркой», и пока соседка занималась с врачом-логопедом восстановлением функций мозга, та пела и плясала в пенсионерской группе, вышивала крестиком и еще, Бог знает, какой ерундой занималась, лишь бы соседке не скучно было.
В общем, вытащила соседку с того света наша Люба. Нормально все у соседки. На даче вошкалась все лето соседка. Любу ни разу на чай не пригласила. Неудобно перед детьми – дурочка какая-то, эта Люба, вечно ляпнет что-нибудь невпопад. У детей, на даче все лето гостевавших, прям настроение портилось от одного вида Любаши.
Любаша на соседку не обижалась. Некогда! У Светки Петровой ужасный аврал случился. Ее весной обманули с картошкой. С машины прям картошку продавали: говорили «элитный сорт». Цена сорта внушительная, триста рублей за пакетик. В пакетике десять штучек. Говорили, что из этих десяти штучек можно вырастить чуть ли не полцентнера крупной, сахаристой, устойчивой к фитофторозу, роскошной картошки.
Света повелась и купила двадцать пакетиков. Чтобы двести клубеньков было. В самый раз на ее участок. Ухнула шесть тысяч рублей и рада. Прорастила в апреле на солнышке, чин-чинарем! Ростки были какие-то жалконькие, но оно понятно – капризная картошечка. Попотеть надо над ней изрядно, чтобы вырастить отменный урожай. И вот Светка сажает свою элитную картоху в бороздки, трясется вся, а Любаша приперлась со своего участка, да как ляпнет:
— Да не вырастет у тебя ничего!
— Под руку не болтай! – рявкает Светка.
— А я и не болтаю! Не вырастет, и все тут!
Светка обложила Любашу матом и отвернулась. Ну а чё? Ляпает под руку. Каркает!
Любаша убралась к себе. Светка вечером умотала в город. А Люба притащилась на Светкин участок с ведром своей простенькой, без всякого названия, семенной картошки. Она у себя сажает, и ничего – хорошая, вкусная.
И что она, паразитка такая, творит? Около разработанного Светкой, пышного, засаженного элитным сортом участка, втихаря закапывает свою. И так хитро это делает: прямо в дерн укладывает. Как мины – прячет. С первого взгляда не разберешь даже, что у нее тут посажено. Может, кроты рылись.
Света, как посадила свои корнеплоды, так в Крым и уехала. У нее путевка была куплена специально на вторую половину мая – отсадиться и отдохнуть в кои веки по-человечески. Она в разводе, ей чего не отдыхать? Может быть, и роман какой организуется, сорок пять лет девке, что ей вянуть, как розе в стакане.
Вернулась Светка загоревшая, посвежевшая и с затуманенными очами. Глянула на свой участок. Ничего не понимает – элитная, хваленая, такая-этакая, не взошла. Кое-где торчат сморчки какие-то, тошно глядеть. А рядышком, прямо из травы, выпирают толстенькие, зелененькие, крепенькие кустики. Чертовщина!
Ей объяснили, что к чему. Нашлись, блин, очевидцы, куда без них. Любаше было такое устроено… Такое… Тарарам стоял на все садоводство. И что накаркала она, и что дурра она, и по чужим участкам шастает, и свои порядки наводит, и то, и се… Светка чуть под суд ее не отдала!
Что в итоге? Прет и прет Любашина картошка из-под дерна, удержу с ней никакого. Света, назло, ничего с ней не делала, плевалась в ту сторону. Картошка заросла травой по самые брови. А лето выдалось засушливое, ни дождинки весь июнь и июль. Хоть плачь. У дачников весь урожай погорел. Осенью, от нечего делать, Светка на дурака копнула в той бурьяне-траве… А из-под лопаты выкатились такие пышечки, такие красоточки, словно яички пасхальные, а не картофелины. Уберегла трава от жгучего солнца ботву, а земле, укрытой дерном, хватило соков, чтобы напитать клубни, как положено…
Думаете, Светка спасибо Любане сказала? Нет, не сказала. До сих пор орет на нее через забор и судом грозит.
У Вероники Павловны, например, три года назад умерла дочка. Умерла и оставила матери троих мальчишек и мужа. Муж запил. Дети брошены. Вот-вот на порог дочкиной квартиры должны были явиться работники из органов опеки, оформлять парней по назначению. Вероника Павловна заламывала руки и не знала, что делать.
И – здрасьте, явилась Любаша собственной персоной.
— Пошли порядки наводить!
— Куда? – оторопела Вероника Павловна.
— Куда, куда, в Иркину квартиру. Надо еще мужика ее прокапать, помыть, переодеть и усадить, как путнего.
Вероника Павловна плачет:
— Люба, да разве это поможет? Он посидит, а потом снова уйдет пить! А дети одни останутся.
— Детей возьмешь к себе! Пусть пьет. Зато детей не отберут.
— А чем я их кормить буду, Люба! Чем? Их трое, а у меня пенсия с гулькин нос!
Но Люба непробиваема, как танк КВ.
— Бог дал зайку, даст и лужайку. Пошли!
Ну… пошли. Пока Вероника плакала над фото покойной дочери, Любаша отмывала квартиру от де*ьма. В буквальном смысле. Вдовец совсем человеческий облик потерял! Она и его в ванную запихала и отмыла. Потом позвонила какой-то Дусе, чтобы та позвонила Галине Терентьевне, Павлика маме, чтобы та позвонила своему Павлику и вызвала его с капельницей к зятю Вероники Павловны, у которой дочка померла.
Павлик явился через два часа и прокапал зятя Вероники Павловны. Любаша заплатила ему из своего кошелечка, смешного и маленького «поцелуйчика», своими собственными деньгами. Вероника Павловна об этом не узнала. Она до сих пор думает, что из запоя зятя вытащили по блатному знакомству, за какую-то давнюю Любашину услугу.
В общем, пришла комиссия. Видит: все в этой семье удовлетворительно. В холодильнике продукты есть. Дома чисто. Дети сыты – уроки делают. Папа трезвый. Сидит – уроки проверяет. Бабушка, конечно, плачет – тоскует по дочке. Но тихонечко, не напоказ и собирается уже домой.
Детей отцу оставили. Слава Богу. Правда он, стервец, через неделю трезвой жизни убрался на заработки на севера. Приезжает редко, привозит деньги и пьет до точки, пока Павлик с капельницей не приходит. Вероника Павловна бегает по городу и отдает долги. В остальное время она пытается растить пацанов, кормить их и одевать. Любаша каждый день приходит к ней на дом с сумкой продуктов или вещей, которые (вещи) ей отдают благополучные мамаши за ненадобностью.
Веронике Павловне побираться стыдно. А Любаше не стыдно. Она же «не того», чего ей стесняться? А продукты она покупает в магазине «Эконом». Происхождение магазина мутное какое-то, там сбагривают просрочку из супермаркетов. Любаша понимает, что молочку и творог там брать нельзя, но зато всякие хлебобулочные изделия, макароны и крупы можно, если поискать, найти приличные. Все полегче, правда? Картошку, морковку и лук таскает свои. Яблоки и ягоды – тоже. На мясо (мужики ведь) выкраивает средства из зарплаты. Потому и устроилась в дорожное управление уборщицей, чтобы денег хватило. Хватает, слава Богу.
Вероника Павловна вещи и продукты берет. Но разговаривать по телефону с Любашей не хочет. Когда звонит телефон, науськивает кого-нибудь из пацанов, чтобы отвечали Любаше сами и рассказывали ей про погоду и всякие дела, а то бабушке некогда. Она в ванной (в магазине, в гостях, в больнице, на луне).
Любаша не обижается. Ей некогда обижаться. У нее важное дело: Витя Валдас, который ее Любонькой зовет и шоколадки в ящике стола для нее оставляет, говорят, совсем стал плох. Слепнет, а потому – профнепригоден стал. Его, говорят, уволить собираются. За профнепригодность. То-то шоколадки пропали – пацанам Вероники Павловны принести нечего.
Любаша отыскала в кабинете отдела кадров бумажку с адресами сотрудников – они прямо под стеклом лежат. Переписала адрес Вити Валдаса. Теперь вот собирается к нему в гости бежать. В ее авоське уютно устроилась трехлитровая банка черники. Она сама ест чернику от катаракты. А еще гимнастику для глаз делает. А еще доктора по зрению знает. Он, конечно, будет всяко-разно ругать Любашу за бесцеремонное вторжение в личную жизнь, но потом запишет Витю на прием и поможет ему. Сам-то Витя ни за что на прием не запишется. Мужик одинокий, неприкаянный…
Сторожиха закрыла за Любашей дверь. Посмотрела в окно ей вслед. Среди пурги и метели весело мелькали Любины детские сапожки. Она торопилась на автобус. Сторожиха только плечами пожала: «Воистину говорят, не все дома у этой Любы. Надо бы для себя хоть немного пожить, лет всего ничего, шестидесяти нет, а она все по чужим людям болтается… Чудачка»
