— Таня, ты видела мой телефон? — кричит Денис из прихожей.
Поднимаю голову от планшета, где составляю маршрут завтрашней экскурсии. На кухонном столе лежит его телефон, экран светится от пришедшего уведомления.
— На столе, — отвечаю, но он уже ушел в ванную.
Случайно взгляд падает на экран. Сообщение из банка: «Поступление 45 000 руб. на счет **7891». Замираю. Наш общий счет заканчивается на другие цифры.
Сердце начинает колотиться так же, как десять лет назад, когда нашла в его кармане чужую заколку для волос. Тогда месяц думала, что схожу с ума, прежде чем узнала об Олесе. Полгода лжи, оправданий, обещаний что «больше никогда».
Пальцы дрожат, когда открываю банковское приложение на своем телефоне. Денис шумит в душе, времени мало. Ввожу номер карты из уведомления — система показывает последние операции по открытым данным. За месяц там прошло больше ста тысяч рублей.
— Черт! — выскальзывает из губ.
Быстро закрываю приложение. Денис выходит из ванной, растирает полотенцем мокрые волосы.
— Ты что-то сказала? — спрашивает, забирая телефон.
— Кофе пролила, — киваю на стол, где действительно появилось бурое пятно.
Он садится завтракать, жует бутерброд. Как обычно жалуется на работу:
— Туристов совсем мало стало. Вчера вообще группа из пяти человек была. Еле на топливо заработал.
Смотрю на него внимательно. Ест спокойно, в глазах никакой лжи не читается. Привык врать? Или правда считает, что имеет право на секреты?
— А как дела у Лены Кузнецовой? — спрашиваю невзначай. — Помнишь, мы с ней в музее работали? Говорила, ее муж тоже в туризме.
— Не знаю, — пожимает плечами. — А что?
— Да так, интересно. Она говорила, что у них дела неплохо идут. Речные круизы популярные стали.
Денис морщится:
— У кого-то, может, и идут. У меня точно не очень.
Встаю от стола, начинаю убирать посуду. Руки трясутся от злости и обиды. Десять лет! Десять лет я живу как на минном поле, проверяя каждое его слово, каждое действие. А он опять врет. По-другому, но врет.
— Таня, ты странная какая-то, — говорит он, одеваясь. — Все в порядке?
— В порядке, — отвечаю, не поворачиваясь.
— Я поздно буду. Группа до семи вечера.
Дверь хлопает, и я остаюсь одна с подтверждением того, что самые страшные сомнения могут оказаться правдой.
Звоню Лене Кузнецовой. Мы иногда созваниваемся, обсуждаем новости, вспоминаем музейные времена.
— Лен, привет. Как дела у вашего? Слышала, в туризме сейчас подъем.
— Да, Танечка! Мой прямо счастливый ходит. В месяц по семьдесят, а то и больше зарабатывает. Говорит, иностранцы потянулись на Волгу, группы большие, чаевые хорошие дают.
Семьдесят тысяч в месяц. А Денис жалуется на безденежье.
— А наш все стонет, — говорю осторожно. — Мол, туристов нет, заработать нечего.
— Да быть не может! — удивляется Лена. — У них вон какая очередь на теплоходы. Мой рассказывал, что мужики специально записываются на дополнительные смены.
После разговора сижу на кухне и пытаюсь понять: что чувствую? Злость? Страх? Боль? Все вместе, наверное. И еще что-то горькое, знакомое — разочарование в собственной наивности.
Вечером Денис приходит усталый. Садится к телевизору, включает новости.
— Как дела? — спрашиваю.
— Да никак. Группа маленькая была, заработал копейки. Хоть бы лето поскорее наступило.
Стоя за его спиной, смотрю на телевизор и думаю: врет, глядя мне в глаза. Как тогда, десять лет назад. «Задерживаюсь на работе», «заказ срочный», «коллега попросил помочь». А сам с Олесей по ресторанам ходил.
— Может, подумать о смене работы? — предлагаю. — Раз так плохо с деньгами.
— Да куда я пойду в мои годы? Привык уже. Как-нибудь переживем.
Переживем. Мы переживем, а он будет копить сотни тысяч на тайном счету. Красиво.
Ночью лежу без сна, слушаю его размеренное дыхание. Спит спокойно. Совесть не мучает. А меня мучает все: и то, что он врет, и то, что я опять стала шпионить, проверять, подозревать.
И самое страшное — понимание того, что мы никуда не двинулись за эти десять лет. Он по-прежнему считает возможным меня обманывать, а я по-прежнему живу в постоянной готовности к предательству.
На следующий день веду экскурсию, рассказываю туристам про купеческие дома, а сама думаю о домах, где за фасадом благополучия скрываются трещины недоверия. Показываю старинные храмы, а сама молюсь, чтобы хватило сил на то, что предстоит.
Вечером, когда Денис смотрит футбол, говорю:
— Мне нужно съездить к Вере на несколько дней.
— Зачем? — не отрывается от экрана.
— Так. Соскучилась.
— Хорошо. Передавай привет.
Даже не спросил, когда вернусь. Наверное, обрадовался, что я уеду и не буду мозолить глаза.
Собираю сумку, еду к сестре в деревню. Вера встречает на пороге, обнимает крепко.
— Что случилось? — сразу спрашивает.
— Потом расскажу. Можно просто побыть здесь?
— Конечно.
Вера не из тех, кто лезет с расспросами. Кормит, укладывает спать в детской комнате, где пахнет яблоками и старыми книгами. Засыпаю впервые за недели спокойно.
Утром помогаю сестре по хозяйству, полю грядки. Физическая работа успокаивает, мысли становятся яснее.
— Рассказывай, — говорит Вера вечером за чаем.
Рассказываю все: и про тайный счет, и про ложь, и про то, как десять лет живу в напряжении.
— И что теперь? — спрашивает сестра.
— Не знаю. Устала от всего этого. От подозрений, от проверок, от страха.
— А он знает, что ты знаешь?
— Нет.
— Может, стоит поговорить?
— О чем говорить, Вер? Он же опять начнет оправдываться, обещать, клясться. А через время опять что-нибудь скроет.
Вера наливает нам еще чаю, долго молчит.
— Таня, а ты сама подумай: что изменилось в твоем поведении после той истории с изменой?
— Как что? Стала внимательнее, осторожнее.
— А как это выглядело со стороны?
Задумываюсь. Действительно, как? Я же стала проверять каждую трату, требовать отчета обо всех деньгах, контролировать буквально все.
— Может, он и правда задохнулся от контроля? — осторожно предлагает Вера.
— Ты его оправдываешь?
— Нет. Я пытаюсь понять, почему вы дошли до такой жизни. Ты живешь в страхе, он — в ощущении, что его не считают за человека.
— Но он же обещал быть честным!
— Обещал. А ты обещала доверять?
Молчу. Трудно признать, но Вера права. Я не доверяла. Ни дня за все эти десять лет.
— Получается, мы оба нарушили обещания, — говорю наконец.
— Получается, да.
Провожу у сестры еще три дня. Хожу по лесу, читаю, думаю. И постепенно понимаю: проблема не только в Денисе. Проблема в нас двоих, в том, как мы научились жить после кризиса.
На четвертый день слышу знакомый звук мотора. Выглядываю в окно — машина Дениса поворачивает к дому. Сердце екает.
— Он приехал, — говорю Вере.
— Иди, поговори.
Выхожу на крыльцо. Денис выходит из машины, выглядит усталым, растерянным.
— Привет, — говорит неуверенно.
— Привет.
— Можно поговорить?
Киваю. Идем к пруду, садимся на старую скамейку. Вокруг тишина, только утки плещутся в воде.
— Я понял, что ты знаешь, — начинает он.
— Откуда?
— Проверил историю в банковском приложении. Кто-то заходил с моего номера телефона.
Молчу. Нет смысла отпираться.
— Таня, я хотел объяснить…
— Не надо, — перебиваю. — Я все поняла.
— Что именно?
— То, что мы за десять лет так ничему и не научились. Ты по-прежнему считаешь возможным меня обманывать. Я по-прежнему не могу тебе доверять.
Денис опускает голову:
— Я не хотел врать. Просто… задохнулся от контроля. Каждая копейка через тебя, каждая трата — допрос. Я перестал чувствовать себя мужчиной.
— А я перестала чувствовать себя в безопасности, — отвечаю. — Каждый день боялась, что ты опять меня обманываешь.
— И что теперь?
Смотрю на пруд, на уток, на мирную деревенскую жизнь.
— Не знаю, Денис. Честно не знаю.
— Хочешь развестись?
Вопрос повисает в воздухе. Хочу ли? Или просто устала бороться?
— Я хочу жить спокойно, — говорю наконец. — Без страха, без подозрений, без лжи. А у нас этого нет и, похоже, не будет.
— Может, попробуем по-другому?
— Как?
— Я буду говорить правду о деньгах. А ты не будешь контролировать каждую трату.
— Ты уже обещал говорить правду десять лет назад.
— А ты обещала доверять.
Встаю со скамейки, иду к воде. Денис остается сидеть.
— Знаешь, в чем проблема? — говорю, не оборачиваясь. — Мы пытаемся лечить симптомы, а болезнь остается.
— Какая болезнь?
— Мы разучились быть семьей. Я живу в ожидании предательства, ты — в ощущении тюрьмы. Это не брак, это какая-то пытка.
Поворачиваюсь к нему:
— И самое страшное — мы оба привыкли к этой пытке. Мне уже комфортно в роли контролера, тебе — в роли скрытного мужа.
Денис встает, подходит ко мне:
— Что ты предлагаешь?
— Ничего не предлагаю. Просто констатирую факт: то, что между нами есть, — это не любовь и не семья. Это привычка и страх остаться одному.
Мы стоим рядом у пруда, и я вдруг понимаю: все эти дни в деревне я была спокойна именно потому, что его не было рядом. Не было необходимости прислушиваться, анализировать, подозревать.
— Поедешь домой? — спрашивает он.
— Поеду. Но не потому, что мы все решили. А потому, что нужно подумать, как дальше жить.
Молча идем к машине. Всю дорогу домой молчим. Каждый думает о своем.
Дома я распаковываю сумку, а Денис стоит в дверях спальни и смотрит.
— Таня, я правда хочу все изменить.
— Я тоже хотела. Много лет хотела. А изменилось только одно — мы стали лучше скрывать проблемы друг от друга.
Ложимся спать в одну кровать, но каждый на своей половине, не прикасаясь друг к другу. И я понимаю: это и есть наша правда. Два чужих человека, которые делят кровать из привычки, а не из желания быть вместе.
Утром за завтраком Денис говорит:
— Вчера закрыл тот счет. Перевел все деньги на наш общий.
— Зачем?
— Хочу начать честно.
Смотрю на него и не чувствую ни благодарности, ни облегчения. Только усталость.
— Денис, ты не понимаешь. Дело не в счете. Дело в том, что мы превратились в чужих людей, которые боятся друг друга.
— Но мы можем исправить…
— Можем, — киваю. — Вопрос только в том, хотим ли. По-настоящему хотим, а не просто боимся остаться одни.
Встаю из-за стола, беру сумку с документами для экскурсий.
— Мне нужно работать. Поговорим вечером.
Весь день вожу туристов по старому городу, рассказываю про купцов и их семьи. И думаю: сколько из тех браков были по любви, а сколько — по привычке и расчету?
Вечером прихожу домой — Денис сидит на кухне с двумя чашками чая.
— Садись, — говорит. — Я весь день думал.
Сажусь напротив.
— И к какому выводу пришел?
— К тому, что ты права. Мы стали чужими. И я не знаю, можно ли это исправить.
Пьем чай молча. За окном зажигаются фонари, город погружается в вечернюю суету.
— Знаешь, — говорю наконец, — может быть, некоторые браки не выдерживают определенных испытаний. И дело не в том, что мы плохие люди. Просто… не смогли.
— Не смогли, — соглашается он.
И в этом согласии больше честности, чем было за все предыдущие годы наших попыток «все исправить».
