Каждый вечер Игорь выключал свет на кухне ровно в 20:00 и садился к окну. Этот момент стал для него чем-то вроде якоря — точкой, за которую цепляется день. В квартире напротив, на шестом этаже, в это же время загоралась лампа. Она всегда включалась мягко, с медленной задержкой — как будто не лампа, а кто-то робкий сначала смотрит, не помешает ли свет. Мерцание в стекле будто предупреждало: сейчас произойдёт что-то важное, но только для тех, кто ждёт.
Появлялась женщина. Тонкая, с платком на голове. Иногда с книгой, иногда с чашкой. Иногда с усталостью на лице, как будто день был длиннее обычного. Она садилась за свой стол — у окна — и тоже смотрела. Не прямо на него. Но туда, куда смотрел он. В окно, в вечер, в чью-то тень. Игорь называл её про себя просто — женщина в окне. Он не придумывал ей имя. Боялся спугнуть правду.
Он знал о ней мало. Имя — нет. Голос — нет. Только ритуал. Лампа, силуэт, занавеска чуть в сторону. Иногда кошка, которая прыгает на подоконник и сворачивается клубком, будто сторожит их молчание. Иногда — платок другого цвета. Он начал подстраивать дни под это время: ужин, звонки, дела — всё до восьми. После — тишина и окно. Словно за этой привычкой он прятал то, что давно не говорил вслух: «Я есть».
Два года назад Игорь потерял жену. Быстро. Диагноз, полгода надежд, врачи, кислород, и снова тишина. Смерть пришла буднично, без пафоса. Как выключенный свет. Он не успел даже понять, как всё обрушилось. Первые месяцы он пил. Не горько, не в отчаянии — скорее машинально. Потом просто молчал. Не из принципа — из пустоты. Потом начал чистить плиту по утрам и считать, сколько раз скрипит дверь лифта за день. Искал звуки, чтобы не сойти с ума от тишины. Работа осталась — удалёнка. Но и она шла как вата. Друзья — нет. Кто-то исчез сам, кто-то исчез по его молчаливому согласию. Он сам исчез. Из жизни. Из себя.
Женщина в окне появилась весной. Он заметил её случайно. Сначала мельком — рука, силуэт. Потом — взгляд. Тихий, ровный, без вторжений. И что-то в этом взгляде не требовало объяснений. Просто было. Как солнце, когда ты не ждал, но оно всё равно встало.
Однажды он опоздал. Пришёл с аптеки на пять минут позже. Свет уже горел. Лампа — та же, приглушённая, как будто и она чувствовала перемену. Женщина сидела у окна. Без чашки, без книги, без привычного жеста поправить платок. Просто смотрела. Прямо. Словно ждала кого-то или что-то вспоминала. В её позе была странная неподвижность — напряжённая, как струна.
Игорь остановился. Подошёл к окну медленно, почти с извинением. И тогда он впервые поднял руку. Помахал. Еле заметно. Без надежды. Без запроса. Просто — жест существования. Она не ответила. Но и не отвернулась. Просто осталась. Этого оказалось достаточно, чтобы что-то внутри него дрогнуло.
На третий день она не появилась. Свет — был. Её — нет. Тепло лампы всё так же расплывалось по стеклу, но за ним — пусто. Ни силуэта, ни движения, ни даже тени. Он просидел полчаса, уговаривая себя не беспокоиться. Потом — ещё час. За это время он успел придумать десятки причин: простуда, дела, усталость, гостья. Но внутри всё равно начинало сжиматься.
Потом встал, накинул куртку, обошёл дом, встал у подъезда напротив, поднял глаза. Там, в её окне, сидела та самая кошка. Сгорбившись, хвост обвил лапы. И смотрела вниз. На него. Прямо. Долго. Без мигания. Как будто она одна знала, что происходит наверху — и говорила ему глазами: жди.
Он не знал, как быть. Не знал, можно ли стучать. Искать. Звонить в квартиры напротив. Вдруг покажется навязчивым. Вдруг испугает. Или — хуже — вдруг узнает то, чего боится. Но сердце почему-то стучало быстрее, чем за последние месяцы. В груди появилось чувство, которое он почти забыл — беспокойство, смешанное с заботой. Как будто что-то живое внутри просыпалось.
Через два дня свет снова загорелся. С тем же мягким мерцанием, которое он уже знал. И она появилась. С повязкой на руке. Медленно подошла, села. Движения были осторожными, чуть заторможенными. Посмотрела в окно. Он снова помахал. Чуть неуверенно, как будто впервые. И на этот раз она тоже подняла руку. Неспешно. Устало. Но уверенно. Как знак: я здесь. Я вижу.
На следующее утро под его дверью лежал листок. Без конверта. Сложен пополам, немного смятый, будто держали его долго, перед тем как решиться оставить. Почерк — округлый, аккуратный, с едва заметными наклонами, как у школьных тетрадей:
«Спасибо, что смотрите. Я тоже смотрю. Это очень важно».
Он стоял с листком в руке, как с чем-то хрупким. Несколько раз перечитал, будто не веря. Потом подошёл к окну и посмотрел туда, где уже привычно загоралась лампа. И в первый раз за долгое время понял — он не один в этом городе. Даже если никто не звонит. Даже если всё молчит. Есть свет. Есть окно. Есть кто-то, кто видит. Кто замечает, кто помнит. Кто не требует слов, но всё понимает.
Иногда, чтобы остаться в живых, нужно просто быть увиденным. Без лишнего. Без объяснений. Просто — быть в чьём-то поле зрения. И этого бывает достаточно, чтобы снова встать с утра.