— Ты когда в последний раз к доктору ходил? Смотри, совсем скрючило тебя! — Марфа поставила перед мужем миску с дымящейся картошкой.
— Да ну, чего я там забыл? Только деньги зря переводить, — отмахнулся Степан, с трудом усаживаясь за стол. — Вон, картошечки поем и отпустит.
Снаружи скрипнула калитка, кто-то громко затопал по двору.
— Марфа! Выходи, коль не спишь ещё!
Она мигом узнала голос — Клавдия, первая щеголиха на деревне. И чего припёрлась на ночь глядя?
— Чего тебе? — Марфа вышла на крыльцо, кутаясь в старый пуховый платок.
— Да вот, гляжу, совсем твой Степан скрючился. В больницу бы сводила, а? У меня знакомый в городе есть, хирург. Скидку по старой дружбе сделает.
У Марфы даже скулы свело от злости. Она знала, что за этой заботой — обычное любопытство. Сейчас разнесёт по всей округе, что Марфа на старости лет по докторам пошла.
— Спасибо, Клавдия Сергевна, сами разберёмся. Не жили богато, нечего и начинать.
Марфа чуть ли не силой захлопнула дверь перед носом у соседки. Потом тяжело привалилась к косяку. Степан и впрямь сдал в последнее время. Кожа да кости — смотреть больно. Неужто и правда к доктору пора?
Нет, надо пока своими силами. Завтра травок каких соберёт, отваром напоит. Не может быть, чтобы совсем уж беда пришла. Они ведь всегда так жили — без денег и докторов. И ничего, справлялись же как-то.
Но сомнение, холодное и колкое, уже закралось в душу. Марфа глянула на свои руки — заскорузлые, в пигментных пятнах. Вся её гордость, вся несгибаемость — может, оно того и не стоит?
От этих мыслей на сердце стало совсем тяжко. Пока она тут рассуждает, Степану помощь нужна. Настоящая, а не травяные отвары. И как бы ни было страшно и стыдно просить, для мужа она готова и не на такое.
С этим Марфа и уснула — в слезах, в страхе, но с твёрдой решимостью. Утро вечера мудренее, говорят. Вот утром и решит, как быть дальше. Пойти в больницу, занять денег, упасть в ноги подругам детства — лишь бы Степана спасти.
А гордость… Гордость могла и подождать.
===
Утро выдалось хмурым, под стать настроению. Марфа, кряхтя, поднялась с постели. Поясницу ломило нещадно — не иначе к дождю. Степан всю ночь метался в жару, она то и дело подходила, меняла компресс на лбу.
Пора было признать — травами тут не поможешь. Она глянула на мужа — бледный, осунувшийся. Сердце сжалось от боли. Неужто придётся просить о помощи? От одной мысли горло перехватывало.
Марфа вышла во двор, набрала воды из колодца. Глянула на своё отражение — морщины, седина. Когда это она успела так состариться? Будто вся жизнь промелькнула незаметно, в бесконечной гонке за правильностью.
— Ты сама-то ела чего? — глухо спросил Степан, когда она вернулась в дом.
— Некогда мне, за тобой надо присмотреть.
Он только вздохнул, откинулся на подушку. Видно было, каких усилий стоило ему просто разговаривать.
— Ладно, будь по-твоему. Пойду я к Клавдии. Может, и впрямь в больницу отвезти сможет.
У самой душа в пятки ушла от таких слов. Она, Марфа, у этой пощёголихи помощи просить будет? Доживи Степан до завтра, ни за что бы не пошла. Но выбора не было.
Марфа накинула платок и вышла со двора. Лишь бы никого по дороге не встретить. Стыд-то какой — всю жизнь гордилась, что никому не должна, а теперь поклоны бить.
===
До дома Клавдии было рукой подать, но Марфе казалось — целую вечность идёт. С каждым шагом сомнения одолевали всё сильнее. Может, вернуться? Ещё раз попробовать своими силами?
Но вспоминала бледное лицо Степана и понимала — нельзя. Не время для гордости, когда мужу помощь нужна. Эх, была не была!
Марфа решительно постучала в ворота. Долго ждать не пришлось — Клавдия выглянула почти сразу, будто караулила.
— Марфа, никак, за помощью пришла? — ехидно улыбнулась она. — Проходи, гостьей будешь.
В горнице у Клавдии было чисто, богато. И как только удаётся одной управляться? На миг завистливо ёкнуло сердце — вот она, такая ухоженная да довольная. А Марфа загибается в нищете со своей гордостью…
— Не гостить я пришла, — процедила сквозь зубы. — За помощью, как ты верно заметила. Степану совсем худо, в больницу бы свозить…
— Так что ж сразу не пришла? Ладно, не сочти за наглость, а ты сможешь оплатить врача-то? Времена нынче непростые…
У Марфы аж дыхание перехватило. Вот же бестыжая баба! Сама же набивалась вчера со своими докторами, а теперь ещё и намекает, что Марфе не по карману.
Хотела было уже сгоряча бросить «Не нужна нам помощь!» и уйти. Но вспомнила, как Степан мучается, и язык прикусила. Сейчас не время для обид.
— Сколько надо, столько найдём, — твёрдо сказала она. — Ты только скажи, куда ехать и к кому. А уж об оплате не беспокойся.
Клавдия окинула её долгим, испытующим взглядом. Потом вздохнула и махнула рукой.
— Ладно, не дрейфь. Что-что, а долги Степан всегда вовремя возвращал, царствие ему небесное. Поедем завтра с утра, часов в 8 заеду за вами. И это… Ты извини, погорячилась я. Рада помочь буду, правда.
Марфе казалось, она ослышалась. Клавдия извиняется? Перед ней? И денег за помощь не возьмёт? Видно, и правда тяжело она выглядит, раз даже врагиня добрее стала.
Поблагодарив через силу, Марфа заторопилась домой. Всю обратную дорогу думала — неужели придётся мириться с Клавдией? Всю жизнь друг дружку шпыняли, а теперь, выходит, в долгу у неё будет?
«Эх, Марфа, дожила… Раньше сама всем помогала, а сейчас на паперть пошла,» — стыдила она себя. Но тут же обрывала — нечего о гордости думать, когда мужу совсем худо. Лишь бы выжил Степан, а там хоть с самим чёртом мириться будет, не то что с Клавдией.
С этими мыслями и вошла в избу. А там — Степан без чувств лежит, еле дышит. Марфа кинулась к нему, в ужасе трясёт за плечи:
— Родной, очнись!
А в голове одна мысль бьётся — неужто опоздала? Пока она страдала над своей гордыней, не стало её Степы… Лучше бы сразу к Клавдии пошла, зазря только тянула! Гордость свою берегла, дура старая.
На крик сбежались соседи. Кто-то побежал за фельдшером, кто-то воды принёс, пытался Степана в чувства привести. А Марфа сидела рядом, держала его холодную руку и плакала навзрыд.
— Всю жизнь думала, гордость моя — главное богатство. А теперь и жизнь твою прозевала, дуреха я старая! Прости меня, родной…
===
Фельдшер приехал быстро, осмотрел Степана. Лицо было мрачнее тучи.
— В больницу надо, срочно. Иначе не выкарабкается. Как же вы допустили, Марфа Ивановна?
Марфа только головой покачала, не в силах вымолвить ни слова. Как допустила? Знала ведь, что совсем плох Степан. Так нет же, всё «сама-сама», гордость свою непомерную тешила…
— Так что, отвезёте? — фельдшер смотрел на неё в упор.
Марфа растерянно посмотрела на соседей. Отвезти-то отвезут, да вот денег на лечение нет совсем. Хоть продавай всё, что нажито непосильным трудом…
Видя её замешательство, Клавдия решительно взяла дело в свои руки.
— Вези, Семёныч, в районную. А мы тут сами разберёмся.
Фельдшер кивнул, помог погрузить Степана в машину. Марфа, спотыкаясь, пошла следом. В голове гудело, мысли путались. Как же так вышло-то? Почему она не смогла уберечь самое дорогое, что у неё было?
Клавдия проводила их долгим взглядом, потом решительно повернулась к притихшим соседям.
— Ну что, люди добрые, выручать будем Марфу с её грехом? Поможем, кто чем может?
И начался в деревне невиданный аврал. Клавдия с Нюрой по дворам пошли, собирать, кто сколько даст. Мужики срочно затеяли ремонт развалюхи Марфы — крышу залатать, окна переставить. Бабы в огороде ударно трудились, запасы на зиму делали. А молодёжь к волонтёрам подключилась — сбор в интернете объявили для земляков, попавших в беду.
Марфа ничего этого не видела. Дни и ночи проводила в больнице, держа Степана за руку. Врачи говорили — надежда есть, но слабая. Организм истощён донельзя, лечение нужно долгое и дорогое.
Каждый раз при этих словах её будто ножом резали. Где взять денег, за счёт чего жить эти месяцы? Продать дом — так он и так разваливается. Самой идти работать — так кому она нужна, старуха немощная?
От безысходности впору было в петлю лезть. И всё же что-то мешало сдаться. То ли упрямство, въевшееся в кровь за долгие годы. То ли слепая надежда на чудо. Но каждый раз, когда отчаяние захлёстывало с головой, Марфа стискивала зубы и шептала:
— Прорвёмся, Стёпушка. Не впервой нам тяготы преодолевать. Ты только живи, родной. А с остальным я как-нибудь справлюсь.
В один из дней её нашла Клавдия, тихонько вошла в палату. Марфа вскинулась, готовая отбиваться от ненужной жалости. Но та лишь устало присела на стул рядом, молча сунула в руки какие-то бумаги.
— Это что?
— Это чтобы ты, дурёха упёртая, не надорвалась от непосильной гордости. На лечение Степана твоего. От всей деревни, с любовью и поклоном.
Марфа недоверчиво всмотрелась в цифры. Не веря глазам, пересчитала несколько раз. Неужели правда? Всю сумму собрали, от мала до велика?
Она перевела ошарашенный взгляд на Клавдию. А та лишь плечами пожала и тихо, проникновенно сказала:
— Не в деньгах сила, Марфуша. В людях она, в доброте человеческой. Может, ты думала, мы за твоей гордостью и упрямством не видели, какая ты есть? Работящая, совестливая, правильная. Да разве ж мы могли тебя оставить одну, когда беда пришла? Все мы одна семья, Марфа. Так-то оно и есть.
Марфа смотрела на неё, и губы дрожали от подступивших слёз. Столько лет потрачено на пустую вражду, на глупое упрямство. Лишь сейчас она в полной мере поняла, осознала: не деньги вершат судьбы людские. А душа, что всегда рядом, что подставит плечо в час беды, независимо от достатка и положения.
Слёзы покатились по щекам, но это были слёзы раскаяния пополам с благодарностью. Значит, не всё ещё потеряно. Значит, есть ещё в мире добро и любовь, что сильнее всяких денег.
— Спасибо, — выдавила Марфа сквозь всхлипы. И это «спасибо» было самым искренним в её жизни.
===
Лечение пошло на пользу. Мало-помалу, но Степан начал поправляться. И Марфе казалось — не только тело его оживает, но и душа её отогревается, оттаивает после стольких лет слепого упрямства.
Забрав мужа из больницы, первым делом пошла по дворам — каждому в пояс поклониться за помощь бесценную. И впервые за много лет сделала это с лёгким сердцем, без тени стыда или принуждённости. Поняла наконец — добро человеческое дороже любой гордости.
А потом и дело нашлось — обновлённый дом обживать, со Степаном на лавочке сидеть, воздухом свежим дышать. Соседи заходили частенько — кто пирог принесёт, кто травок лечебных. И Марфа принимала то радушно, благодарно.
Как-то завернула Клавдия, посидеть, поговорить по душам. Степан задремал после обеда, они вдвоём остались.
— Ну что, не жалеешь, что гордыню свою на задворки отправила? — лукаво прищурилась подруга.
Марфа в ответ лишь рассмеялась. Покачала головой, поправляя яркий, цветастый платок — обновка, Клавдия подарила.
— Знаешь, я теперь думаю — к чему она вовсе, гордость эта? Ни согреть, ни насытить, ни утешить в беде. Вот люди — другое дело. Добротой и заботой весь мир держится.
— Это верно, — улыбнулась Клавдия. — Богатство не в деньгах, а в душе. Всю жизнь мы рядом жили, а понять лишь сейчас сумели. Ну да лучше поздно, чем никогда, верно?
— Истину говоришь, подруга. Лучше поздно, чем никогда.
Они ещё долго сидели так, вспоминали молодость, обсуждали житьё-бытьё. И Марфе думалось — права была Клавдия. Не в деньгах счастье и не в гордости слепой. А в том, чтобы душой друг к дружке тянуться. Принимать помощь с благодарностью и оказывать её с готовностью.
Ведь только так и сбываются чудеса — когда люди сообща, не считаясь, творят добро. И тогда любая беда отступит, любой недуг телесный и духовный вылечится.
Марфа сидела рядом со Степаном, держала его натруженную руку. И улыбалась — светло и безмятежно. Теперь-то она знала: нет на свете ценности выше, чем простая человеческая доброта. Та, что способна и мёртвого на ноги поднять, и закоснелое сердце оттаить.
А значит, жизнь прожита не зря. И сколько бы ни было в ней бед и потерь, итог всё равно один — любовь и сострадание. Только это и держит человека на земле. Только это и помогает выстоять. Всегда.
