Телефон был розовый. Нелепый такой, с какой-то блестящей штучкой на камере. Последняя модель, разумеется.
— Смотри, Лена, что мне Андрюша подарил! — Галина Петровна сияла, как новогодняя ёлка, протягивая мне эту розовую прелесть через стол. — На юбилей! Вот так, заботится о матери.
Я смотрела на телефон. Потом на свекровь. Потом снова на телефон.
Тридцать девять тысяч. Я помнила цифру. Каждую цифру. Потому что выводила их на экране своей карты, когда Андрей попросил… нет, не попросил. Произнёс.
«Лен, кинь мне для мамы на телефон, окей? У меня сейчас на карте пусто, аванс только через неделю. А ей на день рождения надо что-то подарить».
Окей. Конечно окей. Какие могут быть вопросы?
— Красивый — выдавила я.
— Очень.
— Правда же? — Галина Петровна уже показывала своей подруге Тамаре Ивановне, которая пришла на юбилей. — Андрюша всегда знал, что мне нужно! Ещё в детстве… помнишь, Тома, как он мне первые тапочки на восьмое марта из своих денег купил?
Тамара Ивановна кивала, восхищённо цокая языком. Я улыбалась. Наливала чай. Резала торт. Тот самый торт, который я пекла до полуночи, потому что купить готовый — не то. «Мама любит домашнее», — уточнил Андрей. И я пекла.
— А помнишь, Галя, как мой Вовка мне на шестьдесят вообще ничего не подарил? — вздыхала Тамара. — Сказал, мол, сама себе купи, чего хочешь. Вот это я понимаю — неблагодарность! А твой Андрюша… золотой мальчик!
Я смотрела на этого золотого мальчика, который сидел на диване с пивом, уткнувшись в свой телефон. Обычный какой-то. Потёртый.
— Андрюш — позвала я тихо, проходя мимо на кухню.
Он даже не поднял голову.
— Что?
— Можем поговорить?
— Потом, Лен. Тут Вовка в Дотке застрял, мне надо…
Потом. Всегда потом.
Я стояла у раковины, мыла посуду, и думала. О том, как Андрей небрежно бросил маме: «С днём рождения, мам! Вот, держи». О том, как она расплакалась от счастья. «Сыночек мой заботливый…»
А когда Тамара Ивановна прямо спросила: «Андрюш, а сколько такое чудо стоит?», он ответил, не моргнув глазом: «Да не важно, мам, главное, чтобы тебе понравилось».
Тридцать девять тысяч для него не важно.
— Лена, а где салат оливье? — крикнула из комнаты Галина Петровна. — Ты же его делала?
— Сейчас принесу!
Я делала. Конечно делала. Два часа резала, варила, смешивала. Потому что покупной это не то. Потому что «мама любит домашнее».
Салат разлетелся за пять минут. Галина Петровна снова показывала телефон, на этот раз соседке Зинаиде Степановне.
— Вы видели? Андрей подарил! Сам выбирал, сам покупал!
Я села на кухне, налила себе воды. Разволновалась. От чего? От злости? От обиды? Не знаю. Может, от осознания того, что я… что я вообще?
Невидимка какая-то. Которая печёт торты, режет салаты, переводит деньги. А потом стоит в углу и слушает, какой замечательный у Галины Петровны сын.
— Лен, иди сюда! — позвал Андрей.
Я подошла. Он сидел всё так же — на диване, с пивом, но теперь рядом с мамой.
— Слушай, мама хочет новые шторы в зал. Ты можешь завтра с ней сходить? Посмотрите, выберете.
Я молчала.
— Лен?
— На какие деньги? — спросила я. Голос прозвучал странно. Чужим каким-то.
Андрей моргнул.
— Ну… как обычно. Закажете, потом оплатим.
— Оплатим — это кто?
Он посмотрел на меня с недоумением.
— Мы. Лен, ты чего?
— Я? — У меня вырвался смешок. Истеричный такой. — Ничего. Просто хочу понять. Мы… Это ты и я? Или только я?
— При чём тут…
— При том — я показала на розовый телефон в руках свекрови. — Что этот подарок от «заботливого сыночка» я оплатила. Я. Со своей карты. Своими деньгами.
Тишина.
Галина Петровна замерла с телефоном в руках. Тамара Ивановна застыла с чашкой чая. Андрей уставился на меня, как на сумасшедшую.
— Лена, ты о чём? — Голос свекрови дрогнул. — Андрей сказал…
— Андрей попросил меня «кинуть деньги» — я говорила медленно, чётко. — Потому что у него на карте пусто. И я кинула. Тридцать девять тысяч рублей. На телефон, который он тебе потом «подарил».
Розовый телефон дрогнул в руках Галины Петровны.
— Сынок?
Андрей встал. Лицо красное:
— Лена, ты вообще о чём? Какая разница, с чьей карты? Мы же семья, у нас общий бюджет!
— Ах, общий! — Я засмеялась. Зло так. — Общий бюджет, по-твоему. Это когда я оплачиваю твои подарки маме, твои пивные посиделки с друзьями, твою новую приставку? А потом слушаю, какой ты заботливый сын?
— Ты совсем охренела? — Андрей шагнул ко мне. — При гостях вообще!
— А ты не охренел? — выдохнула я. — Присваивать мои деньги и выдавать их за свою щедрость?
Галина Петровна встала. Телефон положила на стол. Медленно. Аккуратно.
— Значит, это не Андрюша…
— Нет. Это я. Невидимая Лена, которая печёт торты, режет салаты, оплачивает подарки и стоит в стороне, пока его мама восхищается «золотым мальчиком».
Слёзы. Я их не сдерживала. Пусть видят. Пусть все видят.
— Лена — Андрей попытался взять меня за руку. Я отдёрнула. — Лен, ну прости, я думал…
— Думал, что я промолчу? — Я смотрела ему в глаза. — Думал, что мне не обидно? Что я не человек?
— Я хотел сказать не это…
— А что? — Я шагнула к нему. — Когда берёшь деньги с моей карты, обещая вернуть, но так и не возвращаешь? Когда просил «подкинуть на ремонт машины», которая стоит в гараже? Когда…
— Хватит! — рявкнул он.
— Да, хватит — я кивнула. — Действительно хватит.
Я прошла в спальню. Достала сумку. Стала складывать вещи.
— Ты куда? — Андрей стоял в дверях.
— К маме.
— Лена, не устраивай сцен! Ну извинись перед мамой, и…
Я обернулась:
— Извинись? — Слово застряло в горле. — Я должна извиниться?
— Ну ты же её расстроила! При гостях!
Он серьёзно.
— Понимаешь, Андрей — я застегнула сумку. — Я устала. Устала быть удобной. Устала быть невидимкой. Устала оплачивать твою «заботу» о маме.
— Да я тебе верну!
— Когда? — я засмеялась. — Как те двадцать пять тысяч в прошлом месяце? Или пятнадцать — в позапрошлом?
Он молчал.
— Вот и я о том же.
Я взяла сумку. Прошла мимо него. Мимо застывшей Галины Петровны с её розовым телефоном. Мимо гостей, которые смотрели куда угодно, только не на меня.
У двери обернулась.
— Галина Петровна, с днём рождения…
Вышла. Хлопнула дверью.
На лестничной площадке остановилась. Просто подышать.
Телефон завибрировал. Андрей.
«Лен, вернись. Поговорим нормально».
Я посмотрела на сообщение. Не ответила…
Нормально поговорим потом. Может быть. А может…
А может, хватит быть удобной.
Мама встретила меня на пороге в халате и бигудях. Половина десятого вечера.
— Ленка? — Она всмотрелась в моё лицо и сразу поняла. — Заходи.
Не спрашивала ничего. Провела на кухню, поставила чайник, достала варенье. Малиновое. То самое, которое я любила с детства.
— Рассказывай — произнесла она просто.
И я рассказала. Всё. Про телефон, про «золотого мальчика», про кредиты, которые я оплачивала, про ремонт машины, про обещания вернуть. Про то, как я стала невидимкой в собственной семье.
Мама слушала молча. Только чай наливала, варенье подкладывала. А когда я замолчала, вытерла мне слёзы своим платком.
— Дочка, а ты его любишь?
Я открыла рот. Закрыла. Подумала.
— Не знаю, мам. Честно не знаю. Я любила того Андрея, который ухаживал за мной пять лет назад. Который дарил цветы просто так. Который слушал меня. А этот… этот только использует.
— Тогда зачем терпела?
Вопрос в лоб. Как всегда у мамы.
— Думала, изменится. Думала, я не права. Думала…
— Думала, что любовь… Это терпеть? — Мама накрыла мою руку своей. — Любовь. Это уважение, доченька. Взаимное. А у вас… у вас одностороннее движение. Ты едешь, а он в телефоне сидит.
Точно.
Я засмеялась сквозь слёзы.
— Мам, а помнишь, как ты с папой…
— С папой у нас по-другому было — перебила она. — Мы ругались, да. Но мы друг друга слышали. А твой Андрей… он тебя вообще видит?
Нет. Не видит. И не слышит…
Я легла спать в своей комнате. На той же кровати, где читала романы и мечтала о принце. Принц оказался… обычным. Очень обычным мужиком, который привык, что за него всё решают. Сначала мама, потом жена.
Утром проснулась от звонка.
— Лена? — голос Галины Петровны. Тихий какой-то. — Можно мне с тобой встретиться?
Я молчала.
— Пожалуйста. Мне… мне надо поговорить с тобой.
Мы встретились в кафе возле моего дома. Она пришла первая, сидела у окна, нервно теребила салфетку. Без макияжа.
— Спасибо, что пришла — промолвила она, когда я села.
Я кивнула.
— Лена, я… — она помолчала. — Я всю ночь не спала. Думала. О тебе, об Андрее, о себе.
Я ждала.
— Я плохая свекровь, да? — Она улыбнулась криво. — Не отвечай. Я знаю. Я всегда считала, что никто недостоин моего мальчика. Что он особенный. Что ему все должны. И я… я его так воспитала.
Тишина.
— Вчера, когда ты ушла, я спросила у Андрея. Правда ли, что ты оплатила телефон. Он… он сначала врал. Говорил, что ты придумываешь. А потом признался. И ещё про кредиты рассказал. Про машину. Про всё.
Галина Петровна достала из сумки тот самый розовый телефон.
— Вот. Возьми. Продай. Верни свои деньги.
— Галина Петровна…
— Нет, ты возьми! — Она чуть не кричала. — Я не могу на него смотреть! Всегда, как беру его в руки, вижу твоё лицо. Вижу, как ты стояла на кухне и молчала, пока я хвасталась. Господи, как же мне стыдно…
Она заплакала. Тихо так, в салфетку. Пожилая женщина, которая вдруг поняла, что её сын не золотой мальчик, а обычный эгоист.
— Лена, прости меня. За всё. За то, что учила тебя, как готовить. За то, что критиковала твою уборку. За то, что считала, что ты недостаточно хороша для моего Андрюши. А на самом деле… на самом деле это он недостаточно хорош для тебя.
Я не ожидала. Честно не ожидала таких слов.
— Я не хочу твоих денег — сказала я тихо. — И телефон оставь себе.
— Но… Мне не нужны деньги, Галина Петровна. Мне нужно уважение. Понимаете?
Она кивнула.
— Понимаю. Теперь понимаю.
Мы сидели молча. Пили кофе. Две женщины, которых один мужчина сделал несчастными.
— Лена, а что ты будешь делать? — спросила она.
— Не знаю — честно ответила я. — Думаю. У мамы поживу пока.
— Он звонит?
— Сто раз уже. Я не беру.
— Правильно — неожиданно произнесла Галина Петровна. — Пусть подумает. Пусть поймёт, что потерял.
Я посмотрела на неё удивлённо.
— Вы… вы на моей стороне?
— Я на стороне справедливости — она вздохнула. — И на стороне здравого смысла. Моему сыну тридцать два года, Лена. Тридцать два! А он так и не повзрослел. Потому что я не дала. Потому что ты не дала. Мы его баловали, прощали, делали за него. А он привык.
— И что теперь?
— Теперь — она посмотрела мне в глаза. — Теперь пора ему повзрослеть. Самому. Без нас.
Мы попрощались. Я шла домой, к маме, и думала. О том, что жизнь странная штука. Вчера моя свекровь была врагом, а сегодня… сегодня она первая, кто меня понял.
Вечером пришёл Андрей. Мама открыла дверь, посмотрела на него и заявила коротко:
— Пять минут. Больше не дам.
Он вошёл. Мятый, небритый, с красными глазами.
— Лен…
— Говори — произнесла я.
Сидела на диване, обняв колени. Защита такая.
— Прости. Я козёл. Я идиот. Я…
— Дальше что?
Он растерялся.
— Как… что?
— Ты козёл и идиот… Это ты сам понял или мама подсказала? — Я смотрела на него спокойно. Странно спокойно. — Давай по-честному, Андрей. Что ты понял? Что именно?
Он сел на край дивана. Далеко от меня:
— Я понял, что использовал тебя. Что был эгоистом. Что воспринимал как должное всё, что ты делала.
— Дальше.
— Дальше… — Он замялся. — Лен, я хочу исправиться. Честно. Давай начнём сначала. Я верну все деньги, буду…
— Стоп — я подняла руку. — Андрей, ты меня любишь?
Вопрос завис в воздухе.
— Конечно люблю! — выпалил он. — Ты же моя жена!
— Это не ответ — я покачала головой. — Ты меня любишь или любишь то, что я для тебя делаю?
Тишина. Неловкая.
— Не знаю — сказал он. Тихо. — Честно не знаю, Лен. Мы вместе семь лет. Я привык. Ты всегда рядом, всегда поможешь, всегда поймёшь. А это любовь или… или привычка — я не разобрался ещё.
Вот. Честность. Первая за долгое время.
— Спасибо — сказала я. — За честность.
— И что теперь?
— Теперь — я встала. — Теперь тебе пора идти. Мне нужно время. Подумать. Понять, хочу ли я быть с человеком, который не знает, любит ли он меня.
— Лен…
— Иди, Андрей. Пожалуйста.
Он ушёл. Медленно. Обернулся у двери. Хотел что-то сказать. Не сказал.
Прошла неделя
Потом вторая. Я ходила на работу, возвращалась к маме, читала, гуляла. Думала. О том, что я хочу от жизни. От отношений. От себя.
Андрей писал каждый день. Длинные сообщения. О том, как скучает. О том, как понял. О том, как хочет измениться.
Я читала. Не отвечала.
Галина Петровна позвонила на третьей неделе:
— Лена, как ты?
— Нормально. Думаю, пока.
— Андрей совсем извёлся. Похудел. На работу устроился ещё на одну. Говорит, долги тебе будет отдавать.
— Хорошо — произнесла я. И не почувствовала… ничего. Ни жалости, ни радости. Пустоту.
— Лена, а ты… ты вернёшься?
— Не знаю, Галина Петровна. Честно не знаю.
Месяц спустя я сидела в том же кафе. Одна. Пила кофе, смотрела в окно. На улице шёл дождь. Осень. Моя любимая.
Телефон завибрировал. Андрей.
«Лен, я нашёл квартиру. Однушку. Снял сам, на свои деньги. Хочу жить отдельно от мамы. Хочу научиться быть взрослым. Не ради тебя. Ради себя. Но если ты дашь шанс… я буду стараться. По-настоящему».
Я смотрела на сообщение. Потом на дождь за окном. Потом снова на сообщение.
Шанс. Дать шанс.
А может, дать шанс себе? Понять, чего я хочу. Без оглядки на чужие ожидания.
Набрала ответ:
«Андрей, я рада, что ты меняешься. Правда. Но мне нужно ещё время. Понять, хочу ли я быть с тобой. Не потому что привыкла. А потому что люблю. Дай мне это время. Пожалуйста».
Отправила.
Ответ пришёл через минуту:
«Хорошо. Я подожду. Сколько нужно».
Я выдохнула. Откинулась на спинку стула. Посмотрела на своё отражение в окне.
Впервые за долгое время увидела себя. Не невестку. Не жену. Себя. Лену. Которая имеет право выбирать. Право требовать уважения. И это было… освобождающе.
Дождь кончился. Из-за туч выглянуло солнце.
Я допила кофе. Улыбнулась своему отражению.
Что будет дальше? Не знаю. Вернусь ли к Андрею? Может быть. А может — нет. Но теперь это будет мой выбор. Осознанный. Свободный.
Не из жалости. Не из привычки. Не из страха остаться одной. А из любви. К себе. Сначала.
Розовый телефон я отдала Галине Петровне. Пусть пользуется. Пусть помнит. О том, что деньги не главное. О том, что у каждой невидимки однажды кончается терпение.
И она становится видимой.
Очень видимой.
