– Мам, я же чувствую, что ты устала. По голосу даже слышно. Что случилось?
Юлия прижала телефон плечом к уху, одновременно пытаясь стянуть рабочие кроксы, которые за двенадцать часов намертво прилипли к ногам.
– Юленька, я больше не могу. – Голос Валентины Михайловны дрожал, срывался на судорожные всхлипы. – Максимка сегодня опять из школы сбежал. Классная звонила, я бегала по всему району, искала его… Сердце так колотилось, думала – все, скорую вызывать придется.
– Нашла?
– На стройке сидел. С какими-то… – мать запнулась, подбирая слово, – с какими-то оболтусами. Я кричала на него, а он смотрит так… Как будто я ему никто. Как чужой…
Юлия наконец справилась с обувью и откинулась на спинку кресла. Тело ныло – восемь часов над операционным столом, потом еще четыре на обходе. Веки слипались, но материнские слезы действовали лучше любого кофе.
– Мам, может, ему психолога найти? Или репетитора какого-нибудь, чтобы занял его после школы?
– Какого психолога, Юля? Я с ним справиться не могу. Он меня не слушает. Вообще. Я для него – старуха, которая только и делает, что ноет. Он мне так и сказал сегодня. В глаза, представляешь…
Юлия закрыла глаза, массируя переносицу. За окном моросил дождь – мелкий, противный, бесконечный. Такой же бесконечной казалась и эта история с племянником.
– Я позвоню Кате, – сказала она наконец. – Поговорю с ней.
– Звони, – мать всхлипнула, – только толку? Она же… Она же не приедет.
Юлия попрощалась и положила трубку на колени. Экран погас, отразив ее лицо – бледное, с темными кругами под глазами, с морщинкой между бровей, которая за последние два года стала постоянной.
Три года…
…Екатерина уехала почти три года назад – в ноябре, когда Максимке едва исполнилось девять. Контракт в какой-то международной компании, офис в Праге, потом в Берлине. Каждые полгода новый договор, новые горизонты, новая жизнь. А сын? Сын остался в Саратове, в родительской трешке на Чернышевского.
Юлия помнила, как Катя улетала. Чемодан цвета фуксии, белозубая улыбка, обещания созваниваться каждый день. «Мам, пап, это же шанс всей жизни! Я вас не брошу, буду прилетать постоянно!»
Постоянно оказалось дважды в год. Две недели летом, когда Катя бегала по квартире загорелой европейской птицей, привезя Максиму дорогие кроссовки и последний айфон. Две недели зимой, под Новый год, когда она заваливала всех подарками, хохотала за праздничным столом и исчезала третьего января первым же рейсом.
А между этими визитами месяцы тишины. Редкие звонки. Переводы денег на карту. И полная, абсолютная глухота к тому, что происходило с ее собственным ребенком.
Юлия подтянула ноги к груди, обхватила колени. А полтора года назад не стало отца…
…Анатолий Петрович – крепкий, основательный мужчина, который до шестидесяти пяти бегал по утрам и мог перетаскать мешки с картошкой на даче без единой передышки. А потом сердце не выдержало. Врачи не успели спасти папу. Не успели…
…Катя прилетела – единственный раз, когда она появилась вне расписания. Стояла у ямы в черном платье от какого-то итальянского дизайнера, плакала красиво, фотогенично даже. А через три дня улетела обратно, оставив мать с внуком разбираться с горем, бумагами и пустотой, которая поселилась в доме.
Отец при жизни был стержнем семьи. Он был тем человеком, на котором все держалось. Он возил Максима в школу – каждое утро, в любую погоду. Он таскал его на футбол, на шахматы, на рыбалку. Он мог одним взглядом остановить мальчишку, когда тот начинал хамить или капризничать. Не криком, не руганью – просто смотрел так, что становилось понятно: дальше лучше не продолжать…
Теперь некому было так смотреть…
Валентина Михайловна сразу постарела лет на десять. Давление прыгало, суставы болели, бессонница превратила ночи в пытку. Женщина, которая раньше могла организовать семейный ужин на двадцать человек, теперь с трудом заставляла себя выйти в магазин за хлебом.
А Максим… Максим взрослел. И взрослел он как-то неправильно, криво, без отцовской – или хотя бы дедовской – руки. В одиннадцать начал огрызаться. В двенадцать – прогуливать школу. Появились сомнительные друзья, какие-то секреты. Бабушкины просьбы он игнорировал с холодной, взрослой жестокостью, на которую способны только подростки.
– Ты мне не мать! – однажды крикнул он Валентине Михайловне, когда та попыталась отобрать у него телефон. – Моя мать – там! И она живет нормальной жизнью, а не киснет тут с тобой!
Мать пересказала это Юлии по телефону, и та услышала в ее голосе что-то новое. Усталую покорность, смирение человека, который сдался…
Деньги приходили регулярно. Переводы падали на карту пятнадцатого числа каждого месяца. Хватало на все: на репетиторов, которых Максим саботировал, на кружки, которые он бросал через месяц, на одежду, которую он рвал, на гаджеты, которые он терял или разбивал.
Только деньгами не купишь того, что мальчишке было нужно по-настоящему. Не купишь отца, который поставил бы его на место. Не купишь мать, которая обняла бы после школы и спросила, как прошел день. Не купишь деда, который научил бы забивать гвозди и не бояться темноты.
Юлия набрала Катин номер – восемь гудков, потом автоответчик. Перезвонила через полчаса – снова тишина. Написала в мессенджер: «Нужно поговорить. Срочно».
Сестра перезвонила на следующий день, когда Юлия уже заступила на очередное дежурство.
– Юлька, привет! Что случилось?
– Мама больше не справляется с Максимом. Ты должна что-то решить.
– Ой, опять ты со своим нытьем. Мама всегда жаловалась, она такая, ты же знаешь.
– Катя, она реально болеет. Давление каждый день зашкаливает. И Максим… Он из-под контроля вышел. Ему нужен кто-то, кто сможет с ним справиться.
– И что ты предлагаешь? Мне бросить все и приехать?
– А почему бы и нет? Это твой сын, не мой.
Пауза. На том конце провода что-то звякнуло – бокал о бокал, наверное.
– Слушай, – Катин голос стал вкрадчивым, – я тут подумала… Ты же одна живешь. Тебе все равно скучно там. Может, ты заберешь Максимку? Хотя бы на время?
Юлия отвела телефон от уха и уставилась на экран, будто не веря своим ушам.
– Ты серьезно?
– Ну а что такого? Ты же врач! Ты ответственная, справишься. Мальчику нужна стабильность, а у меня тут… – она запнулась, – у меня тут отношения, понимаешь? Генри… Он не готов к ребенку. Мы только начали все строить, и если я сейчас привезу Максима…
– То твой Генри сбежит.
– Не сбежит. Просто… Это сложно. Ты не понимаешь.
Юлия прислонилась спиной к стене ординаторской. В коридоре каталка прогрохотала мимо двери – везли кого-то в операционную. Где-то пищал монитор. Жизнь продолжалась, пока она слушала этот бред.
– Я работаю, Катя. У меня операции по шесть-восемь часов. Когда я прихожу домой, я еле стою на ногах. Какой ребенок? Как я буду за ним следить?
– Ну, он уже большой. Двенадцать лет – это почти самостоятельный человек. Сам в школу ходит, сам ест. Тебе только присматривать надо будет.
– Ты сейчас сама себя слышишь? Это твой сын! Твой! А ты хочешь сбросить его на тетку, потому что какой-то мужик важнее?
– Ты всегда была такой злой. – Катин голос похолодел. – Всегда меня осуждала. Я хотя бы живу полной жизнью, а ты что? Сидишь в своей больнице, кромсаешь людей и думаешь, что это делает тебя лучше?
Юлия молчала. Все то, что она годами пыталась не замечать, теперь лежало перед ней как на операционном столе. Вскрытое, неприкрытое.
– Если ты до конца года не решишь вопрос с Максимом, – сказала она ровно, – я обращусь в органы опеки. Расскажу, что ребенок фактически брошен матерью. Что бабушка не справляется по состоянию здоровья. И что его родная мать живет за границей с любовником и не желает выполнять родительские обязанности.
– Ты… – Катя захлебнулась от возмущения. – Ты не посмеешь!
– Проверим? Катя, это не пустая угроза. Я хирург, врач. Знаешь, сколько жизней я спасла? Какими связями обросла за это время? У тебя есть время до декабря.
– Да ты просто завидуешь! Завидуешь, что у меня нормальная жизнь, а ты так и осталась старой девой!
– До декабря, Катя. – Юлия нажала отбой.
Следующие недели были адом. Катя атаковала ее сообщениями. Сначала гневными, потом умоляющими, потом снова гневными. Мать звонила в слезах, не понимая, что происходит между дочерьми. Максим, узнав каким-то образом о конфликте, стал вести себя еще хуже.
Но Юлия не отступала. Она слишком хорошо знала сестру – знала, что та считается только с реальной угрозой.
Катя приехала в ноябре – ровно через три года после отъезда. Без улыбки, без чемодана цвета фуксии. С потухшими глазами и тихой ненавистью, которую даже не пыталась скрывать.
А Юлия приняла решение.
Она заставила мать продать трешку. Катя получила свою треть денег. А Юлия продала однушку, купив взамен светлую двушку: для себя и мамы.
Мать, вдали от внука и проблем, расцвела. Цвет лица стал нормальным. Давление пришло в норму. Сон тоже значительно улучшился. Матери пошел на пользу покой.
Катя же осталась с Максимом. Кажется, снимала квартиру в том же Саратове. На звонки не отвечала, на сообщения не реагировала. Обида оказалась сильнее кровных уз. Но Юлия знала: это пройдет. Или не пройдет. В любом случае – она сделала то, что должна была. Защитила мать. Заставила сестру наконец повзрослеть. И вернула Максиму мать, хоть и таким способом…
