Кирилл вставал в 5:40 каждое утро. Без лишних минут. Без выходных. У него был будильник с разбитым экраном и затёртой кнопкой повтора — он купил его ещё в девятом классе, когда начал бегать по утрам и мечтать стать чемпионом. С тех пор много чего треснуло в его жизни, но будильник звонил исправно, как будто всё ещё верил. Сейчас ему было двадцать девять. И он не чемпион. Ни титулов, ни поясов, ни интервью. Только синяки, списанные долги и бесконечные попытки.
Он жил в однушке на шестнадцатом этаже — панельный муравейник на окраине, с лифтом, который чаще стоял, чем ездил. Тридцать квадратных метров, из которых половину занимала надежда: тяжёлая груша, пара гантелей с потрескавшейся резиной, коврик, на котором он делал растяжку и иногда спал. Рядом — ноутбук, весь в наклейках и табличках с расписаниями, схемами, цитатами. В углу сушились бинты, впитавшие столько пота, что пахли, как спортзал. На кухне — пачка макарон, банка протеина, термос. Холодильник гудел так, будто тоже устал, но продолжал — как и он.
У него был Instagram, который он вёл методично: тренировки, приёмы, советы, сторис с уставшим лицом и подписями типа «борись». Он знал, когда лучше выложить пост, какие хештеги работают, и сколько секунд нужно говорить в видео, чтобы удержать внимание. Это была его вторая тренировка — цифровая. У него было 2 118 подписчиков. Большинство — такие же, как он. Те, кто ещё не сдался. Те, кто понимал, о чём он пишет, без лишних слов. Иногда они писали в личку: «Брат, держись», «Спасибо за мотивацию», «Ты даёшь надежду». Он отвечал не всегда, но читал всё. Эти люди были его невидимой трибуной.
Каждое утро начиналось с трёх вещей: вода, разминка, зеркало. В зеркало он смотрел долго. Не из-за самовлюблённости, а чтобы напомнить себе, зачем всё это. Чтобы не забыть, каким был, и каким должен стать. Там, в отражении, был человек, у которого ещё ничего не вышло — но который всё ещё идёт. Иногда он говорил себе вслух: «Ты справишься». И в этой тишине, между отражением и голосом, зарождалась сила.
Он тренировался дважды в день — по утрам до работы и поздно вечером, когда зал почти пустел. Иногда он делал упражнения в парке или прямо у дома, на скрипучем турнике, с которого сыпалась краска. Работал курьером — на велосипеде, зимой и летом, без выходных. Мог отвезти суши на другой конец города и тут же ехать в зал, не успев переодеться. Снимался на подработках — то реклама, то массовка, то фото для спортивных сайтов, где его ставили в ряды других и просили просто стоять с напряжённым лицом. Иногда в зале ему кидали: «Ты же с того постера?» Он кивал. Улыбался. И шёл пахать дальше. Потому что знал: в кадре — не ты, а кто-то вроде тебя. А вот в бою — ты один.
Иногда он выигрывал. Маленькие турниры, ничем не примечательные. Залы без кондиционеров, раздевалки с облезлой плиткой. Без трансляций, без прессы. Судьи, которые путали имена, и зрители, которых можно было пересчитать по пальцам. Он выкладывал фотографии с медалями. Вдохновлялся. Гордился. И каждый раз кто-то в комментариях писал: «А кто ты вообще?» Иногда — с насмешкой, иногда — всерьёз. И это било сильнее, чем по корпусу.
Он ел одно и то же. Курица, гречка, яйца. Вода из-под крана — отстоявшаяся. Спал с берушами — за стенкой жил саксофонист, который репетировал по ночам. Не пил. Не гулял. Ни девушки, ни выходных. Только цель. Такая, которую никто, кроме него, не видел. И, может, не поверил бы, даже если бы рассказал.
Мать звонила раз в неделю. Говорила: «Кирюша, может, уже хватит? Найди нормальную работу. Посмотри на других. У тебя ничего нет». Иногда — мягко, с тревогой в голосе. Иногда — резко, с досадой, будто злилась на его упрямство больше, чем он сам. Он слушал. Молчал. Не перебивал, не спорил. После звонка — бег. Пять километров. Через парк, по лужам, по треснувшему асфальту, где каждый шаг — как отпор словам. Потом — планка. До судорог. Потом — лёд на плечо. Молчаливое извинение телу за то, что снова загнал.
Иногда он ложился и не мог заснуть. Мысли крутились, как карусель: «А вдруг они правы? А если я просто упёртый дурак? А если всё напрасно?» Они не давали дышать. Он вставал, шёл к окну, смотрел вниз, как будто там был ответ. Свет фар, окна, редкие прохожие. Тишина. И тогда он тихо говорил сам себе: «Нет. Не напрасно. Не сдаваться». Словно клятва. Словно спасение. И снова — отжимания, растяжка, лёд. Хоть что-то. Лишь бы не остановиться.
Прошло девять лет. Девять лет борьбы, одиночества, усталости, долга, отказов, молчаливых проигрышей, голода, боли в спине, челюсти, коленях. Девять лет, в которые никто не верил. Даже он — не всегда. Но каждый раз, когда было невыносимо, он почему-то не сдавался. Что-то в нём цеплялось за стенку. Может — инерция. А может — что-то большее, что не поддаётся объяснению, но не даёт остановиться.
Но однажды его заметили. Один бой — случайный. Никто не делал на него ставки, соперник считался фаворитом. Но Кирилл выиграл — чисто, уверенно, с тем выражением лица, в котором угадывались девять лет боли. Один ролик — вирусный. Снятый на телефон, с дрожащей картинкой и нецензурными криками на фоне, но в нём было то, что не купишь: настоящее. Один менеджер — настойчивый. Сначала просто написал, потом позвонил, потом прилетел в Москву.
Через месяц он подписал контракт. Через полгода его узнали в супермаркете — продавец переспросил имя на карте, а потом показал палец вверх. Через год он дал первое интервью. Студия, свет, микрофон. Никаких списанных долгов. Первые деньги. Первое признание.
И в нём спросили:
— Каково это — добиться успеха?
Он улыбнулся. Посмотрел в камеру. И сказал:
— Это значит не выключать будильник. Даже когда очень хочется. Особенно — тогда.
Он по-прежнему жил в тех же тридцати квадратах. Не потому что не мог позволить больше, а потому что хотел остаться в точке, где всё началось. Только холодильник был новый. И гудел тише. На стене висела фотография с того самого боя. Подпись он сделал сам: «Ты не сдался».
Путь остался тем же. Просто теперь по нему шёл не один. Теперь у него были зрители. Ученики. Пацаны, что писали: «Я тоже начну». И он отвечал: «Начни. Только не останавливайся».
