Борис аккуратно прикрыл за собой дверь, поставил рюкзак с ноутбуком на пол, снял куртку.
В квартире было подозрительно тихо.
— Юля! Юль, ты дома? — спросил мужчина. — Я приехал, Юль.
Прислушался. Ни звука, ни шороха. Ни–че—го… Как будто квартира вымерла.
Боря осмотрел прихожую. Может, ошибся? Не туда зашел? С этой работой последний ум потеряешь! Начальство грузит и грузит, давай, мол, перевыполняй план! Кадровики пилят и пилят, сокращай, мол, что тянешь! Заказчики тоже наседают… А он же, Боря, один! Один со всеми ими борется!
Да нет, вроде и дом его, и, вон, на полке Юлина шапка лежит, и шубка висит, та, что в прошлом году тесть из Турции привез.
— Юль, ну я пришел же! — Боря прошел по коридорчику к гостиной.
Там, на диване, накрыв глаза кругляшами огурцов, в халате и с ярко–красным лаком на ноготках лежала Юля. Она, кажется, спала. На вешалке, зацепленной за дверцу шкафа, висело красивое платье, тоже ярко красное, с блестками по лифу и лентой на поясе. На полу под ним стояли туфельки, черные, на высоком каблуке, очень изящные.
Борис нахмурился. Зачем всё это? Они куда–то идут? Он опять что–то забыл? В голове возник образ календаря, на котором обведены все значимые семейные даты. Свадьба, день рождения тещи, тестя, знакомство, первый поцелуй, Новый год, в конце концов. Ну как забыть про Новый год?!.. Нет, всё не то.
— Юль, случилось что? — спросил он, потормошив жену за плечо. — Ты чего лежишь–то?
Та резко вздохнула, как будто из омута вынырнула, села. Огурцы упали на халат, Юлька быстро подобрала их, сунула в рот, зажмурилась, потом посмотрела на часы и в ужасе вскочила.
— Господи! Проспала! Проспала! Растяпа! Боря! Боренька, — кинулась она к мужу. — Я сейчас! Я быстренько! Выйди из квартиры на десять минут, а? Нет, десяти не хватит, давай на пятнадцать. Ну пожалуйста! Борь, иди! — залепетала она, развернула мужа лицом к двери, подтолкнула. — Иди!
— Юль, я вообще–то уже пришел. Я устал и… — заворчал Борька.
— Ну вот потому, что ты устал и пришёл, ты и выйди. Так надо. Просто поверь мне. Я сказала, уйди, — процедила она сквозь зубы.
Боря, насупившись, схватил из вазочки, что всегда стояла на столе, конфету в ярком, радужном фантике, пожал плечами и побрел в прихожую.
— Мне куртку брать? — буркнул он, открыв входную дверь.
— Бери! Бери, конечно! И ботинки переодень. Боря, ну что ты копаешься?
Юля явно нервничала. «Не повредилась ли умом?.. — как–то тоскливо подумал Борис. — Говорят, «Альцгеймер» сейчас молодеет…»
— Да иду я, вот, ушел уже! Я на лестнице буду. Покурю, — сказал он.
— Ага! — Юля захлопнула за ним дверь. — Я быстро.
В квартире послышалась какая–то возня, как будто раскрывали картонные коробки, залепленные скотчем, потом потянуло приятными запахами из кухни.
— Что –то не то! — соображал Боря, глотал слюнки и курил.
В подъезд вошел сосед, Петр Петрович.
— Борь, а ты чего тут? Дай, тоже с тобой покурю. Погодка–то какая! — закряхтел дядя Петя, скинул со своей ушанки снег, потопал высокими ботинками. — Зима, крестьянин, торжествуя… — начал он, но замолчал. Боря, кажется, дремал, привалившись к углу.
— С работы? — сочувственно поинтересовался сосед.
— Да неее, — протянул Борис, медленно выдохнул, наблюдая, как дымок в холодном подъезде завивается змейками, поднимается вверх. — К сестре ещё заезжал, там помочь надо было.
— К Маргарите–то? Лихая баба, — кивнул дядя Петя.
— Да она нормальная. Просто развелась недавно, теперь по хозяйству никто не помогает, вот я езжу иногда. А она всё: «Бу–бу–бу, бу–бу–бу…», весь мозг мне чайной ложкой выела, — махнул рукой Борис. — А тут ещё Юлька затеяла что–то, велела ждать. Ладно, не важно. Как у вас–то? Как Антонина Игоревна?
— Нормально. Терпит меня, ирода, хвалит иногда, — улыбнулся Пётр Петрович. — К детям тут ездили, внуков нянчили. Хорошо, одним словом.
— Ну и хорошо, — кисло улыбнулся Борис, хотел что–то ещё добавить, но тут дверь его квартиры открылась, на пороге показалась Юля, при марафете, в том самом платье, туфлях, прическа, как на выпускной бал или вручение «Тэффи», золото везде — в ушах, на руках, на шее.
— Боренька! — восхищенно подняла она бровки, закатила глаза, радостно охнула. — Пришел, милый? Ну что же ты стоишь?! Заходи, заходи скорее! Устал, мой хороший, намаялся! Проходи! — она кинулась мужу на шею, стала гладить его по голове, ерошить волосы, срывать с него шарф. — Я помогу, давай, курточку, шарфик, шапочку тоже… — не унималась Юлька.
Растерянный Борис неловко обнял её, дядя Петя даже закашлялся, как хороша была Юля.
— Здравствуйте, дядь Петь, — уже затолкав мужа в квартиру, прошептала Юлька. — Супруге спасибо передайте. Я посуду потом занесу.
— Ага… — растерянно кивнул Пётр Петрович.
Боря медленно раздевался. Заело «молнию» на куртке, он стоял и дергал «язычок», потел и удивленно таращился на жену. А та схватила со столика поднос, торжественно встала перед Борькой.
Дядя Петя, видя эту картину, застыл. Но Юля захлопнула дверь, пришлось идти к Антонине…
— Хлеб да соль, мой любимый, единственный ты мой муж. Испей рюмочку с устатку, закуси, чем Бог послал! — выставила Юля вперед руки с подносом. На нем рюмашка, налитая до краёв, сальце, хлеб черный, бородинский, Борин любимый, лучок маринованный, кружочки соленого огурца. — Ну что же ты?! Прими от меня напиток, не побрезгуй!
— Юль, ты чё? — оторопел Боря. «Молния» окончательно сломалась, тогда он стянул куртку через голову, выругался, нагнулся, было, чтобы расстегнуть ботинки, а Юля уже тут как тут, сунула ему в руки рюмку, а сама кинулась снимать с мужа обувь.
— Вот так, вот тапочки, на батарее держала, чтобы ноженьки твои, замерзшие в машине нашей быстроходной, отогреть. Вот. Ботики я потом протру, а пока здесь ровненько поставлю, пряменько, пусть сохнут. Ну, проходи на кухню, сокол мой! Я тебя потчевать буду.
Юля поклонилась до пола, провела рукой по паркету, так уж низко наклонилась.
Боря всё хотел что–то спросить, но Юля не давала ему и слова вставить.
— Так… Садись. А! руки! Надо же помыть твои руки! Вот тазик, вот полотенце с моего плеча неблагодарного возьми. Ох, как я люблю тебя, Боренька, уж так люблю, готова упасть на колени. Хочешь? Упасть мне? — Юлька просяще заглянула в глаза мужа. И он всё никак не мог понять, чего она просит: разрешения бухнуться на керамогранит кухни коленками, или чтобы он, Боря, ей это не разрешил.
— Не надо на колени, — наконец прошептал он.
— Хорошо. Тогда начинаем трапезу. Сначала салатик. Попробуй, очень вкусный. Вот, я тебе на тарелочку с золотой каёмочкой положу! — Юлька бухнула на тарелку, взятую «напрокат» у тети Тони, «Оливье». — И вот, конечно, водочки. В холоде держала, чтобы, как ты любишь, студеной ртутью по горлу пробежала, и в желудке приятная льдинка забулькала. Вооот…
Боря хряпнул, закусил салатом. Вкусно, странно всё это, конечно же, но вкусно.
А Юля стоит рядом, любуется, как он ест, прицокивает язычком, головой качает, и всё приговаривает: «Ай да Боренька, ай да муж мой золотой!» Салфеточку льняную наготове держит, если вдруг надо пятнышко убрать.
— Всё? — встрепенулась Юлька. — Тогда подаю горячее. Говядина, тушёная с овощами. Самая полезная, самая настоящая, из магазина здорового питания, две тысячи за килограмм. Опаньки! — Юля вынула из духовки глиняную кастрюльку. — Аромат… Божественно! По заморскому рецепту. Не как там в столовых этих, а у меня с приправками, с заговорами, с…
— Чего–чего?! — Брови Бориса поползли наверх. — Юля! Мы не миллионеры! С какого лешего такие траты?! Я и свинину поел бы. И курятину…
— Не вели казнить, батюшка! — бухнулась–таки на коленки Юля, поморщилась от боли, всхлипнула. — О твоём здоровье забочусь, о твоем благополучии. Сама буду костями питаться, а тебя, главу дома нашего, накормлю достойно, как царя. Ешь! Ну ешь ты наконец эту тушенку проклятую! — Юля вдруг вскочила, заплакала, размазывая косметику. — Что тебе ещё не хватает, а? Извини, ковровую дорожку не постелила, не нашла. У Игнатовых есть, но не дали, вредины, у них, видите ли, она, эта дорожка, паркетины закрывает, какие вылетают. Ах, да… Столовые приборы ещё… На серебряные не хватило моей зарплаты. Но я буду стараться. И баловать тебя, и пятки чесать, и…
Борис отодвинул тарелку, встал, возвышаясь над женой, как жираф над мелкой мышью.
— Так, мы сейчас сядем, и ты спокойно, я повторяю, спокойно объяснишь, что происходит. Четко, медленно и доступно. А то у меня мозг уже кипит! — сказал он, дернул Юлю за руку, усадил на стул.
— Что случилось? А это ты мне расскажи, что случилось! — вскочила она опять, но тяжелая рука мужа опустила её хилое плечико вниз. Юлька пододвинула к себе говядину, и овощи пододвинула, и вина плеснула себе в бокал, стала быстро пережёвывать мясо, проглотила. Боря наблюдал молча, боялся, наверное, перебить жене аппетит. — Эта твоя Маргарита, мегера твоя, звонит мне, отчитывает! Мол, она мне братика своего отдала, от сердца оторвала, рану себе оставила, а я что? А я тебя, Боренька, в черном теле держу! И покормить, как следует, не могу, и пиво твоё любимое не покупаю, и тапочки в зубах не приношу, а надо было бы, ты же меня где нашел? На вокзале. Ты меня, Боря, из грязи вытянул, человеком сделал, а я, неблагодарная, тебя мучаю. Вот так.
— Чего? Юля, окстись, что ты несёшь?! При чем тут Ритка? — поморщился Боря.
— А при том! Ты думаешь, я не знаю, что ты к ней каждую неделю ездишь и жалуешься на меня. Рубашки не умею гладить, брюки, «стрелки» эти противные, — тоже не умею, выпить не разрешаю. Было? Нет, ты мне скажи, было?! — Она ударила кулаком по столу и одним махом осушила бокал, крякнула и занюхала Бориной рукой. Он испуганно отпрянул.
— Да не было ничего! Ну, навещаю, да. Она же теперь одна, ей тяжело. А мы — родня, надо выручать. Да она сама зовет, — стал оправдываться Борис.
А ведь было! Но он же так говорил, шутя! Маргоша его подначивала, скажи, мол, что с женой плохо, а со мной, той, что тебя вырастила, на ноги поставила, — хорошо! И он говорил. А она млела. А он, Боря, просто не выносил её слез! Она это знала и, чуть что, начинала всхлипывать. Вот он и вспоминал, что дома не так…
— Зовет. А ты ходишь. Слушай, а может, ты у неё жить станешь, а? Тапки в зубах ей пойдут! Твои, сорок восьмого размера, у меня в челюстях не поместятся, а у неё в самый раз. И пивасик, и рюмасик, и всё остальное будет. Давай! Борь, я, правда, не обижусь! — пожала плечами Юля.
— Нет! Нет. Ты что! — взволнованно заверещал Борис. Ну куда он без Юльки, без своего милого, маленького мышонка?! — Не нужны мне тапки, я вообще могу без них ходить. И пить я бросаю, некогда, да и голова потом чугунная. Я с тобой хочу…
— Разве? Тогда зачем жаловаться бегаешь, как баба какая–то?! Я вот про тебя никому ничего не рассказываю! Всем говорю, что живем лучше всех. И это правда. Была… А мегера твоя меня просто не любит. Она даже на свадьбе на меня волком смотрела, а на тебя — с жалостью. Но не могу я каждый день тебя разносолами радовать и пятки тебе чесать. Я на работе, как лошадь, устаю. У меня выпускной класс, экзамены, я волнуюсь. А она, Рита, ещё нервы треплет мне. Каждый понедельник ты у неё, каждый вторник она мне звонит.
— Почему ты не говорила?
— А почему ты не говоришь, что к ней поехал? — задала встречный вопрос Юля.
— Я знаю, что тебе это будет неприятно, вот и молчу. Юль… — выпятил нижнюю губу Борис, жалобно вздохнул.
— А вот не надо никаких тут оправданий. За моей спиной меня же обсуждаете… Нда, Боря, неважнецкий у нас с тобой брак, бракованный! — сбросила его руку со своего плеча женщина.
— Да Юлька! Ей просто тяжело, она одна… — затянул свою пластинку Борис.
— Она сама виновата. Сама мужа съела целиком, он и сбежал. Она, твоя Рита, вампир! Она же питается тобой теперь! Ты приезжаешь всегда нервный, недовольный, всё тебе не так. Я прям чувствую, что сейчас разведешься со мной. А у меня, Боря, по понедельникам дополнительные по алгебре с двоечниками, я сама готова помереть.
Рита, по сути, вырастила Борьку, сидела с ним, пока он был маленький, а родители работали, потом помогала делать уроки, когда он пошел в школу, ходила к учителям, просила за него, если брат шалил. Мама с папой умерли рано, поэтому студенческие годы Бори, его первая любовь, первые сигареты и первая выпитая бутылка были на её глазах. Марго тогда уже вышла замуж, уехала к мужу, а Боре оставила родительскую квартиру, но глаз с брата не спускала, могла каждый день мотаться, проверять, что он там делает, что ест, не пьет ли с дружками. Если заставала у брата компанию, то всех выгоняла. «Боре надо учиться! — твердила она и за шкирку выпроваживала ребят. — Боря, в отличие от вас, студент!» Муж смотрел на чудачества Риты сквозь пальцы, списывал всё на сестринскую любовь. Но когда Боря познакомил сестру с Юлей, Рита восприняла ту, как соперницу. А уж когда объявил, что они женятся, то всю ночь плакала…
На свадьбе сидела, как воды в рот набравши, счастья не желала, «Горько!» не кричала, не танцевала.
— Ну что ты ка на похоронах?! — тянул ее за руку Володя. — Пойдем, покажем этому молодняку, как пляшут настоящие супруги!
А она не могла. Не могла, и всё. Ноги не несли, как говорится. А Юлька всё на шею к мужу вешается, как будто специально, чтобы Риту вывести из себя…
Так и не подружились. И Боря дорожку к сестре не забыл, привык, что она всегда при нем, всё про него знает…
— Ну родственники же… — невнятно пробормотал Боря, тоже теперь жуя говядину. — А вкусно, Юль! Ну надо же, как вкусно! А можно мне добавки? — Он протянул жене тарелку, думая, что отвлечет её, посмеются и забудут…
Но Юля демонстративно встала и пошла в комнату.
— Сам возьмешь. А потом расскажешь об этом Маргоше. Она тебя пожалеет.
И ушла. Скоро из комнаты послышались звуки телевизора и бренчание на пианино. Юля, когда нервничала, садилась за инструмент и стучала по клавишам. Музыкального образования у нее не было, слуха тоже, поэтому получалось душераздирающе.
Пётр Петрович, живущий за стенкой, строго глянул на Тоню, свою жену, и сказал:
— Вот как у людей всё заведено! Сначала она мужа в красивом платье встречает, да при боевом раскрасе, да на каблучищах. В руках — подносик, на нем нектар с закусочкой, всё чин чином. Потом, видимо, съестное подала, дальше музицирует, чтобы пищеварение у мужа было нормальное. А ты что? — с сожалением о своей пропащей жизни кивнул дядя Петя жене. — «Ноги вытри!», «Куда своими граблями полез?!», «Картошки свари, лентяй!», «Хлеба купи!», «Чего опять водкой от тебя разит?». И пошло–поехало. Нет, не умеете вы, Антонина Игоревна, мужскую сущность видеть. Не умеете…
Тоня подбоченилась, гордо вскинула голову.
— А вы, значит, умеете сущность эту свою видеть? Ага, знаем таких! Они к сестрам бегают, на жен жалуются. А потом домой прибегают. И везде сыты, везде обласканы. Тьфу на вас! Ну и ищи себе другую, которая умеет сущность твою видеть! — Антонина широкими шагами направилась к шкафу. — Ухожу от тебя.
Петр Петрович подавился котлетой, закашлялся, побагровел весь.
— Куда? — просипел он.
— В монастырь! — отрезала Тоня. — И Юлю с собой возьму. Всё, Петя, прощай.
Она вздохнула, вынула чемодан, стала складывать вещички.
— Не пущу! — наконец откашлялся Петр, схватил жену за руки, она вырвалась, закрыла чемоданчик, старенький, кожаный, на уголках потрепанный. С ним ещё её мама от мужа уходила, и мама мамы. Это был «уходительный» чемодан, очень вместительный.
— А я и не спрошу. С наступающим, Петя. Свекры приедут, ты уж сам как–то тут…
И ушла. Оделась и ушла! Петр Петрович даже рот открыл, бросился следом, распахнул дверь.
На лестничной площадке стояла Юля, тоже при чемодане.
— Ну что, родная, пойдем? — спросила её Антонина, быстро взглянув на мужа. — Раз мы тут не ко двору.
— Да, — кивнула Юля. — Осторожно, теть Тонь, ступеньки…
Они вышли из подъезда, побрели к остановке, сели в первый подъехавший автобус…
Петр Петрович с Борькой догнали их только через три остановки. Запыхавшиеся, красные, без шапок, они стояли и хлопали ртами, как рыбы.
— Выйдите, поговорить надо! — прошептал женщинам Борис.
— Ага! Вот так и вышли! Отвернемся, Юленька, нам не до них. Мы им не угодны, — равнодушно пожала плечами Антонина Игоревна. — Извозчик, трогай!
Двери автобуса закрылись. Дядя Петя и Борька тоже уже ехали внутри. Куда? Какая разница, лишь бы с ними, с женами…
Молчали, потом Юля, пошептавшись с соседкой, пересела к мужу, тот сразу взял её за руку. Тоня глазами приказала Петру сесть рядом с собой.
— Замерзла я чего—то, — повела она плечиками. — Ну обними что ли! В последний раз, перед разводом. — И хитро улыбнулась.
Петр Петрович осторожно, как будто боялся, что Тонька ударит его током, приобнял жену. Та прильнула к нему, замерла.
Борис тоже прижал Юлю к себе.
— Прости, пожалуйста, — прошептал он. — Я с Ритой поговорю… Я больше не буду, Юль. Я тебя люблю, мне другого никого не нужно! И мне всё–всё в тебе нравится! Слышишь? Всё–всё! И жизнь наша самая лучшая, семейная жизнь!
Пётр и Тоня отвели глаза, смутившись того, как Борис и Юля целовались…
… — Боря! — кричала в трубку Маргарита. — Борис, что происходит?! Я сижу без продуктов, пропылесосить давно пора, а тебя всё нет! Сегодня после работы ко мне!
— Не могу, Рит. С Юлей идем в театр, — зажмурившись, ответил Боря.
— Что? — грянул гром. — Я, твоя сестра, живу одна, тоскую, всю свою молодость на тебя положила, а ты ко мне спиной поворачиваешься? Не стыдно?
— И прилепится муж к жене своей, и станут они одна плоть, — ответил Боря. — И вообще, я свои долги тебе сполна отдал. Рит, некогда мне, извини. Хочешь, на выходных приезжай к нам в гости.
Рита фыркнула и бросила трубку. Вдоволь наплакавшись, она набрала номер бывшего мужа. Может быть, он приедет, пропылесосит?..
