— Я не собираюсь праздновать ничего, мама! Хватит уже этого детского сада с семейными обедами! — Ольга бросила сумку на стул и скрестила руки.
— Олечка, я же всего лишь предложила… — Лидия Степановна замерла у плиты с деревянной лопаткой в руках.
— Вот именно! Ты всегда «всего лишь предлагаешь». И каждый раз это превращается в цирк со слезами и старыми песнями.
Дочь отошла к окну, барабаня пальцами по подоконнику. За стеклом шелестели листья старой яблони, которую отец посадил, когда Оле исполнилось семь. Двадцать восемь лет назад.
— Я просто хотела приготовить твоё любимое шоколадное суфле, — тихо произнесла мать, отворачиваясь к плите. — Как в детстве.
— Как в детстве? — Ольга резко обернулась. — А ты помнишь, что было после того «детства» с суфле? Как отец приходил пьяный и вы орали до утра? Как мне приходилось затыкать уши подушкой?
Лидия Степановна замерла. Лопатка в её руке задрожала.
— Это было давно, доченька. Твой отец уже десять лет как…
— Я прекрасно знаю, сколько лет прошло, — перебила Ольга. — И что с того? Ты думаешь, достаточно напечь сладостей, и всё волшебным образом исправится?
Мать медленно положила лопатку на стол. Потом открыла холодильник и начала доставать яйца, молоко, масло — как будто не слышала слов дочери.
— Я купила новую форму для выпечки. Посмотри, с волнистыми краями, — её голос звучал неестественно бодро. — В магазине сказали, что суфле в ней получается особенно воздушным.
— Ты меня вообще слушаешь? — Ольга подошла ближе. — Я говорю, что не хочу никаких праздников, никаких суфле, никаких воспоминаний! Почему ты никогда не слышишь того, что я говорю?
Лидия Степановна аккуратно поставила яйца на стол.
— А что ты хочешь услышать, Оля? Что я была плохой матерью? Что я должна была уйти от твоего отца раньше? — Она подняла глаза на дочь. — Я это знаю. Каждый день знаю.
— Ой, только не начинай опять! — Ольга всплеснула руками. — Вот это вот «я всё знаю, я во всём виновата». Классический приём, чтобы вызвать жалость. А потом мне становится совестно, я начинаю тебя утешать, и мы делаем вид, что всё нормально.
Пожилая женщина начала разбивать яйца в миску, отделяя желтки. Её движения были отточенными, механическими.
— В этот раз всё будет по-другому, — сказала она, не глядя на дочь. — Ты только останься на ужин. Хотя бы сегодня.
— Зачем, мам? — Ольга осела на стул. — Мы обе знаем, чем это закончится. Ты будешь улыбаться и рассказывать, каким замечательным был наш дом, каким щедрым был отец в хорошие дни. А я буду сидеть и кивать, хотя на самом деле помню совсем другое.
— Неправда! Не только плохое было, — Лидия Степановна повернулась к дочери. В руках она сжимала венчик. — Помнишь, как он читал тебе на ночь? Как возил на рыбалку?
— О боже! — Ольга вскочила со стула. — Ты снова за своё! Да он читал мне, только когда был трезвым! Раз в месяц, не чаще.
Мать опустила голову.
— Он любил тебя, Оленька. По-своему, но любил.
В кухне повисла тяжёлая тишина. Ольга отошла к окну и закусила губу, следя за тем, как мать продолжает готовить — словно ничего не произошло. Взбивает белки, аккуратно, по кругу. Так же она всегда «взбивала» любые конфликты — превращая их в гладкую, воздушную массу фальшивых воспоминаний.
— Я приехала помочь тебе разобрать чердак, а не ворошить прошлое, — наконец произнесла Ольга, наблюдая за знакомыми движениями материнских рук.
— Знаю, знаю, — кивнула Лидия Степановна. — Но сегодня ведь тридцать лет, как мы въехали в этот дом. Помнишь, какие обои были в твоей комнате?
— С корабликами, — машинально ответила Ольга. — Папа сам их клеил. А потом пошёл «отметить» и вернулся через два дня.
Лидия Степановна замерла, не донеся венчик до миски.
— Я не помню этого, — сказала она тихо.
— Зато я помню каждый раз, — Ольга провела пальцем по запотевшему стеклу. — Ты просила никому не говорить. Соседям рассказывала, что он в командировке.
Мать продолжила взбивать белки, её плечи поникли.
— Я боялась, Оленька. Постоянно боялась всего — что он уйдёт навсегда, что не хватит денег, что люди будут шептаться за спиной… У меня не было выбора.
— Выбор есть всегда, — ответила дочь, не оборачиваясь.
В этот момент в кухне что-то щёлкнуло, и погас свет.
— Опять пробки, — вздохнула Лидия Степановна. — В прошлый раз Николай Петрович помогал чинить. А теперь…
Ольга достала телефон, включила фонарик.
— Где щиток?
— В коридоре, возле кладовки, — мать потянулась за спичками. — Я сама справлюсь, не беспокойся. Привыкла уже.
— К чему привыкла? К темноте? — хмыкнула Ольга, направляясь в коридор.
— К тому, что нужно всё делать самой, — прозвучало ей вслед.
Пробираясь с фонариком к электрощитку, Ольга споткнулась о коробку. В свете фонаря блеснула рамка — старая фотография, где они втроём: счастливые, улыбающиеся. Семейный портрет, сделанный специально для школьного проекта «Моя семья».
Полная лжи картинка.
Она резко захлопнула коробку и щёлкнула рубильником. Кухню залил свет.
— Уже уходишь? — спросила мать, заметив, как Ольга взялась за свою сумку.
— Мне нужно на работу завтра, — соврала та. — Я приеду в выходные, разберём чердак.
— А суфле? — растерянно спросила Лидия Степановна. — Я уже начала…
— В следующий раз, мам, — Ольга избегала смотреть на мать. — Я позвоню.
Ольга не смогла уехать. Мотор заглох на полпути к трассе, и машина замерла посреди дороги, словно сама судьба вцепилась в колёса. Ольга несколько раз повернула ключ — бесполезно. Она выругалась и достала телефон, чтобы вызвать эвакуатор. «Ждать придётся часа два», — безразлично сообщил голос в трубке.
Вечерело. Выбора не оставалось — пришлось вернуться. Ольга медленно брела по знакомой улице, пиная мелкие камешки. Вдруг её внимание привлёк запах — домашний, тёплый аромат шоколада. Она остановилась. Мать всё-таки готовила суфле.
Дверь была не заперта. Ольга тихо вошла и замерла у порога кухни. Лидия Степановна, не заметив дочь, вынимала из духовки форму с пышным шоколадным чудом. Её глаза блестели от слёз, а на столе уже стояли две чашки.
— Думала, я вернусь? — Ольга нарушила тишину.
Мать вздрогнула, чуть не выронив форму.
— Боже, Оля! Ты меня напугала, — она поспешно вытерла глаза фартуком. — Что-то случилось?
— Машина заглохла. Эвакуатор будет через два часа, — Ольга неловко переминалась в дверях. — Ты всегда так делала, да? Готовила на двоих, даже когда знала, что никто не придёт.
Лидия Степановна осторожно поставила суфле на подставку.
— Нет, я… просто не успела убрать вторую чашку, — она отвернулась к раковине.
— Не ври, — Ольга шагнула в кухню. — Когда отец не приходил домой, ты всё равно накрывала на двоих. А потом сидела до полуночи за пустым столом.
Мать молчала, только плечи её слегка подрагивали.
— Я всё видела, — продолжила Ольга. — И тогда не понимала, почему ты просто не уйдёшь. Почему не перестанешь ждать.
— Ты была маленькой, — голос матери звучал глухо. — Тебе нужна была семья.
— Мне нужна была нормальная семья! А не вечное ожидание пьяного отца и мать, которая делает вид, что всё прекрасно.
Лидия Степановна взяла нож и решительно разрезала суфле. Оно осело, выпуская облачко горячего шоколадного пара.
— Садись, — сказала она неожиданно твёрдо. — Давай поговорим как взрослые люди. Хватит этих детских обид.
— Детских?! — Ольга от возмущения почти задохнулась. — Ты называешь детскими обидами то, что отец приходил пьяный и орал на тебя? Что однажды чуть не поджёг дом, заснув с сигаретой? Что из-за него я боялась приводить домой подруг?
— А ты знаешь, что он был в больнице с нервным срывом после того, как потерял работу? — Лидия Степановна резко отодвинула тарелку с суфле. — Что его отец всю жизнь пил и бил его? Что на заводе он был лучшим мастером, пока не началось сокращение?
Ольга опешила:
— При чём тут это? Это его оправдывает?
— Не оправдывает. Но объясняет, — мать вздохнула. — Мы все продукт своего прошлого, Оля. Я молчала и терпела, потому что моя мама учила меня, что женщина должна сохранять семью любой ценой. А отец твой пил, потому что не знал других способов справляться с болью.
— И что? Мне теперь полагается всё простить и забыть? — Ольга с вызовом посмотрела на мать.
— Нет. Но, может, пора перестать наказывать за это меня? — Лидия Степановна подвинула дочери тарелку с воздушным десертом. — Я тоже делала что могла. С тем, что имела.
Ольга смотрела на идеальное шоколадное суфле. Точно такое же мать готовила после каждой крупной ссоры с отцом — словно извиняясь перед дочерью. Сладкий способ заклеить разбитую реальность.
— Эвакуатор будет только через два часа? — внезапно спросила Лидия Степановна.
— Да, — Ольга нехотя взяла ложку. — А что?
— Значит, у нас есть время, — мать отодвинула стул и села напротив дочери. — Покажу тебе кое-что. После десерта.
Суфле таяло во рту, но Ольга едва чувствовала вкус. Она механически отправляла ложку за ложкой, наблюдая за матерью. Та почти не притрагивалась к десерту, лишь изредка отщипывая крошечные кусочки.
— Так что ты хотела показать? — не выдержала Ольга.
Лидия Степановна поднялась, вытерла руки о фартук.
— Идём на чердак. Ты же за этим приехала.
Лестница на чердак скрипела под их весом. Ольга поднималась следом за матерью, наблюдая, как та осторожно перебирает ногами, держась за перила.
«Когда она так постарела?» — неожиданно подумала Ольга.
Чердак встретил их запахом пыли и старых книг. Лидия Степановна щёлкнула выключателем, и тусклая лампочка осветила заставленное пространство — коробки, чемоданы, стопки журналов, детский велосипед.
— Ты так ничего и не выкинула, — заметила Ольга.
— Всё собиралась, да руки не доходили, — мать подошла к дальнему углу, где стоял старый секретер. Порывшись в верхнем ящике, она достала потрёпанный конверт. — Держи.
Ольга недоверчиво взяла конверт. Внутри лежали документы — какие-то справки, выписки.
— Что это?
— Справки из наркологического диспансера. Твой отец лежал там трижды. Последний раз — за год до смерти, — Лидия Степановна присела на старый сундук. — Он пытался. Правда пытался.
Ольга хмуро просматривала пожелтевшие бумаги.
— И ты показываешь мне это, чтобы я его пожалела? Поздновато, не находишь?
— Нет, Оля. Чтобы ты поняла — мы не были счастливы, но мы старались, — мать достала ещё один предмет из ящика. — Смотри.
Это была детская тетрадь в клетку. Почерк на обложке принадлежал подростку — «Дневник Оли, 13 лет».
— Откуда он у тебя? — Ольга выхватила тетрадь. — Ты копалась в моих вещах?
— Ты сама оставила его, когда уехала учиться, — спокойно ответила мать. — Открой на пятой странице.
Ольга нехотя повиновалась. Её собственный детский почерк бросился в глаза: «Сегодня лучший день! Папа трезвый уже две недели! Мы ходили в парк, и он купил мне мороженое. Мама улыбалась всё время. Если бы так было всегда…»
— И что? — Ольга захлопнула дневник. — Ты думаешь, это что-то меняет? Один хороший день на месяц кошмара?
— А теперь открой последнюю запись, — Лидия Степановна смотрела куда-то в сторону.
Ольга перевернула страницы. «Я никогда не прощу их. Никогда. Особенно маму. Она могла всё изменить, но просто стояла и плакала. Ненавижу этот дом. Ненавижу их обоих».
Холодок пробежал по спине Ольги. Она помнила тот день. Отец вернулся пьяный, разбил сервиз — свадебный подарок бабушки. Мать плакала, собирая осколки. А он кричал, что всё купит новое, лучше прежнего.
— Я уже оправдывалась, что не ушла от него, — тихо произнесла Лидия Степановна. — Но знаешь, что я поняла со временем? Я не должна извиняться за то, что любила его. Даже когда он был таким.
— Любила? — Ольга почти выплюнула это слово. — Он превратил нашу жизнь в ад!
— Не всегда, — мать покачала головой. — Было и другое. То, чего ты не хочешь помнить.
Она поднялась и подошла к стопке коробок в углу. Достала фотоальбом в потёртой обложке.
— Мам, хватит, — Ольга почувствовала, как глаза начинает щипать. — Я не хочу смотреть на «счастливые» моменты.
— А я хочу, чтобы ты увидела правду. Всю правду, — Лидия Степановна открыла альбом и протянула дочери. — Не только то, что помнишь ты.
На фотографии отец держал на руках пятилетнюю Олю. Они смеялись, запрокинув головы. А на заднем плане — праздничный стол и шоколадное суфле со свечкой.
— Помнишь этот день? Ты хотела суфле вместо торта. Он полдня искал форму для выпечки, объездил весь город.
Ольга смотрела на снимок, но не могла вспомнить этот момент. Или не хотела.
Лидия Степановна перевернула страницу. Их семейная поездка на море. Отец учит Олю плавать, осторожно поддерживая за спину.
— А это помнишь? Как он боялся, что ты наглотаешься воды?
Что-то надломилось внутри. Перед глазами вдруг всплыл обрывок воспоминания — большие, надёжные руки отца, соленая вода, смех.
— Я не для того показываю тебе эти фотографии, чтобы оправдать его пьянство, — сказала мать, видя замешательство на лице дочери. — Но твой отец не был монстром. Он был человеком, который не справился со своими демонами. И я любила его. И ты тоже — когда-то.
— Это нечестно, — прошептала Ольга, чувствуя, как предательски дрожит подбородок. — Нечестно показывать мне это сейчас.
— А что честно, доченька? — Лидия Степановна посмотрела ей прямо в глаза. — Помнить только плохое? Судить нас, не зная всей истории?
Ольга смотрела на фотографии. На счастливые лица. На суфле со свечкой. На море. На свою детскую улыбку.
В глазах помутнело от слёз.
— Почему ты не показала мне это раньше? — выдавила она.
— Потому что ты не была готова смотреть, — просто ответила мать. — А я не была готова говорить.
Внизу раздался звонок мобильного телефона. Ольга вздрогнула и вытерла глаза.
— Наверное, эвакуатор, — она поднялась, сжимая в руках фотоальбом. — Я… мне нужно ответить.
— Конечно, — кивнула Лидия Степановна. — Иди.
Спускаясь вниз, Ольга чувствовала странную пустоту внутри. Телефон продолжал заливаться трелью. Она ответила — действительно, эвакуатор. Приедет через десять минут.
Лидия Степановна спустилась следом, молча прошла на кухню. Ольга стояла в прихожей, не зная, что сказать. Всё происходящее казалось нереальным — словно старый фильм, который крутят в кинотеатре для одного зрителя.
Мать вышла из кухни с маленьким контейнером.
— Возьми остатки суфле с собой. Не пропадать же добру.
Ольга хотела отказаться, но внезапно передумала и взяла коробочку.
— Спасибо, — она замялась, крутя в руках контейнер. — Мам, насчёт чердака… я приеду в выходные, как обещала. Разберём вместе.
— Я знала, что ты вернёшься, — в голосе матери промелькнула улыбка. — Не из-за чердака. Просто знала.
За окном посигналили — приехал эвакуатор.
— Мне пора, — Ольга неловко шагнула к двери. — Я позвоню завтра.
— Оленька, — Лидия Степановна окликнула её. — Дневник и фотографии… Ты можешь забрать их, если хочешь.
— Нет, — Ольга покачала головой. — Пусть останутся здесь. В следующий раз… в следующий раз посмотрим их вместе. Хорошо?
Мать кивнула, сдерживая слёзы.
За окном сигналили всё настойчивее. Ольга открыла дверь, но вдруг остановилась и обернулась:
— Ты была права. Я помню только то, что хочу помнить. Наверное… наверное, пора вспомнить и другое.
— У нас ещё будет время, — тихо ответила Лидия Степановна.
Эвакуатор увозил машину. Ольга села на заднее сиденье такси и прижала к груди контейнер с суфле. Водитель что-то спрашивал, но она не слышала.
Машина тронулась. В боковое окно Ольга видела, как мать стоит на крыльце, провожая её взглядом — маленькая фигурка в старом фартуке, с чуть поникшими плечами.
Ольга достала телефон и быстро набрала сообщение: «В следующий раз я помогу тебе с суфле. Моё, кажется, всегда опадает слишком быстро».
Ответ пришёл почти мгновенно: «Тебе просто нужна правильная форма, девочка моя. Как и всем нам».
Ольга улыбнулась сквозь слёзы и открыла контейнер. Суфле осело, но всё ещё пахло детством. Она зачерпнула ложкой и положила в рот. Горько-сладкий вкус шоколада растекся по языку.
Горько-сладкий, как память. Как прощение.
