Сторожить бывший завод было скучно, холодно и одиноко. Особенно зимой, когда сквозняки гуляли по бетонным коридорам, а снег задувало под дверь сторожки. Но Пётр Иванович не жаловался. После шестидесяти пяти жаловаться как-то глупо. Особенно если ты сам ушёл на пенсию, а через два месяца понял, что дома делать нечего, телевизор раздражает, а дети звонят раз в две недели по расписанию и говорят так, будто ставят галочку в списке дел.
Он приходил на смену за полчаса до начала, пил чай из термоса, который носил с собой ещё с времён геологической экспедиции, обходил периметр, проверял, закрыты ли ворота. Иногда останавливался у ржавых ворот, глядел в серое небо и думал, что жизнь как этот завод — когда-то гудела, кипела, а теперь — только ветер и эхо. Завод давно не работал, окна в цехах выбиты, бетон пах металлом и плесенью, а сторожка скрипела, как старый корабль, забытый в бухте. Но Пётр Иванович относился к ней с уважением. Это был его пост. Его крепость. Здесь никто не трогал его прошлое. И не задавал лишних вопросов.
Единственное, что спасало от тишины, — старое радио. Настроенное на одну волну, где по ночам крутили передачи о музыке, войне, психологии и иногда читали письма слушателей. Голоса в эфире были разными: кто-то говорил сухо, кто-то весело, но почти всегда — тёплыми. Они входили в сторожку, как старые знакомые, и заполняли собой всё: гулкое эхо бетонных стен, скрип кровати, даже гул в ушах. Пётр Иванович слушал, прижав ухо к колонке, и будто снова становился частью чего-то живого. Неважно, о чём шла речь — главное, что он не один.
Однажды, в начале февраля, радио заговорило голосом, который он узнал сразу. Женщина лет пятидесяти, чуть хрипловатая, с мягкой интонацией, в которой чувствовалась усталость и свет. Так звучала Лена.
— Анонимное письмо от слушательницы: «Мы с тобой не виделись тридцать лет. Если ты это слышишь… Я живу в Бердске. У меня кот, старая радиола и лишняя кружка чая. Приезжай. Я больше не сержусь».
Пётр Иванович застыл, как будто кто-то назвал его имя в пустой комнате. Лена. Та самая. Он и не знал, что её голос всё ещё живёт в памяти — не просто как звук, а как состояние. Вместе с запахом лаванды на её шее, с письмами в тонких конвертах, пахнущих мятной жвачкой, с тем самым летом в девяносто третьем, когда они жили на даче с кривыми ступеньками и спорили о том, кто пойдёт за хлебом, кто сдаст билеты, кто первый уступит в споре, который был совсем не о мелочах. Тогда ни один не захотел. И каждый остался при своём. А теперь — тридцать лет спустя — голос снова звучал. Спокойный, чуть ироничный, как и прежде, только с легкой хрипотцой, за которую он когда-то и влюбился.
Он не спал до утра. Сначала просто лежал на койке, глядя в потолок, потом встал, налил себе ещё чаю, но тот показался горьким. Мысли были сбивчивыми, будто кто-то листал его прошлое наугад. Он перебрал старые бумаги в ящике — обрывки квитанций, выцветшие фотографии, какой-то календарик. Ничего нужного, но остановиться было сложно. Потом попытался найти станцию в интернете, но у него не было ни смартфона, ни компьютера. Даже мобильник был кнопочный, с облупленным корпусом. В аптеке на углу девочка-фармацевт посмотрела на него, как на привидение, когда он спросил: «А радио “Открытое ухо” вы знаете?»
Через неделю он решился. Написал письмо — от руки, чернильной ручкой, которой давно не пользовался. Сначала чернила текли неровно, но потом пальцы вспомнили движение. Просто отправил на адрес радиостанции, указанный в старой газете, которую хранил зачем-то в ящике. Почерк у него был неуверенный, буквы плясали, но слова были точными: «Если это ты, я помню. Если нет — спасибо за голос». Он не стал перечитывать. Просто сложил, заклеил, подписал. И понёс на почту сам, как в те времена, когда верил, что письма действительно доходят.
Прошло две недели. В один из вечеров, когда он заваривал чай в сторожке, радио снова ожило. Сначала — легкий шорох, щелчок, будто кто-то расправлял страницы газеты, а потом голос ведущей, немного взволнованный:
— Для слушателя из Новосибирска. Лена передаёт: «Это я. Кот до сих пор орёт по утрам, но только уже другой. Кружка ждёт. Садик рядом, лаванда не растёт, но я могу посадить. Если ты по-прежнему любишь чай с малиной — я помню».
Он усмехнулся. Тихо. Почти беззвучно. В груди защемило, как от внезапного сквозняка. Он долго сидел в тишине, смотрел в остывающий чай и вспоминал, как однажды в юности она сказала: «Если потеряемся, найди меня по голосу». Тогда он засмеялся. А сейчас — нашёл.
Свет выключил только перед самым рассветом. А утром, не колеблясь, подал заявление об увольнении. В графе «причина» написал: «По личным обстоятельствам». Но внутри знал — причина одна: он услышал зов, который не имел права проигнорировать.
Через два дня он стоял у перрона. В руках был пакет с термосом, книгой, банкой варенья и шарфом, который она когда-то забыла у него. Радио он взял с собой, аккуратно завернул в полотенце — оно теперь стало чем-то вроде компаса.
Иногда дорога — это просто звук. Голос. Память. Или кружка чая, к которой ты шёл тридцать лет. И если повезёт, она будет ещё тёплой.
