— Маша, ты что, совсем ослепла?! — всплеснула руками Клавдия, подпирая забор своим внушительным телом. — Глянь, как твой Степан вокруг новой докторши увивается! Третий день подряд в медпункт шастает…
— Ой, да отстань ты, Клава! — отмахнулась Маша, развешивая безупречно белые рубашки мужа на верёвке. — Что ты мне тут басни рассказываешь?
День выдался солнечный, яркий.
Весна уже вовсю хозяйничала в деревне Березовке, одаривая всех своим теплом.
Маша, невысокая женщина с добрыми карими глазами, как обычно занималась домашними делами, когда её настигла соседка со своими «новостями».
— Не басни это! — упорствовала Клавдия. — Вчера своими глазами видела, как он с Аленкой-то этой… новенькой… чуть ли не обнимался возле аптеки!
Маша на секунду замерла, но тут же продолжила развешивать бельё, стараясь не подавать виду, как больно кольнуло сердце.
Их семью со Степаном всегда считали особенной в деревне.
Пятнадцать лет вместе, а живут как в первый день — с любовью да уважением.
— А ты, Клава, лучше бы за своим Витькой следила, — спокойно ответила Маша. — Он опять вчера под забором валялся…
Но червячок сомнения уже закрался в душу.
Вечером, когда Степан вернулся с работы, Маша пристальнее, чем обычно, вглядывалась в его лицо.
Высокий, статный, с добрыми серыми глазами и мягкой улыбкой — такой же красивый, как и в день их свадьбы.
— Что-то случилось, родная? — спросил он, заметив её взгляд.
— Да нет… так просто… — Маша отвернулась к плите. — Как спина-то? Прошла?
— А, да… Аленка Николаевна хорошее лекарство прописала. Уколы делает — золотые руки у девчонки!
Маша вздрогнула. Вот оно что — спина!
А она и не заметила, что муж последнее время прихрамывал…
Дни потекли тревожно.
Маша старалась не думать о словах Клавдии, но они, словно отравленные стрелы, засели глубоко в сердце.
Она начала замечать мелочи: то Степан задержится допоздна, то рубашку свою любимую, голубую, наденет не просто так…
А Клавдия не унималась.
Каждый день — новые подробности, новые «свидетельства».
То Степана с Аленкой в магазине вместе видели, то у калитки медпункта беседовали они подозрительно долго…
— Ты посмотри, посмотри, — шипела Клавдия одним вечером, — как он приоделся-то! Раньше в телогрейке ходил, а теперь — костюм да рубашечка накрахмаленная…
— Так это я его приодела! — вспыхнула Маша. — Я стараюсь, чтоб муж мой как человек выглядел!
— Ой ли? — прищурилась соседка. — А может, это он для молоденькой-то фельдшерицы прихорашивается? Двадцать пять лет всего девке — самый сок!
Маша не выдержала. Вечером, когда Степан вернулся с работы, она встретила его непривычно холодно.
— Что ж ты, Стёпа, меня позоришь перед людьми? — тихо спросила она, глядя в пол.
— Это как же? — опешил муж, замерев на пороге.
— К молодой докторше бегаешь… Люди уже судачат…
Степан побледнел:
— Да ты что, Машенька?! Совсем ума лишилась? Какая докторша? Какие люди?
— А чего ж ты там каждый день пропадаешь? — Машин голос дрожал.
— Так спина же! Радикулит проклятый! Я ж тебе говорил…
— А костюм зачем надел сегодня?
— Господи, Маша! — Степан схватился за голову. — В район ездил, в правление! Перед начальством не в телогрейке же появляться!
Но Маша уже не слышала. Обида, копившаяся неделями, прорвалась:
— Вот что, Степан Иванович… Иди-ка ты в летнюю кухню. Там и ночуй, пока не одумаешься!
— Маша!
— Иди! — она отвернулась, чтобы не видеть его растерянного лица.
Степан постоял минуту и молча вышел.
А Маша упала на кровать и разрыдалась.
Всю ночь не сомкнула глаз, прислушиваясь к звукам со двора.
Там, в летней кухне, ворочался Степан — она знала его каждый вздох за пятнадцать-то лет…
Утро выдалось хмурым.
Маша механически делала домашние дела, то и дело поглядывая в окно на летнюю кухню.
Степан ушёл чуть свет — даже завтракать не стал.
— Видала? — подскочила Клавдия, едва Маша вышла во двор. — Опять к ней побежал, окаянный!
Маша не выдержала:
— А ну-ка, пойдём, Клава! Прямо сейчас пойдём к этой… Аленке! Выведем всё на чистую воду!
Медпункт встретил их тишиной. Молодая фельдшерица — светловолосая, хрупкая девушка — что-то писала в журнале.
— А где… где Степан? — выдохнула Маша.
Аленка подняла удивлённые глаза:
— Степан Иванович? Так он ещё вчера справку получил, что курс лечения закончен. Больше не придёт…
— Какой курс? — Маша почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Радикулит у него был сильный. Десять уколов прописала, массаж… — Аленка вдруг осеклась, заметив выражение лица Маши. — А что случилось?
Тут дверь распахнулась, и на пороге появился Степан.
В руках — букет полевых цветов:
— Машенька! Я всю деревню оббежал, искал тебя! Прости меня, дурака…
— За что? — прошептала Маша.
— Что не рассказал сразу про болезнь. Не хотел тебя тревожить. Думал, сам справлюсь…
Аленка переводила взгляд с одного на другого:
— Постойте… Вы что же думали?.. — Она вдруг покраснела. — Господи! Да как можно! У меня жених в городе, свадьба через месяц… Я потому и уезжаю отсюда…
Клавдия незаметно выскользнула за дверь.
А Маша стояла, прижимая к груди полевые цветы, и плакала — теперь уже от стыда и облегчения.
Вечером они со Степаном долго сидели на крыльце.
Он обнимал её за плечи, и они молчали, глядя на звёзды.
— Знаешь, Стёпа, — наконец проговорила Маша, — а ведь я тебе новую рубаху вышила. Синюю, с узорами…
— А я тебе серёжки из района привёз, — улыбнулся он. — Давно хотел подарить, да всё случая подходящего ждал…
Через неделю Аленка уехала.
А ещё через месяц деревня уже обсуждала новую «сенсацию» — к председателю колхоза якобы племянница из города приехала, и что-то уж больно часто она с молодым агрономом видится…
Маша только посмеивалась, слушая эти разговоры. Теперь-то она знала цену деревенским сплетням. А Степан… Степан по-прежнему ходил в накрахмаленных рубашках, которые она стирала с особой любовью. И в глазах его по-прежнему светилась та самая, особенная нежность, предназначенная только для неё одной.
Вот так и живут они до сих пор — душа в душу, несмотря на все пересуды. А больше всех удивляется Клавдия: как же так? Ведь она была уверена… Но это уже совсем другая история.
