«Кто это может быть? — подумал Витька. — Хозяина дома нет, кто-то чужой пришел». И вспомнилась ему Гришкина жена – Нинка. Веселая такая, кудрявая бабёнка. Завитки у нее настоящие, так и вьются, так и вьются, а глаза – смешливые. «Неужели Нинка…» — Виктору аж страшно стало от догадки. «Вот и доверяй им», — подумал он.
Опускается летний вечер, окрыляет долгожданной прохладой, и дышится легче, и даже земля отдыхает после трудового дня. Сядешь на скамейке или на завалинке, оглянешься вокруг – да вон же баба Шура идет, вдруг чего скажет нового. Это вам не газету читать, не телевизор смотреть, а уж про Интернет – молчу. Не было его и в помине в 70-х. Зато баба Шура была. Она всё знает. Сейчас расскажет.
Деревенские байки
Конь в пальто
Витька Ерохин никак не мог избавиться от своего любопытства, всё ему знать надо. Кто-то не туда свернул, у кого-то корова от стада отбилась, где-то мотоцикл сломался — всё ему интересно.
А если уж соседи рядом, как же не поинтересоваться, чего у них там.
Зимой дело было. Вышел Виктор собаку привязать, а то лает бесперечь на всякого, кто мимо пройдет.
Ночь на дворе, завьюжило слегка. Глядь, а к соседям мужик какой-то в пальто пробирается. Нет, ну идет, вроде уверенно, в тусклом свете лампочки, что двор освещает, заметно, мужик какой-то в пальто, воротник поднят.
А Витька знает, что сосед его Григорий еще в обед уехал в район. А если в райцентр уезжает, то у родственников ночует. Ну значит Гришка у родни, а к нему какой-то мужик во двор прошел. Главное в пальто – в таком интеллигентном пальто.
«Кто это может быть?» — подумал Витька. А самого тут же осенило: хозяина дома нет, кто-то чужой пришел. И сразу вспомнилась ему жена Гришкина – Нинка. Веселая такая, кудрявая бабёнка. Завитки у нее настоящие, так и вьются, так и вьются, а глаза – смешливые. «Неужели Нинка…» — Виктору аж страшно стало от догадки. «Вот и доверяй им», — подумал он.
А что дальше делать, не знает: скрыть или сказать соседу. Вернулся домой, ноги уже задубели. Быстро разделся и к жене Валентине под одеяло.
— Чего так долго?
— Да так, ходят там всякие, — буркнул он.
— Кто ходит?
— Кто, кто? Конь в пальто!
— Вот спасибо, ответил мне, — обиделась жена.
— Да ладно, это я так, пошутил, — сказал Виктор, желая успокоить жену. Хотел рассказать, но не стал, ведь заступаться будет за Нинку, они ведь, бабье племя, одним миром мазаны. Промолчал в общем.
На другой день Гришку так и не увидел. А потом некогда было. И только в конце недели, в общем, в субботу, Гришка сам его зазвал к себе. Ну а Виктор сначала отнекивался, понял, зачем зовет, суббота ведь. «Вот счас, ежели выпью, сразу скажу ему… и чего тогда будет? Нет, лучше не пойду, пусть как хотят разбираются с этим, который в пальто.
Но Григорий, уже веселый, затянул-таки Виктора к себе.
— Моя к матери ушла, так что садись, по маленькой с тобой, — предложил сосед.
Виктор стоит, мнётся, чувствует, как только… так сразу расскажет про тот вечер… и не хочется ему говорить, и Гришку жалко.
Нехотя стянул с себя полушубок, хотел повесить, а тут – глядь – пальто висит. Почти новенькое. Ну вот один в один, как то самое. Пальто он хорошо разглядел, а вот самого незнакомца – не разглядел.
— Ты чего? – спрашивает Гришка.
— А это чье пальто?
— Мое пальто. Это же Нинка мне в прошлом месяце купила… деньги впалила. Ты, говорит, ездишь на партсобрания в район, так одевайся по-людски, а то таскаешь свой полушубок драный… А чего он драный? Он хороший. В нем хоть тепло. А вот на днях поехал на собрание, заставила пальто надеть. Ну и чё? Замерз я в нем, как цуцик в подворотне… ну нет, не надо мне этакого пальто… а может тебе отдать? – спросил Гришка.
— Не надо! – Виктор отшатнулся, будто ему силой его вручают.
— Ну нет, так нет. Садись лучше, а то моя скоро прибежит, ворчать будет.
Сели. Виктор пот со лба вытирает. Чуть не вляпался с этим пальто, оказывается, это сам Гришка был тогда, поздно приехал, не остался у родственников. Привезли его на районном холодном автобусе, вот он и юркнул скорей во двор в этом пальто.
Витька от радости, что не оправдались его подозрения, жахнул три раза по маленькой. Крякнул, от удовольствия и домой пошел.
С того дня меньше стал любопытствовать, кто и к кому приехал и зачем.
Сладкая моя
В маленькой деревушке продавца найти – та еще проблема. Живут одни пенсионеры, им работа в магазине на дух не нужна, отработали свое на фермах, да в поле.
Вот и в Копёнкино долго продавца не было. А потом переехала к ним в деревню одна женщина, на вид, ну прямо как барыня. И хотя по возрасту пенсионерка, пошла-таки в магазин работать. А чего ей? Скучно одной.
Местные сначала обрадовались, а потом, когда узнали ее, заплакали. Стоит она за прилавком в крохотном магазинчике, где с одной стороны продовольственные товары, а с другой промышленные, и на всех свысока смотрит. Доброго слова не дождешься.
— Раиса Павловна, ты мне сахарку свешай.
— Сказано, сахар, завтра привезут. Нечего ходить, лишний раз глаза мозолить.
— Ты же говорила сегодня!
— Сказала же: не привезли!
Бабы начинают роптать, поглядывая на грозную Раису Павловну. А она, ну как гора Эльбрус – возвышается над прилавком, очки на нос съехали, волосы вперемешку с сединой в пышную прическу приподняты, и вместо колпака чепчик у нее такой с рюшами, как корона.
Поговаривали, что обвешивает она, а доказать не могли. Уже и проверка приезжала, но все у нее чисто. Вот только грубиянка знатная, нервы всем портит.
А еще любила Раиса Павловна пожевать чего-нибудь. Как придет кто, а она жует чего-нибудь, то конфету, то печенье, а то перекус у нее. Сядет у окна и ест. А если уж на обед уйдет, то часа на два.
И хотели бы ее заменить деревенские, да нет никого. А если в магазине шум поднимут, быстро утихомирит. – Тихо! Чего разболтались? У меня и так давление двести двадцать!
— Ой, да было бы такое, ты бы тут не стояла, — возмущались покупатели.
— Автолавку захотели? – окинув всех грозным взглядом, спрашивала Раиса. Знала, чем шантажировать. Если уйдет она, продавца не будет, станет к ним автолавка ездить два раза в неделю. А это хуже, конечно. Лучше, когда магазин каждый день открыт, кроме воскресенья.
В общем, ни с кем она не дружила, ни с кем не любезничала.
И вот пришла как-то бабуля Макарова, попросту «Макариха». Ростом маленькая, сухонькая, в белом платочке и в кофте старой с кармашками, деньги достала, отсчитывает.
Вообще бабуля часто ходит, но в этот раз у нее специальная миссия.
— Раисушка, мне бы конфеток… чего там у тебя… «клубника со сливками» есть?
— Есть. Сколь тебе?
Бабуля деньги считает. – Ну вот, на все мне свешай.
Раиса почти килограмм конфет взвесила. – Ну? Еще чего?
— А какие там у тебя еще есть?
— «Дунькина радость» — вот какие. Будешь брать?
— Ну давай уж, — махнув рукой, соглашается бабуля.
Потом снова считает остатки пенсии. – Помягче бы каких, — сетует она.
— Помягче, так вон – «пионерские».
— Ой, Раисушка, а чего же ты молчала? Мне бы этих конфеток, они же «шакаладные».
— Хм, да какие они «шакаладные»? – передразнивает она.
Бабуля отодвигает круглые карамельки и просит «пионерских».
— Издеваешься? Я тут тебе до вечера что ли буду взвешивать?
— Раисушка, дочка, ну поменяй. Я бы все взяла, тока пенсии не хватит, да и жить надо на что-то…
— Зачем тебе столько конфет? Последние зубы выпадут.
— Так то не мне, то деткам… в детский дом поеду завтра… «кажный» месяц езжу… радость, деткам конфетки раздать… ждут ведь они.
Раиса опешила. Смотрит на Макариху и впервые растерялась. – Внуки что ли в детдоме?
Бабуля, прибирая остатки мелочи в кошелек, бормочет: — Да почитай, что внуки, все они мне как внуки. Своих-то нет, так хоть чужим деткам радость отвезти, ждут ведь…
— Так ты чего, чужим что ли?
— Да они мне уж как родные. Жалко их, вот и вожу с пенсии гостинцы. Дочка, а ты в кулечек, в кулечек мне их…
Грозная, недоступная Раиса обмякла, ее мощная фигура будто уменьшилась, а на лице впервые появилось сострадание. Никто ее не называл дочкой. Никогда. А тут на старости лет, бабуля, Божий одуванчик, дочкой называет, и так это запросто, как будто так и надо. А больше всего детдомовцы растрогали.
— Сладкая ты моя, — дрожащим голосом произносит Раиса. Собрала она все кульки, добавила еще конфет, — бабуля руками машет, отказывается, денег не хватит. – От меня это, — говорит Раиса. – Как же ты все это потащишь?
— Донесу как-нибудь. А там на автобус соседка поможет. — И взяла она свою потертую хозяйственную сумку и вышла.
А тут Васька Кузин на мотоцикле подскочил. – Павловна, будь человеком, дай в долг. Отдам, клянусь, отдам, завтра же.
— Глянь в окно. Макариху видишь?
— Ну?!
— Отвези ее с сумкой домой. А потом приедешь – дам тебе в долг.
— Это я мухой!
С той поры грозная Раиса и сухонькая старушечка Макариха подружились. И не могли сначала понять, чего у них общего. Позже узнали, что Раиса еще до войны в детдом попала, осиротела она. И с той поры не было у нее родителей. А то, что жевала постоянно чего-нибудь, так это у нее с детства, с детского дома, не наедалась она тогда. И только Анна Ивановна Макарова впервые дочкой назвала. Да еще конфеты в детдом возит, — как не понять Раисе. Всё ей понятно.
Чуть мягче стала Раиса с деревенскими, а вот бабулю Макарову просто полюбила, почти как дочка полюбила.
Парень или девка?
У Николая Верхотурова жену в роддом увезли. А роддом в райцентре, а это полста километров от деревни.
Утром увезли, а в обед он давай названивать. Телефон у них в медпункте, да в магазине. А еще у ветерана Крышечкина стоит телефон. И у Агафьи Коржиной тоже. Но ближе всех из магазина звонить. И Николай, волнуясь, набрал нужный номер и ждет ответа.
— У аппарата, — слышит он строгий старческий голос. Ну явно какая-нибудь нянечка возомнила себя самой главной в больнице.
— Там Верхотурова не родила еще?
— Как звать?
— Людмила. Людмила Васильевна.
— Когда поступила?
— Да сегодня утром.
— Ишь ты, быстрый какой, — ворчливо отозвался тот же голос. – Погоди, гляну… ага, родила значит, вес два четыреста…
— А кого? Кого родила-то? – ерзая от радости, спросил Николай.
И тут шум в телефонной трубке, видно помехи какие-то. Николай снова спрашивает, кричит: — Алё, алё! – Нет ответа. Минут пять пытался дозвониться, нет связи.
— Да не мучай ты аппарат, — сказала продавец, — это снова обрыв, бывает так. Теперь пока не наладят, не дозвонишься.
— Как же так? – негодует Верхотуров. – Самое главное и не сказала, кто родился-то: пацан или девка.
Тут его тетка Серафима встретила по дороге домой. Говорили, что она точно определяет на глаз: девочка или мальчик. Бывало, придет к Верхотуровым, глянет на Людмилу, качнет головой и скажет: — Парень будет, вот вижу, парень.
А Николаю ее слова как бальзам, у них ведь дочка уже есть, семь лет ей. В общем, сына ждут.
На другой день приходит тетка Серафима, смотрит на Людмилу и говорит: — Девка будет, вот вижу, девка…
Ну и всё, Николай сразу в уныние впадает. И так всю беременность: одни предположения, то парень, то девка. До того надоела Серафима со своими прогнозами, что пригрозил, в дом пускать не будет. Или уж лучше пусть молчит.
Покрутился Николай у телефона и на работу вернулся, на ферме он на тракторе работал. Да только работа на ум не идет. И все смотрят на него и переживают, кто же там родился.
Придумали через односельчан узнать. Автобус после обеда пришел, ну и наказали своим, кто в район поедет, заглянуть в больницу, узнать, кого там Людмила родила. А как вернутся вечером, или утром, то все и расскажут.
Но Николай все равно ждать не мог. Измаялся весь. Тут еще мать с тещей пришли, тоже в нетерпении, кто же там родился.
Николай есть не может, в горло не лезет, гадает, кто у него: сын или дочка. Снова пошел в магазин, да закрыт он. Зашел к ветерану Крышечкину, попросил позвонить. Нет связи, тишина.
Пешком готов в райцентр идти, лишь бы узнать, кто родился. Решил до утра подождать, с работы отпросился, сам, на мотоцикле поедет, уж там всё скажут.
Но разве вытерпишь до утра? Зашел к Агафье, попросил позвонить. Набирает номер, хоть и не верит уже, что связь наладили, а там гудки. – У аппарата! – Слышит он тот же голос.
— Кто родился? Парень или девчонка? – кричит он.
— Не ори как оглашенный. Фамилию назови.
— Верхотуров я.
— Фамилию роженицы.
— Так Верхотурова, твою дивизию!
— Звать как?
Николай уже еле сдерживается. – Людмила Васильевна Верхотурова!
— Та-ааак, родила значит, днем еще родила, вес два четыреста…
— Да знаю я!
— Ну так если знаешь, чего спрашиваешь? – ворчливо отозвался тот же голос.
— Родила кого? Кто у меня: сын или дочка? – еле сдерживаясь, повторил Николай.
— Ну так это… девочка… а разве я не сказала?
Николая в жар бросило. Стоит он, прижав трубку к уху, покачивается от волнения. А тут мать зашла следом, тоже спрашивает: — Коля, ну кто там? Ну говори!
— Девчонка, — отвечает Николай. – Ну а чё, хорошо… дочка, девочка, — успокаивает сам себя.
— Та-аак, — слышит он в трубке, девочка значит… и мальчик… два пятьсот…
Николая как обухом по голове, думал послышалось. – Кто?! Не понял!
— Девочка и мальчик. Двойня значит… радуйся, папаша.
Ну и всё, Николай так и сел на стул. Потом хватился: — А Люда-то как? Как она? Как чувствует себя? – Но в трубке снова шум и ничего не слышно.
— Вот, я же говорила, — обрадовалась тетка Серафима, — мальчик… и девочка.
— Серафима, ты квалификацию потеряла, — сказал Николай тетке. – У тебя каждый день, то мальчик, то девочка, а двойню-то и не заметила.
А вообще, он не обижался. Наоборот, обрадовался, и с вечера начал собираться в роддом, чтобы лично убедиться, как там его Людмила.
И долго потом вспоминал, как телефон его подвел.
Эх, времена! Было же такое: один-два телефона на всю деревню. И никаких мобильников.
