— И как же вы теперь? – соседка Валентина, затягиваясь сигаретой, с нескрываемым любопытством смотрела на Ирину.
Ирина в который раз пожалела, что вышла утром на лавочку перед домом. Тепло, птички щебечут, весна, душа вроде бы просится на волю… Но уж лучше бы она осталась на кухне со своей кружкой кофе.
— Как-как… — Ирина пожала плечами, — живём. Не до смеха, конечно.
— А ты чё думала, молодёжь сейчас такая, — с важным видом подытожила Валентина, — раньше мы в двадцать пять уже сами на ногах стояли, а эти всё в маминых кастрюлях ковыряются.
Ирина промолчала. Что-то возражать не хотелось. Не от того, что согласна. Просто устала. Душа как выжатая тряпка.
Полтора месяца назад её сын Алексей позвонил в девять вечера, голос взволнованный:
— Мам, привет, слушай… Мы с Мариной временно к тебе переберёмся, ладно? У меня на работе сокращение, пока не найду что-то, поживём у тебя. Ну, максимум неделя-две…
Ирина тогда даже обрадовалась. Сын, хоть и взрослый — 35 лет! — всё равно остался для неё тем мальчишкой, которому она мазала коленки зелёнкой. Внуков у неё не было, да и друзей мало — кто разъехался, кто, прости Господи, на кладбище.
А тут дом заиграет голосами, запахами, движением! Поготовит любимому сыну борщ, посмеются за ужином… Хоть какое-то оживление.
Тогда она сказала:
— Конечно, Лёшенька. Приезжайте.
И они приехали.
Поначалу всё было неплохо. Даже весело. Алексей таскал с балкона старую гирю, собирался «прийти в форму». Марина напекла блинов, даже посуду сама мыла — ну, невестка, как невестка.
Ирина была рада.
Но через неделю гиря перекочевала под кухонный стол и валялась там, как немой укор. Блины закончились. Марина целыми днями сидела в телефоне, что-то листала, хихикала, громко говорила с подругами:
— Да-да, у свекрови пока живём. Да ничего, она не мешает, вроде. Хоть бы за квартиру платить не надо…
Ирина в такие моменты начинала стирать тряпкой кухонный стол, уже и без того стерильно чистый. Потом пошла вторая неделя. Третья.
В доме воцарился бардак. Алексей занимал её кресло в гостиной, ногами на журнальный столик, смотрел футбол. Пиво? Ну, как без него. Марина заняла её место на кухне, но не для готовки — ноутбук, вай-фай, инстаграм.
А Ирина…
Ирина перестала узнавать свой дом.
Вечером того дня, когда Валентина с сигаретой навеяла ей мысли о «маминых кастрюлях», Ирина зашла в кухню и увидела, как Алексей пьёт кефир прямо из пакета.
— Лёша, ты чего?! Стакан взять трудно?
— Мам, да ладно тебе… Он же мой, я сам купил!
Ирина почувствовала, как её передёрнуло.
Что значит «мой»? И вообще — когда он успел превратиться в такого чужого?
— Алексей, мы можем поговорить?
— Мам, не сейчас, я устал, — он развернулся и ушёл в комнату, громко хлопнув дверью.
В тот вечер Ирина впервые села на край кровати и заплакала. Тихо, чтобы никто не услышал. Слёзы сами по себе — и обида, и злость, и страх. Почему он так? Почему нельзя по-человечески?
Она вспомнила мужа. Николай бы давно врезал по столу и сказал: «Пошли вон!» Но Николая уже пять лет как не было.
Ирина была одна. В своём доме. Но чувствовала себя лишней.
Наутро она встала рано. Сварила кофе, надела старую куртку, вышла в магазин. Возле подъезда стояла Валентина и, как всегда, курила.
— Чё такая хмурая? — опять её вечное любопытство.
И вот тогда Ирина впервые произнесла вслух:
— Сколько ещё вы планируете оставаться здесь? Это уже слишком!
Она говорила это не Валентине. Она репетировала. Для сына.
И знала — сегодня скажет.
Скажет всё.
Ирина ходила по квартире как по минному полю. Всё раздражало. Посуды стало в три раза больше — как на свадьбе. Туалетная бумага исчезала со скоростью света, а стиральная машина работала как проклятая. Звук её отжима она знала уже наизусть.
Каждое утро она вставала раньше всех, чтобы хоть немного побыть в тишине. Садилась на кухне с чашкой кофе, глядела в окно, на двор. Внизу бабки уже шевелились на лавочке. Ирина завидовала — у них хотя бы мужья живы, пусть и бухтят под ухом, зато родной рядом.
А у неё — сын. Который жрёт на ночь варёные яйца, оставляет скорлупу прямо на столе и называет это «мелочь, не заморачивайся».
— Мам, ты себя накручиваешь, — сказал он ей вчера, когда она в третий раз за день попросила хотя бы убирать за собой. — Мы же не чужие люди. Ну поживём немного, что такого?
Ирина взяла себя в руки. Решила — надо говорить прямо. Скрытое недовольство ни к чему не приводит.
Вечером, когда Марина ушла к подруге «на маникюр», она зашла к сыну в комнату. Алексей лежал на диване с планшетом. Носки на столе. Рядом — пустая банка из-под шпрот.
— Лёша, можно тебя на минуту?
Он оторвал глаза от экрана, выдохнул тяжело:
— Мам, только не начинай.
— Я не начинаю. Я уже заканчиваю, — спокойно, но твёрдо ответила Ирина. — Скажи мне честно: сколько ещё вы собираетесь здесь жить?
Алексей замолчал. Отложил планшет, сел.
— Ну мы ж договорились, что на пару недель. Я пока ищу работу, ты же знаешь.
— Лёша, это уже шестая неделя, — Ирина села напротив. — Я не против помочь, но я устала. Я не чувствую себя дома.
— Мам… — он взъерошил волосы, — ну ты же не выгонишь нас?
— Я не выгоняю. Я прошу вас подумать, как жить дальше. Вам нужно устраиваться, а я — жить спокойно. Я не могу быть нянькой для взрослых людей. Мне тяжело, Лёш. Очень.
Алексей посмотрел на неё, и впервые в его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание. Но тут зазвенел звонок в дверь. Марина вернулась.
— Привет, мои хорошие! — звонко, весело. — Мам, а ты не сваришь нам чай?
Ирина вздохнула. Всё вернулось на круги своя.
На следующий день она пошла на рынок — надо было купить картошки, лука. Да и просто — выйти, пройтись. Продавцы её знали, здоровались. Улыбалась им, говорила «да-да, погодка — благодать», но внутри всё сжималось.
— Мам, а у нас есть что пожрать? — написал сын в СМС, пока она выбирала яблоки.
Вот так и живём, подумала Ирина. У неё — дом, стаж, пенсия, седина, а она получает такие «вопросы».
Дома сварила борщ. Всё-таки привычка — кормить, заботиться. Подала им по тарелке, сама села отдельно.
— Слушай, — сказал Алексей, — я поговорил с Толиком, он сказал, может, к апрелю у них в фирме будет вакансия. Я напишу им.
— А до апреля что? — спокойно спросила Ирина.
— Ну… будем смотреть. Ты чего, мам, нервничаешь опять?
Она больше не могла. Не то чтобы кричать — просто не могла находиться рядом. Встала, пошла в комнату, закрыла дверь.
Ночь провела без сна.
Утром она взяла телефон и позвонила Вере — старой подруге, с которой дружили ещё с института.
— Вер, прости, что рано. Я не могу больше.
— Ты чего?
— Алексей… живут у меня. Месяц уже. Нет, полтора. Бардак, шум. Как в общаге.
— Ох, Ирка… А чего терпишь?
— Да я не знаю, как сказать. Обидятся. Ну сын же.
Вера помолчала.
— Ир, а ты себя спроси: ты ещё долго хочешь так жить? Ты им жизнь устраиваешь, а себе? Когда ты о себе думать начнёшь?
Ирина сидела с телефоном, как с гирей. Слезы текли. И да, и нет. Всё правильно, но страшно.
Вечером они собрались на кухне. Алексей снова за своим кефиром, Марина болтает о скидках в магазине. Ирина молчит.
Потом поднялась. Оперлась на стол. Сказала тихо, но так, что заткнулись оба:
— Мне тяжело. Это мой дом. И я хочу покоя. Помогла — помогла. Дальше — вы сами.
Марина открыла рот. Алексей сел, как подкошенный.
— Мам, ну ты чего…
— Всё, Лёша. Времени — неделя. За неделю ищите квартиру, работу, что хотите. Люблю вас. Но хватит.
После того вечера в доме повисла тишина. Не спокойная, а гнетущая, как перед грозой. Ирина думала, что после её слов Марина устроит сцену, а Алексей начнёт давить на жалость. Но оба молчали. Стали ходить, как мыши, даже кефир сын пил молча — и из стакана.
Наутро Ирина проснулась в семь, как всегда. Тихо, аккуратно сварила себе кофе. Обычно Марина уже болтала в телефоне, но сегодня — тишина. Ирина впервые за долгое время села на кухне и просто слушала эту тишину. Она была вкусной, как свежий хлеб.
На столе лежал листок бумаги. Записка. Писала Марина.
«Спасибо за всё. Мы постараемся быстро найти квартиру. Не держи зла. Марина.»
Ирина села. Сердце глухо стучало. Неожиданно. Марина всегда вела себя, как будто хозяйка. А тут — записка, и без претензий. Даже извинения сквозят. Хоть и коротко.
Алексей вышел из комнаты, как раз в этот момент. Взгляд у него был какой-то… пустой.
— Мам…
— Что?
Он сел напротив, потер лицо ладонями.
— Мы съедем. Я понял. Прости. Просто не думал, что тебе так тяжело.
Ирина молчала. Смотрела на него. Взрослый мужик, а в глазах — всё тот же мальчишка, что бегал по кухне, у которого из карманов конфеты с фантиками высыпались.
— Тебе нужно работать, Лёша. Не жить у матери.
Он кивнул.
— Я позвонил Толику. Пойду к нему на склад пока. Не айс, но хоть что-то.
— Молодец.
— Спасибо, что терпела. Мы уедем в воскресенье.
Ирина кивнула. Впервые за эти полтора месяца она почувствовала уважение к себе. Как будто спина распрямилась. Не зря она сказала. Не зря.
Они съехали. Суматоха, коробки, пакеты, чемоданы. Марина снова надулась, но молчала. Видно, Алексей с ней поговорил. При прощании даже обняла Ирину.
— Спасибо за приют, — тихо сказала она. — Прости, если что.
Ирина погладила её по плечу. Слов не было. Была только усталость и… облегчение.
Когда дверь за ними закрылась, Ирина стояла посреди пустой кухни и не знала, что делать. Свобода. Но чем её заполнить?
Пошла на кухню. Вынесла мусор. Убрала, перемыла пол. Подняла с пола пылинку и сдула. Дом снова стал её.
И тут — тишина. Она такая, что звенит в ушах. Ни шагов, ни голосов. Ирина присела на табурет.
— Ну и что теперь? — сказала сама себе. — Сиди, баба, в тишине?
На третий день после их отъезда она почувствовала… пустоту. Да, было легче, но в то же время — одиноко. Никто не топает, не орёт «мам, где тапки?». Никто не мешает, но и никто не нужен.
Сидела на кухне с телефоном. Хотела позвонить Лёше — просто так, узнать как дела. Потом убрала телефон. Пусть сами. Хватит.
Тогда она позвонила Вере.
— Привет, дорогая. Как у тебя?
— Ирка, ну ты герой! Я бы не выдержала. Ну как ты?
— Пусто. Но спокойно.
— Это как водка без закуски, да?
Обе рассмеялись.
— Пошли завтра в театр? Я билеты взяла. Там комедия, поржём.
— Пошли.
Ирина почувствовала, как оживает. Вот так — просто. Можно выйти, развеяться. Без оглядки. Без «мам, а что на ужин».
Утром она пошла в магазин. Продавец Лёня за прилавком как всегда с бородой, как у Льва Толстого.
— Ну чё, хозяйка, молодёжь съехала?
— Съехала.
— И слава Богу. А то ишь ты, на шее сидеть — не мешки ворочать.
— Да уж, теперь хоть яблоки не воруют.
— Ага, — Лёня подмигнул, — бери, кстати, тебе бонус — мандарины на пробу.
Ирина вышла из магазина с мандаринами и неожиданным чувством лёгкости. Пошла мимо парка. Там старики играли в шахматы. Захотелось подойти, просто посмотреть. Жизнь-то, оказывается, идёт. И без сына на диване. И без Марины с маникюром.
Но на следующий день Алексей сам позвонил.
— Мам, привет.
— Привет.
— Я устроился. У Толи — на складе. Вчера разгружал фуры. Спина болит, но чувствую себя мужиком. Марина ворчит, но мы квартиру нашли. Маленькая, зато своя.
Ирина улыбнулась.
— Горжусь тобой.
— Мам… прости меня. Я правда не думал, что тебя всё это так гложет.
— Всё хорошо. Живите. Только помни: мама — не гостиница. Но если совсем худо — двери открыты. Только не злоупотребляйте.
— Не будем. Люблю тебя.
— И я тебя, сынок.
Ирина положила трубку. Села в кресло. Посмотрела в окно.
Весна. Тепло. Жизнь продолжается.
Прошло три месяца. Весна перешла в лето, а Ирина впервые за много лет почувствовала, что живёт так, как хочет она. Не как «надо», не как «ожидается», не как «принято». А — как хочется.
Утром она вставала не потому, что нужно кормить кого-то, а потому что просыпалась от солнца, которое пробивалось сквозь чисто вымытые окна. Кофе варила себе с корицей — как любит. Садилась на балкон с чашкой, и смотрела на двор: там бабки щебетали, дети гоняли мяч. А ей было хорошо.
Она убрала со стола гирю — продала через интернет. Нашёлся какой-то бодрый дед, который занимается «здоровьем». Забрал и ещё спасибо сказал. Купила на эти деньги себе красивый сервиз — чашечки с цветочками, как в советские годы.
Раз в неделю Ирина ходила на скандинавскую ходьбу. Да, сначала стеснялась — «старая с палками, как дура», — но потом втянулась. Оказалось, это не только полезно, но и весело. Бабки шутили, перешёптывались:
— Слышь, Валька, ты палкой-то Машке не тычь, она с тобой ещё в роддоме лежала!
— Так это не палка, это — аргумент!
Смех стоял на весь парк. А Ирина — смеялась вместе с ними. И впервые за много лет чувствовала: я не просто мать, не просто вдова, не просто пенсионерка. Я — женщина. И у меня есть своя жизнь.
Алексей звонил раз в неделю. Иногда сам, иногда Марина. Поначалу говорили сухо, но потом — тепло, просто. Как равные.
— Мам, Марина на работе задержалась, я сам ужин готовлю. Ты смотри, мужик в деле!
— Молодец, сынок. Не забудь плиту выключить, а то пожаришь не только еду, но и квартиру.
Смеялись. Стало легче. Больше не чувствовала злости, усталости. Она не «тащит» их. Они живут сами.
Марина позвонила через месяц:
— Мам, привет. Мы тут думали… может, ты к нам в гости на выходных?
— В гости — можно. А жить — не переезжаю, уж извините.
— Конечно, нет. Просто скучаем.
Ирина согласилась. Приехала — всё чисто, аккуратно, уютно. Алексей носится с кастрюлями, Марина салат режет.
— Ну что, мама, ужин готовим сами. Ты — гостья.
Ирина села, посмотрела на них. Улыбнулась.
Вот теперь — всё правильно.
На обратном пути в такси она смотрела в окно. Вечерний город — огни, шум, люди. А в душе — тишина. Не пустота, а ровное, спокойное чувство: всё на своих местах.
Дома она заварила себе чай, села с книгой. На подоконнике спала кошка, которую Ирина взяла месяц назад из приюта.
— Вот мы и вдвоём, Машка, — сказала она, погладив кошку. — Тебе тоже хорошо, да?
Кошка потянулась и заурчала. На душе было тепло.
На следующий день Ирина вышла на лавочку. Валентина уже курила свою вечную сигарету.
— Ну чё, Ирка, сынок жив?
— Жив. Работает. Жена довольна. Я тоже.
— Ну ты молодец. А то у нас Надька — наоборот, к себе зятя приютила. И всё — хана покою. Теперь сама у меня ночует, спасается.
Ирина рассмеялась:
— Я теперь так не живу. У меня — свобода по расписанию. Хочу — на лавочке, хочу — на кухне. И никто не мешает.
— Вот это по-нашему!
Смеялись обе. Жизнь шла своим чередом. Ирина больше не боялась одиночества. Она поняла: быть одной — не значит быть ненужной. Это значит быть собой.
А это — дорогого стоит.
