Лидия Павловна поправила воротник светлой блузки, глянула на себя в зеркало — и не узнала. Вроде всё как обычно: волосы уложены, губы окрашены— неярким, но стойким карандашом, серёжки старинные и очень красивые, которые почему-то вызывали у неё уверенность в себе. И всё же в отражении она увидела женщину с уставшим взглядом. Не возрастная — душевная усталость. Глубокая, вязкая, как сырая осенняя земля.
— Мам, ты чего застыла? Гости сейчас придут! — позвал голос Наташи с кухни, суетливый, как всегда.
Лидия Павловна вздрогнула.
— Да иду я, иду…
В доме пахло жареным мясом, укропом и огурцами. Наташа мыла полы уже третий раз. Старый сервант сиял, как новый . Всё должно было быть «идеально», ведь юбилей. Шестьдесят пять. Дата вроде бы и не круглая, но у женщин после шестидесяти как-то особенно болезненно проходят эти «малозначительные» даты.
— А торт где? — донёсся строгий голос Ольги, старшей дочери, из прихожей. — Вы,что ,это серьёзно? Его просто поставили на табуретку?!
— Оленька, мы сейчас всё расставим, — торопливо сказала Наташа, — просто мама просила пока не ставить его в центр…
— Мам! — Ольга уже стояла в дверях кухни. — Ну почему опять, всё как всегда? Всё через одно место, честно. Неужели нельзя хотя бы раз, один раз — провести всё нормально?
Лидия Павловна стиснула зубы, но ничего не сказала. Взгляд скользнул по дочерям : одна суетится, другая командует. Всё как обычно. И ей вдруг стало тоскливо. Где Кирилл?
— Где Кирилл? — вслух повторила она.
— Скоро будет, — бросила Наташа. — Он написал, что опаздает.
— Опаздывает… — с оттенком яда сказала Ольга. — Что, опять?
Наташа посмотрела на неё устало.
— Оленька, ну пожалуйста. Сегодня не тот день, чтобы…
— А когда «тот»? — резко перебила Ольга. — У нас всегда «не тот день». Кирюша вечно «опаздывает», а мы тут всё делаем. Почему это вообще считается нормой?
Воздух в комнате как будто сгустился. На секунду все замолчали . Наташа поправила фартук и отвернулась. Лидия Павловна подошла к Ольге и тихо положила руку на плечо.
— Спасибо тебе, доченька . Всё очень хорошо.
Ольга кивнула. Не обернулась.
Гости начали подходить ближе к пяти. Соседка Тома — с вечно выщипанными бровями, пришла с огромным букетом хризантем, которых Лидия Павловна терпеть не могла. Старая подруга молодости, Валя, — всё та же, с малиновыми губами и хриплым смехом. Потом приехала Ольгина дочь — Лера, подросток с телефоном в руках и выражением «мне скучно» на лице. Наташины дети носились по дому, сбивая всё на своём пути.
В половине шестого появился Кирилл. Как всегда опоздавший с виноватой улыбкой, в джинсах, которые выглядели как «нашёл на помойке», с непонятной коробкой
— Прости, мам, пробки… — виновато развёл руками. — Я почти и не опоздал, почти во время .
Лидия Павловна облегчённо улыбнулась.
— Главное, что пришёл. Проходи.
Ольга молча закатила глаза и вышла на кухню. Наташа поставила перед Кириллом салат, как будто ничего не случилось.
— Здоро́во, Кирюха, — буркнул кто-то из мужиков за столом. — Как жизнь?
— Пока держусь, — ответил Кирилл, натянуто улыбаясь. — Не в тюрьме, и то хорошо.
Кто-то хмыкнул, но промолчал.
Тосты пошли один за другим. Кто-то кричал: «Лидия Павловна, вы у нас как кремень!» — кто-то вспоминал, как в девяностых она тянула троих детей одна. Кто-то вообще сказал «а ты помнишь, как мы в девяносто восьмом с тобой пили на кухне?», на что Лидия Павловна сдержанно улыбалась, но мысленно морщилась.
Праздник шёл полным ходом.
Пока Ольга не встала.
— Мама, я хочу сказать тост. Но не просто тост, — сказала она, вставая. — Я хочу сказать, за что я тебя уважаю.
За столом стихли. Кто-то прошептал: «Ща будет что-то».
— Я уважаю тебя за то, что ты вырастила нас без отца. Что ты держала дом, когда всё рушилось. Что ты всегда была сильной.
Пауза.
— Но ещё я хочу сказать, что ты была чересчур сильной. Иногда слишком. И… — она повернулась к Кириллу. — …иногда — слепой.
— Оль, — тихо сказала Наташа. — Не сейчас.
— Именно сейчас. — Голос Ольги стал твёрже. — Сколько можно всё замалчивать? У нас семья, в которой все просто делают вид, что всё нормально. А это неправда.
— Ольга, — голос Лидии Павловны был тихим, но ледяным. — Сядь.
— Нет, мама. Вот скажи — почему, когда у Наташи были проблемы, ты сказала ей: «разбирайся сама»? А когда Кирилл влез в долги — ты продала наш старый гараж, чтобы помочь ему?
— Ты не понимаешь, — вмешался Кирилл. — У меня была другая ситуация.
— У всех она «другая»! — воскликнула Ольга. — Только почему то у тебя ,всё всегда за счёт других? Почему мы с Наташей должны быть взрослыми, а ты можешь вечно быть «маменькиным сынком»?
— Да пошла ты! — Кирилл резко встал.
Секунда — и стол, полный тарелок, застыл в напряжении. Наташа вжалась в спинку стула, дети замерли. Лидия Павловна закрыла глаза на секунду. Она знала, что это случится. Только не знала — когда.
Ольга смотрела на брата с ненавистью.
— Ты даже сейчас не сможешь сказать,что ты не прав….
— За что, Оля? За что, ты вечно ко мне придираешься, учишь жизни? С твоими то пятью кредитами, которых ты сама набрала , тебе вообще-то надо помалкивать,а не лезть с поучениями к людям.
— Хватит! — воскликнула Наташа. — Ну пожалуйста, хватит!
— Нет, Наташа, — спокойно сказала Ольга. — Я больше не хочу молчать.
Лидия Павловна встала. Медленно.
Все обернулись.
— Тогда, Оля, раз уж ты заговорила — ты хочешь правду?
Та кивнула.
— Да. Хочу.
Лидия Павловна вздохнула.
— Тогда, наверное, ты готова услышать… не только про Кирилла.
И в этот момент за дверью послышался стук. Вошёл Геннадий. Старый друг семьи, с бутылкой вина и пакетом конфет.
— Извините, что поздно. Дверь была приоткрыта…
И вот он — тот момент, который запомнят все.
Ольга поворачивается к матери и с неприкрытым сарказмом произносит:
— Ну вот и он. Наш «почётный гость».
А потом — тишина.
И начало настоящего семейного взрыва.
Геннадий, проходи, — голос Лидии Павловны дрогнул. — Мы как раз обсуждали семейные ценности.
— Ага, обсуждали, — тихо усмехнулась Ольга и села. — Присаживайся, «друг семьи».
Геннадий, не до конца понимая, что происходит, сделал шаг вперёд, поставил бутылку на край стола и неуклюже кивнул присутствующим. Он выглядел неловко — в поношенном пиджаке, который давно потерял форму, и с пакетом конфет, как будто приехал в детский сад.
Кирилл буркнул «здорово», Наташа едва кивнула.
— Я… я тут недалеко был, — начал он, — подумал, может, ещё не поздно… День всё-таки особенный…
— Особенный, — повторила Ольга. — Особенно то, как всё время одни тащат, а другие сидят у мамы на ручках.
— Оль, хватит, — резко сказала Наташа.
— А что «хватит»? — Ольга повернулась к ней. — Ты всё время молчишь. Все «лишь бы не поссорились». Ну вот — поссорились. Может, хоть теперь скажешь что-то?
Наташа медленно подняла взгляд. В её глазах была усталость. Сгоревшая, пустая, почти равнодушная.
— А что говорить то, Оль? Что ты хочешь услышать?
— Хочу правду, — чётко сказала Ольга, сколько можно делать вид, что мы не видим очевидного? Мама всегда любила Кирилла больше. Всегда.
Она родила его поздно, папа уже умирал, и она держалась за него, как за спасение. Мы с тобой — балласт. Ты — кухарка, я — заноза, а он — святой ребёнок.
Кирилл вскочил.
— Да кто ты вообще такая, чтобы судить? У тебя самой всё через жопу, а ты на всех гавкаешь!
— Кирилл! — закричала Наташа. — Перестань! Ты слышишь себя?!
Он тяжело дышал, лицо вспыхнуло.
— А чего она на меня орёт? Я вообще не понимаю, чего ей от меня надо ! Я пришёл поздравить мать,а не слушать этот бред!
— Не «бред», Кирилл, — спокойно сказала Наташа, — а про твою жизнь. И про всё, что ты делал. И про всё, что мы делали вместо тебя.
Пауза. И вдруг — словно прорвало.
— Ты помнишь, как я уводила от мамы твоих кредиторов, когда ты исчез на две недели? — продолжала Наташа. — Ты помнишь, как я прятала своих детей ,когда стали поступать звонки с угрозами? Или когда мама отдала тебе сбережения — и потом месяцами не могла позволить себе лекарства?
Кирилл открыл рот — и закрыл.
— Знаешь, что самое обидное? — голос Наташи дрожал. — Что ты даже не извинился. Ни передо мной, ни перед мамой.
Все замерли. Даже Геннадий отступил к стене.
— Мам, — Наташа повернулась к Лидии Павловне, — я очень тебя люблю. Но, пожалуйста, скажи сейчас: почему ты всегда всё делала ради него? Почему ты позволяла нам быть взрослыми, а ему — вечным ребёнком?
Лидия Павловна смотрела на дочь, как будто видела её впервые.
— Я… — голос предательски дрогнул. — Я не думала, что вы это так чувствуете.
— А как нам было это чувствовать, мама? — Ольга сдерживалась, но голос звенел от злости — Мы всё делали по правилам. Всё. Школа, работа, дети, помощь тебе, дежурства у больничной койки, когда тебе было плохо. А он? Он просто «Кирюша», который «опять попал в неприятности».
— Я хотела спасти его, — прошептала Лидия Павловна.
— Спасти? От кого ? А нас кто спасал? — Наташа прижала руки к груди. — Кто спасал нас?
Голос сорвался.
В комнате повисла густая, душная тишина. Только кто-то из детей тихо спросил из соседней комнаты :
— Мама, а можно уже выйти?
Наташа отвернулась, пошла к окну и открыла форточку. Воздух был как кислород после удушья.
— Послушайте, — неожиданно подал голос Геннадий. — Мне, наверное, не стоит в это лезть… Но, если уж вы хотите правду — я скажу. Хоть меня и никто не спрашивал.
Все повернулись к нему. Он сглотнул.
— Ваш отец… — начал он и замолчал. — Он был мне как брат. Но у него были… ну, скажем так, свои демоны в голове. И если бы не Лида — он бы давно спился. Я это знал. Он это знал. И вы все это знаете.
— Мы знаем, — тихо сказала Ольга. — Но что это меняет?
— Меняет, — вмешалась Лидия Павловна. — Потому что перед его смертью… я узнала, что он… не отец Кирилла.
Слово выстрелило, как пуля. Кирилл медленно обернулся.
— Что?
— Я не хотела… — она села, тяжело. — Не хотела вам говорить. Никому. Ни тебе, Кирилл, ни девочкам. Потому что думала: вы никогда не простите.
— Кто… — Наташа судорожно сглотнула. — Кто его отец?
Тишина.
— Геннадий? — голос Ольги прозвучал, как щелчок ножа.
Геннадий отвернулся. Не ответил.
— Мама… — Наташа подошла ближе. — Это правда?
— Да, — сдалась Лидия Павловна. — Правда.
Кирилл сел обратно, медленно, будто на него вылили ведро ледяной воды.
— Значит, я … чужой?
— Нет, — Лидия Павловна сжала кулаки. — Ты — мой сын, ты наш .И мне плевать, что там говорит генетика.
— А ты знал? — Кирилл повернулся к Геннадию.
Тот молча кивнул.
— И ты… молчал?
— Потому что я не хотел разрушать то, что у вас было. Хотел быть рядом — просто рядом. Не лез, не навязывался. Лида сказала — не говори. Я не говорил.
Молчание.
Дети в соседней комнате смотрели мультфильм, как будто в другом мире. На кухне тикали старые часы. Один из мужчин-гостей тихо встал, взял пальто и, не прощаясь, вышел.
Наташа вдруг заговорила очень спокойно:
— Я сейчас пойду проветриться. Только одно хочу сказать. Мы не будем прежними. Ни я, ни Оля, ни Кирилл. И, возможно, это даже к лучшему.
Она обняла мать — крепко, долго. Потом вышла, не оборачиваясь.
Ольга осталась сидеть. Смотрела куда-то в стол.
— Я не злая, мам. Я просто хотела справедливости.
Лидия Павловна подошла и поцеловала её в макушку.
— Прости меня, Оля. Я сама не заметила, как разделила вас.
Ольга молча встала, взяла пальто и пошла к двери.
— Мы потом поговорим.
Кирилл сидел, не двигаясь. Он не плакал, не ругался. Просто смотрел в одну точку. Лидия Павловна подошла, села рядом.
— Прости меня, сын.
— Я не знаю, кто я теперь.
— Ты — мой. Навсегда.
Оставшись вдвоём, Геннадий и Лидия Павловна молчали. Потом она тихо сказала:
— А ведь я всё ещё люблю тебя.
Он вздохнул.
— Я знаю. Но, может быть, теперь не надо больше ничего прятать?
Она кивнула.
Утро наступило слишком тихо.
На кухне — запах вчерашнего мяса, укроп, засохшие куски торта на блюдах. Праздничная скатерть с пятнами вина и соуса. Пыльца от хризантем осела на краешке стола, как будто время остановилось.
Лидия Павловна встала в шесть. Не потому что надо — потому что спать не могла. Глаза закрывались, тело просило отдохнуть, а мозг — крутил и крутил вчерашние сцены, как плохое кино, которое почему-то хочется досмотреть до конца.
Она надела старый халат, включила чайник, и села на табуретку. За окном был городской шум , а в голове — пустота.
Кто-то постучал в дверь в начале восьмого.
Сердце кольнуло. «Рано для соседей…».
Она открыла. На пороге стояла Наташа.
Без детей. Без пакетов.
Лидия Павловна посторонилась. Наташа молча вошла в дом, сняла куртку и направилась прямо на кухню. Не как гость — как дочь. Как человек, который возвращается туда, где было слишком больно, но по другому никак нельзя.
— Я думала, ты не придёшь, — тихо сказала Лидия Павловна.
— Я тоже так думала , но не смогла не прийти.
Они сидели за столом. Между ними — кружки чая, вазочка с вареньем ,а старая солонка в виде гриба, которая стоит на столе всегда, как воспоминание о далёком детстве, где Наташа играла с этим грибом. Всё на своих местах. Всё — будто не изменилось. Хотя изменилось всё.
— Ты давно знала, что Кирилл не сын нашего отца? — спросила Наташа, глядя в стол.
— С того самого дня, как узнала, что беременна. Я была уверена, я чувствовала ,что он от Гены. И когда Гена спросил, что делать — я сказала, что не хочу рушить свою семью. А потом стало поздно. Папа заболел, я не смогла ему сказать. Да и не было смысла.
— И всё это время ты носила это в себе?
— Да.
Наташа медленно кивнула.
— А Кирилл… как он отреагировал?
— Думаю, что он обдумывает. Хотя до конца не верит.
— Как ты думаешь,он сильно переживает?
— Не говорит. Но я вижу его мучения.
Они замолчали, пили чай , и каждый думал о своем
— Знаешь, мама, — сказала Наташа, — я всё время думала, что ты меня не замечаешь, не любишь. Что я как мебель. Оля — умная, сильная. Кирилл — любимчик. А я — типа добрая. Удобная. Помнишь, когда у меня в девятом классе мальчик был, я пришла домой в слезах, потому что он ушёл к другой? Ты даже не спросила, что случилось. Сказала: «Не реви, всё пройдёт».
— Я… прости. Я не знала, как с вами быть. Я сама была в вечном напряжении. Деньги, работа, отчёты, дом. Мне казалось, что если я не буду жёсткой — то развалится вся моя семья.
— Так и получилось, — грустно усмехнулась Наташа. — Ты была жёсткой. А мы — каждый раз собирали осколки. Свои и чужие.
Лидия Павловна посмотрела на дочь. Медленно, вдумчиво.
— Я вчера увидела тебя по-другому. Ты сильная, Наташа. Но не в том смысле, как Оля. Ты не орёшь, не рубишь с плеча. Ты умеешь держаться. А это тяжелее всего.
Наташа впервые улыбнулась — чуть-чуть.
— Я не пришла выяснять отношения . Я просто… хочу, чтобы хоть кто-то в этой семье остался рядом с тобой
— Спасибо.
Они сидели, разговаривали ,ни куда не торопясь. Просто — как две женщины, у которых одинаково болит внутри.
— А Геннадий? — спросила Наташа. — Вы… были вместе?
— Нет. Один раз. И то — случайность, слабость. Я не любила его тогда. Я просто… была одинока.
— А теперь?
— Теперь… люблю .Но уже это не важно. Я слишком устала скрывать и скрываться чтобы начинать что-то заново.
Наташа встала, подошла к плите, налила ещё чаю. Подумала.
— А может, как раз самое время, начать всё заново .
— Даже с Ольгой?
— Особенно с ней. Она не злая, мама. Она просто боится, что её не слышат.
Лидия Павловна не ответила. Она знала, что это правда.
— Я поговорю с ней, — сказала Наташа. — А ты поговори с Кириллом. Он тоже теперь потерян. Он не плохой парень, мам. Просто вырос с ощущением, что ему все должны. Но ты можешь это изменить. Только ты.
Лидия Павловна кивнула. Слёзы покатились по щекам. Без истерики — как будто тёплая вода текла изнутри.
Наташа подошла, обняла мать, крепко, с любовью
И Лидия Павловна впервые за много лет почувствовала, что она не одна.
Позже Наташа вышла на улицу. Позвонила Ольге.
— Надо встретиться. Поговорить. Но только давай без криков.
Ольга молчала. Потом сказала:
— Я приду. Ради тебя.
А вечером Кирилл пришёл сам к матери, с бутылкой воды и мешком картошки.
— Что это? — удивилась Лидия Павловна.
— Отдаю долг, мам. Потихоньку. Не деньгами — делом. Начну с малого. Можно?
Она улыбнулась сквозь слёзы.
— Можно.
Ольга пришла без предупреждения.
Не в тот же день, а через три. На ней было дорогое пальто и лицо человека, который внутри всё уже проговорил, но внешне пока держит броню. Наташа открыла дверь и ничего не сказала — просто сделала шаг в сторону. В доме пахло жареной картошкой, был включён чайник, играла тихая музыка из старого радиоприёмника.
Ольга сняла пальто, повесила аккуратно.
— Я не для разговора, — сразу сказала она. — Просто… мне надо было убедиться, что ты всё ещё хочешь со мной говорить.
Наташа кивнула.
— Не всё сразу. Но я хочу поговорить.
Они сидели на кухне. За окном вечерело.
— Мы похожи, — тихо начала Наташа — Больше, чем думаем.
— Не думаю, — усмехнулась Ольга. — Я жёсткая. Ты — мягкая.
— Это снаружи. А внутри… Ты боишься, что тебя не услышат. Я — что меня не заметят. И обе всю жизнь это доказываем.
Ольга посмотрела на сестру.
— А ты не такая простая, как я думала.
— Просто молчала долго.
— Знаешь как я на тебя злилась, что ты не хочешь выйти из тени .Как мне казалось , я всегда тянула тебя , а ты … А в итоге мама всё равно Кирилла любит больше.
— А теперь, когда знаешь правду? Что скажешь?
— Теперь понимаю, что она просто пыталась выжить. Любила кого-то, кого нельзя было любить, родила от него — а своего мужа похоронила. Только внутри себя тоже умерла наполовину.
Они замолчали. Наташа достала две чашки , поставила чай.
— Надо что-то делать в этой семье, — тихо сказала она.
— Ага. Хотя бы перестать кричать и ругаться. И научиться слушать.
Через пару дней они снова собрались у матери. Без гостей, без скатертей и тостов. Просто семьёй.
Кирилл пришёл с баночкой оливье. Лидия Павловна сварила суп. Наташа испекла пирог. Ольга принесла мороженое — впервые не элитное, а обычное, из «Пятёрочки». Как в детстве.
Дети сидели в комнате и рисовали. Геннадий зашёл на чай. На этот раз — без напряжения. Никто ничего не говорил вслух, но все как будто договорились молчаливо: мы больше не скрываемся.
— Я хочу сказать кое-что, — подняла голову Лидия Павловна. — И это не тост. Это… просьба. Давайте не будем идеальными. Давайте будем честными. Сломанными. Настоящими.
— А ты выдержишь такую честность? — спросила Ольга, и в её голосе не было язвительности.
— Теперь — да, — ответила Лидия. — Потому что я больше не одна.
В тот вечер никто не ругался. Не хлопал дверьми. Не поднимал голоса. Они ели. Говорили. Смеялись неловко, по-новому. Как будто учились быть близкими с нуля.
Позже, на кухне, Кирилл остался с матерью.
— Мам.
— Да, сынок?
— Спасибо, что я узнал правду.. Хоть и поздно — но лучше, чем никогда.
— Прости, что поздно.
— А ты меня прости. За всё. Я начну всё по-другому.
— Я верю.
Ольга с Наташей шли домой пешком. По мокрому асфальту, под слякоть и слабый ветер. Молча.
На углу Наташа остановилась.
— У тебя ведь были шансы уехать, да? Оставить всех и всё?
— Да, — кивнула Ольга. — Много раз. И каждый раз думала: а кто останется?
— И ты осталась!
— Осталась. И не жалею.
В жизни семьи ничего не изменилось моментально. Ссоры были. Обиды никуда не исчезли. Но теперь они говорились — не копились. Мама начала встречаться с Геннадием. Официально. Кирилл пошёл работать на стройку. Сестры звонили друг другу чаще. Без повода.
И вот однажды Наташа, засыпая, вдруг подумала:
«А ведь мы, может, впервые стали настоящей семьёй. Через боль. Через крик. Но стали».
И уснула с лёгкостью, которую не чувствовала лет десять.