— Вы действительно готовы лишить сестру крыши над головой? — судья смотрит на мою сестру поверх очков.
Она поправляет дорогой шёлковый платок.
— Я требую то, что положено мне по закону, — её голос холоден и ровен. — Половину квартиры.
Я сжимаю ручку так, что она вот-вот треснет. Моя родная сестра. Та, с кем мы делись одной шоколадкой. Теперь она мой главный враг.
Я сидела на скамейке в зале суда и смотрела, как мой адвокат перебирает бумаги. Его губы шевелились, он что-то говорил мне, но я не слышала ни слова. Сквозь гул в ушах пробивался только один звук — легкий шелест дорогого костюма моей сестры, сидевшей в трех метрах от меня. Она смотрела прямо перед собой, отточенный профиль выказывал холодную решимость. Я сжала кулаки, чувствуя, как под ногтями впиваются в кожу. Сестра подала в суд за долю в наследстве. За нашу общую квартиру, за стены, которые помнили наш смех. За мамину спальню.
— Ирина, ты меня слышишь? — адвокат коснулся моего запястья. — Судья выйдет через пятнадцать минут. Готовься.
Я кивнула, не в силах вымолвить слово. Готова к чему? К тому, чтобы доказывать, что я имею право на память о матери? К тому, чтобы сражаться с родным человеком, который стал чужим?
Все началось три месяца назад, в душный майский день, когда мамы не стало. Сердце. Оно просто остановилось во сне. Мы с сестрой, Леной, стояли в опустевшей квартире, пахнущей лекарствами и тоской. Я, старшая, пыталась быть сильной, а Лена, младшая на пять лет, рыдала у меня на плече.
— Что же мы теперь будем делать, Ира? — всхлипывала она.
— Жить, — коротко ответила я, сама не веря в свои слова. — Будем жить, как мама хотела.
Мы похоронили маму, собрали ее вещи. Квартира была нашей крепостью, последним пристанищем детства. Мама купила ее, вложив все свои сбережения, и мы с Леной выросли в этих стенах. Я, практичная и ответственная, осталась с мамой, ухаживала за ней, когда та заболела. Лена же, яркая и амбициозная, улетела в столицу строить карьеру, появляясь раз в полгода с дорогими подарками и короткими визитами.
Через неделю после похорон Лена позвонила.
— Ира, нам нужно поговорить о квартире.
У меня засосало под ложечкой. — О какой квартире?
— О нашей. Я подумываю вернуться в город. Мне нужна своя жилплощадь. Давай обсудим, как мы ее разделим.
— Разделим? — не поняла я. — Лена, это наш дом. Мамин дом.
— Именно что мамин, — голос сестры стал жестким. — А значит, и наш с тобой. Наследство, Ира. Я проконсультировалась, мы обе имеем право на равные доли.
Мир покачнулся. Для меня квартира была не квадратными метрами, а живой памятью. Для Лены — активом.
Я попыталась договориться. Мы встретились в кафе. Лена сидела напротив, красивая, ухоженная, с новым айфоном.
— Послушай, — начала я, стараясь говорить мягко. — Я прожила здесь всю жизнь. Я ухаживала за мамой все эти годы, пока ты строила карьеру. Я не могу просто взять и продать эту квартиру. Это же наш дом.
— Ты слишком эмоциональна, — отрезала Лена, помешивая латте. — Я понимаю твою привязанность. Но я не могу позволить себе роскошь жить прошлым. Мне нужны деньги. Мои деньги. Я предлагаю цивилизованный путь — мы оцениваем квартиру, и ты выплачиваешь мне стоимость моей доли. Или продаем, и делим пополам.
— У меня нет таких денег, Лена! — взорвалась я. — Ты же знаешь, на что я живу. Я скромный библиотекарь!
— Это не мои проблемы, — холодно парировала сестра. — Я подала заявление у нотариуса. Если не договоримся полюбовно, пойдем в суд.
Она встала и вышла из кафе, не оглянувшись. Я сидела, глядя в остывшую чашку, и чувствовала, как трескается что-то важное внутри.
Но я не сдалась. Нашла адвоката, молодого, но амбициозного парня по имени Дмитрий. Он выслушал мою историю и обнадежил.
— У вас сильная позиция, Ирина, — сказал он. — Вы прожили с матерью всю жизнь, осуществляли уход. Это смягчающее обстоятельство. Суд может признать за вами право на большую долю или вообще оставить квартиру вам с обязательством выплатить сестре компенсацию. Будем бороться.
В его словах была надежда. Я ухватилась за нее, как утопающий за соломинку. Я собирала документы, справки из поликлиники о том, что мама нуждалась в постоянном уходе, показания соседей. Я верила, что справедливость восторжествует.
За неделю до суда Дмитрий позвонил мне. В его голосе я с первого слова услышала напряжение.
— Ирина, у нас проблема. Сестра подала встречный иск. Она предоставила расписку.
— Какую расписку? — сердце упало в пятки.
— Твою. Старую. Ты брала у матери деньги пять лет назад? На ремонт машины?
В памяти всплыл тот эпизод. Да, я брала. Сломался двигатель, а копить было негде. Мама дала мне сорок тысяч, я написала расписку, хотя она махала руками и говорила «не глупи». Через полгода я вернула ей все до копейки. Но расписку она, видимо, не порвала. А Лена, видимо, перебирая мамины бумаги после похорон, ее нашла.
— Она утверждает, — продолжал адвокат, — что это был не заем, а твой долг матери. И что ты, пользуясь своим положением, убедила маму простить тебе этот долг, тем самым уменьшив наследственную массу. Она требует зачесть эти деньги в твою долю.
У меня перехватило дыхание. Это была грязная, низкая игра. Лена знала, что долг был возвращен. Она сама тогда приезжала, и мама, счастливая, что у меня все наладилось, хвасталась ей, какая я у нее самостоятельная.
— Но это же ложь! — выдохнула я.
— Докажите, — жестко сказал Дмитрий. — У вас есть доказательства, что вы вернули деньги?
Доказательств не было. Мы были матерью и дочерью, а не кредитором и заемщиком. Кто хранит квитанции о таких вещах в семье?
Эта подлость стала переломным моментом. Во мне что-то щелкнуло. Боль и отчаяние сменились холодной, стальной яростью. Я не позволю ей отобрать у меня все. Не позволю обесценить мои годы заботы и любви. Я была не просто жертвой, я была дочерью, оставшейся до конца.
Я перестала плакать. Я превратилась в машину. Вместе с Дмитрием мы искали любые зацепки. Я обзванивала старых друзей, вспоминала любые мелочи. И я нашла. Нашла смс-переписку с подругой, где я жаловалась на сломанную машину и радовалась, что мама выручила. А через полгода — еще одно сообщение: «Ура, сегодня закрыла мамин долг! Чувствую себя человеком!» Это было слабо, очень слабо. Но это было что-то.
Наступил день суда. Лена выглядела безупречно и уверенно. Когда судья зачитал ее иск и упомянул о «непогашенном долге», она бросила на меня торжествующий взгляд.
Но когда слово дали мне, я не стала сыпать статьями. Я попросила разрешения рассказать. Рассказать о маме. О том, как она ждала звонков от Лены, а та была вечно занята. О том, как я по вечерам читала ей вслух, когда ей стало плохо видеть. О том, как мы смеялись на кухне над старыми фотографиями. Я говорила просто, без пафоса, голос у меня временами срывался. Я показала судье ту самую смс-переписку, как доказательство того, что долг был возвращен, что это была просто помощь в семье.
— Моя сестра считает, что наследство — это деньги и квадратные метры, — закончила я, глядя прямо на Лену. — Для меня наследство — это память о матери. И я готова бороться за нее до конца.
Лена побледнела. Ее адвокат что-то горячо ей шептал.
Судья удалился в совещательную комнату. Мы ждали в коридоре молча, по разные стороны. Лена курила у окна, ее рука дрожала.
— Ты ненавидишь меня, да? — вдруг тихо спросила она, не поворачиваясь.
— Нет, — так же тихо ответила я. — Мне тебя жаль. Ты променяла сестру на призрачную надежду разбогатеть. И ты проиграла, даже если суд решит в твою пользу.
Она резко обернулась. В ее глазах было что-то дикое, почти животное.
— Я просто хотела то, что мне положено!
— Тебе было положено гораздо больше, — сказала я. — Тебе была положена сестра.
Дверь зала суда открылась. Нас пригласили внутрь.
Судья зачитал решение. Иск Лены о признании долга и его зачете был отклонен за отсутствием доказательств. Квартира признана наследственным имуществом, подлежащим разделу в равных долях. Однако, с учетом моего постоянного проживания и осуществления ухода за матерью, суд признал за мной право на проживание в спорной квартире. За мной сохранялась доля в размере ¾, за Леной — ¼. Мне предстояло выплатить ей компенсацию за ее долю, но сумма была не такой огромной, и суд дал рассрочку на пять лет.
Это была моя победа. Не полная, но моральная.
Лена, не глядя ни на кого, вышла из зала. Я осталась сидеть, чувствуя не радость, а горькое облегчение. Я отстояла свой дом. Я отстояла память.
Через несколько дней пришло смс от Лены. Короткое и безличное, с реквизитами для перевода денег. Я не ответила.
Я пришла в нашу — в свою — квартиру. Включила свет в прихожей. Тишина. Я подошла к маминой фотографии на комоде.
— Все, мам, — прошептала я. — Мы дома.
Я вытерла пыль с рамки, повернулась и пошла на кухню, чтобы жить дальше.
