— Я готова, — тихо сказала женщина, — покажите.
Патологоанатом вопросительно посмотрел на следователя. Тот кивнул:
— Откройте.
Прозектор аккуратно откинул ткань.
Женщина тихо охнула и пошатнулась, следователь едва успел подхватить её.
— Помогите, — попросил он врача.
Вдвоём они усадили Раису Макаровну на единственный стул.
— Это не он… не мой сын, — слабым голосом сказала она, — слава Богу!
И заплакала. Сказалось нервное напряжение.
За полгода, что пропал Костя, её уже третий раз вызывали на опознание. И каждый был для неё тяжёлым испытанием. Кроме неё, опознать некому — коллеги отказывались, с женой сын был в разводе. А по фото опознание не положено. Только личное присутствие.
В милиции на поиски давно махнули рукой. Оперативников не хватало, многие подались в частные структуры.
Ежедневно в городе пропадали десятки человек, детей, стариков, женщин и мужчин. А искать их было некому.
Вернувшись домой, Раиса стянула с головы берет и взялась за телефон.
«Алё, Жень. Это я. Вернулась, да. Не он». — и не прощаясь, положила трубку.
Раиса обещала сообщить бывшей невестке, как съездила, и выполнила обещание. Она не хотела общаться с ней, считала её предательницей, но… после исчезновения сына, они стали перезваниваться. Раз в неделю обязательно.
Раиса интересовалась, как дела у внука Алёши и рассказывала о своих будничных делах. Евгения терпеливо выслушивала, иногда комментировала. Но редко когда разговор длился больше пяти минут.
Евгения жалела свекровь, хоть и считала, что именно она развалила её брак с Константином. Конечно, она понимала, что сама не подарок, да и муж иногда чудил, но… если бы не Раиса, скорее всего, семья бы не распалась.
Жили они вместе, в квартире свекрови, съёмное жильё было молодой семье не по карману. Раиса не упускала шанса подколоть сноху по поводу лишнего веса. Она говорила гадости, маскируя их под комплименты, и наслаждалась произведённым эффектом. И готовила Евгения «посредственно» и «рубашки Косте гладить не умела».
С рождением Алёши стало только хуже. Евгения, по мнению свекрови, ничего не смыслила в воспитании, и главное, слушала советы Раисы и делала наоборот.
Ленивые взаимные подколы стали перерастать в открытые конфликты. Костя разрывался между женой и матерью, и наконец, жена сломалась.
Когда развод стал неизбежен, свекровь опомнилась. Она стала просить сына и невестку «не рубить с плеча» и «всё хорошенько обдумать». Но было слишком поздно. Молодые люди развелись, несмотря на наличие ребёнка. Евгения с Алёшей уехала в Александров, где у неё было своё жильё, а Константин остался с матерью.
В день исчезновения он отправился на встречу друзей в кафе. После развода Константин редко выбирался куда-то, и поэтому Раиса Макаровна была даже рада.
— Погуляй там хорошо, — напутствовала она сына, — только не пей много, а то мало ли! И знай: пока ты не вернёшься, спать я не лягу!
— Всё будет хорошо, ма. Не жди, буду поздно, я взрослый уже! — махнул рукой сын и странно так на неё посмотрел.
Этот момент она прокручивала в голове десятки, если не сотни раз.
В кафе была встреча с одноклассниками, после все они были допрошены. Никто не припомнил ничего необычного. Костя ушёл одним из последних, и те, кто остался до закрытия, не видели, чтобы он садился в такси или шёл к метро.
Евгения приехала к Раисе, как только узнала, что Костя пропал. Следователи хотели допросить её, как бывшую жену. Она подробно рассказала о всех знакомых бывшего мужа, его коллегах, с которыми была знакома.
В душе она надеялась, что бывший муж найдётся в ближайшее время. Константин мог сбежать от матери, ведь та слишком давила на него. «В конце концов,— думала Евгения,— он не выдержал и сбежал к какой-нибудь смазливой коллеге».
Но прошла неделя, другая, потом месяц, полгода… и стало ясно, что, скорее всего, Костя погиб. Теперь Евгения по-настоящему жалела Раису Макаровну. Будучи матерью, она представила себе, какой это ужас — потерять своего ребёнка, независимо от возраста.
Но, несмотря на это, у Евгении была своя жизнь. Она стала встречаться с мужчиной, который, казалось, прекрасно относился к Алёше, как к своему.
Евгения считала, что бывшей свекрови знать об этом необязательно, она боялась задеть её чувства. Но Раиса всё равно узнала. Приехала навестить внука, и тот с детской непосредственностью всё ей рассказал.
— Ой, Алёша, какие у тебя кроссовки модные, — похвалила Раиса, — ты где ж такие отхватил? Мама купила?
— Нет, это дядя Саша, — ответил мальчик, — он мне ещё машинку подарил, смотри!
И он с гордостью продемонстрировал бабушке игрушечную машинку.
— Ты что это, — поджала губы Раиса Макаровна, — всё в игрушки играешь?
А сама пристально посмотрела на Евгению. Та взгляд не отвела. В конце концов, она в разводе, имеет право встречаться, с кем хочет.
В тот раз Раиса промолчала, но зато, отправляясь в обратную дорогу, не преминула шепнуть на ухо Евгении:
— Ты всё же, Женя, повнимательней кавалеров выбирай. Алёшка им не родной… знаешь как у львов и медведей бывает? Самцы загрызают чужих детёнышей, чтоб у их матери быстрее течка пошла!
— Ну, мы слава богу, не львы и не медведи, — сдержанно ответила Евгения, хотя внутри у неё всё закипело.
Наступила зима. Выпал снег, накрыв город пушистым одеялом.
Раиса возвращалась из магазина, на душе было пусто и уныло. Она равнодушно смотрела, как молодые мамочки везут на санках розовощёких детей, и в голове её вращался вопрос: «Зачем»?
Зачем эти бессонные ночи, все эти утренники, школьные собрания, волнения… если в один день твой ребёнок покидает тебя. Хуже всего, конечно, если исчезает без следа, как её сын Константин.
Было ужасно, что она стала завидовать соседке Виктории, у которой сын умер от сердечного приступа. Молодой парень, сильный, красивый… играл во дворе в футбол, а потом пришёл домой, принял душ, лёг на диван и уснул навсегда. Сердце остановилось.
Виктория теперь каждые выходные ездила на кладбище, превратив могилу в экзотическую клумбу и разговаривала с сыном.
А ей, Раисе, куда идти?
Она ходила в церковь, батюшка велел молиться, и сам обещал. Но легче ей не стало.
Впервые в жизни она одна встретила новый год. И без ёлки.
Раньше Константин приносил живую ёлочку и они с Женей и маленьким Алёшей её наряжали. Ах, если бы вернуть назад то счастливое время!
*****
В подъезде было темно, кто-то опять выкрутил лампочку. Раиса выписывала газету и пошла забрать свежий номер. Газеты не было, но зато был конверт. В темноте было не разобрать адреса, и Раиса подумала, что скорее всего ей написала тётя Паша из Борисоглебска. Старушка, наверное, хотела поздравить её с новым годом, письмо опоздало.
Раиса положила конверт в карман, и вспомнила о нём только через неделю, нащупав его в кармане, когда снова надела пальто.
Когда она взглянула на него, сердце застучало как сумасшедшее, руки затряслись. Почерк был ей знаком — учителя всегда ругали Константина за «каракули». Шутили, что быть ему врачом. На конверте была марка и штемпель города Гусь-Хрустального.
Раиса в обуви прошла на кухню и медленно опустилась на табурет. Повертела в руках конверт, даже понюхала его. Потом взяла кухонные ножницы и аккуратно надрезав, достала письмо.
Прочитав первые строчки «Здравствуй, мама»! затрясла головой — слёзы застили глаза. Немного успокоившись, она глубоко вдохнула и продолжила чтение.
Сын писал, что вынужден скрываться и просил не спрашивать почему. Сейчас всё у него хорошо, но вернуться домой он пока не может. И ей не сказал потому, что боялся, что те, кто его ищут, выйдут на неё. И звонить не может по этой же причине. Письмо было совсем небольшое и заканчивалось так:
«Не волнуйся за меня, мама. В милицию не ходи. Крепко целую, Константин».
«Миленький, дорогой мой Костик»! — целовала она каждую строчку.
После села и до утра просидела в думах: Как там он? Где скрывается, чем питается?
Теперь она по пять раз в день спускалась к ящику, глядела, нет ли там письма от сына. Больше он не писал. «Он приедет, обязательно приедет весной» — думала она. Пришла весна, но сын не только не приехал, но и весточки не прислал. «Значит, не смог» — успокаивала она себя, — «ну ничего, к моему дню рождения, он точно приедет. Я чувствую».
****
В отделение милиции на посту дежурного шумела какая-то женщина. Она кричала, что соседи снизу не дают ей покоя ни днём ни ночью. Стонут. Наверное, устроили у себя на квартире публичный дом!
Дежурный поморщился от её громкого голоса.
— Гражданка Тютина, успокойтесь! Вы два часа назад вызывали наряд по телефону!
— Вызывала! Вызывала! — тыкала пальцем в окошко женщина, — они приезжают тогда, когда стоны прекращаются! Нужно, чтобы кто-то пошёл со мной и подождал немного.
Дежурный страдальческим взглядом посмотрел на капитана. Тот, позвонив по телефону, вызвал к себе молодого оперативника.
— Симаков! — распорядился капитан, — пойдёшь сейчас с гражданкой Тютиной. Глянь, что к чему, и возвращайся.
Капитан был уверен, что это фантазии вздорной бабы, не более. А Симаков, по его мнению, был самый бесполезный ресурс, которым можно было пожертвовать ради тишины в отделении.
Однако, когда сержант вернулся, рассказал, что за стенкой действительно кто-то стонет. Но не под квартирой гражданки Тютиной, а чуть наискосок. То есть, в другом подъезде. Выяснилось, что в той квартире жила одинокая мать с сыном-инвалидом. Симаков попытался дозвониться, дверь ему никто не открыл, хотя показалось, что он снова слышал те же стоны.
Тогда сержант отправился в ЖЭК, где у техников иногда хранились комплекты ключей. Дело это было добровольное. Оказалось, что жильцы тридцать второй квартиры копии ключей не сдали. Симакова направили к начальнице.
— Вы не могли бы сказать, кто живёт в тридцать второй, дом пятнадцать, по Трифоновской, — щёлкнул шариковой ручкой Симаков, обращаясь к полной шатенке, сидевшей за столом в жилконторе.
— А «хи-хи» не «хо-хо»? Ты кто такой вообще? — смерив сержанта презрительным взглядом, ответила шатенка и углубилась в журнал «Бурда» проворчав под нос: — сейчас милицию позову.
— Женщина, милиция уже здесь, — Симаков продемонстрировал ей удостоверение — вы обязаны помочь следствию!
Увидев удостоверение, она отложила журнал и растянула полные губы в улыбке.
— Что же вы сразу не сказали! Сантехник наш всех знает… ну, почти всех, — она отложила журнал и заорала на всё помещение так, что Симакову уши заложило: — Саня! Сан Саныч! Иди сюда!
****
— А чего рассказывать, — поскрёб выбритый подбородок сантехник.
В тридцать второй женщина живёт, Вера, с сыном. У парня с позвоночником беда. Парализовало, когда совсем пацаном был, папаша их после того бросил.
— Почему парализовало? Заболел? — уточнил сержант.
— Я не знаю, — приложил руку к груди Сан Саныч, — они меня всего раз вызывали, ну, может, два. Не безобразничают, никого не затапливают…
— И всё же… — прервал его Симаков, — вспомните, что говорили, про болезнь сына Веры?
— Так… ходили слухи, — пожал плечами Сан Саныч, — что парня не то в школе толкнули или он из окна вывалился… ну, в общем, несчастный случай. Не повезло ему. Но теперь-то он уже давно не парень, а мужик.
— Как давно вы видели Веру с сыном?
— Весной. Снег уже сошёл… гляжу, а она с инвалидной коляской корячится у подъезда. Стемнело уже, народу никого и помочь им некому. Ну, помог занести коляску в подъезд… Тяжёлая! Лифт маленький, там только коляска и влезает. Забрался я на ихний этаж, а она мне лифт с коляской прислала. Я инвалида выгрузил, подождал, пока она поднялась.
— Вы о чём-нибудь с ним разговаривали? Откуда они возвращались?
— Не разговаривали мы. Он кепку на глаза надвинул и всё время молчал. А может, спал! Мне показалось, что алкоголем от него пахло, я в завязке, это дело за километр чую. Зато мать его без умолку трещала… денег мне дать хотела, но я не взял. — сантехник вздохнул, — мы тоже сочувствие имеем!
— А чем занимается Вера? — поинтересовался Симаков, услышав про деньги, — работает? Где?
— Да не знаю я, — приложил руку к груди Сан Саныч, — вы спросите бабушек у подъезда, они вам поболе моего расскажут!
Симаков нашёл у нужного подъезда только одну старушку. Но та оказалась неразговорчивой.
Всё, что смогла она поведать, так это то, что Веру из тридцать второй квартиры она не видела давно. А на вопрос о её сыне, только перекрестилась и вздохнула. Сказала, что видела, как в больницу забрали.
На основании собранных материалов было принято решение проникнуть в квартиру Яхно. Сделать это можно было двумя способами: по пожарной лестнице через окно, или вскрыть деревянную дверь. Выбрали второй вариант.
В назначенный день, в присутствии понятых, специалист поколдовал с замком и отошёл, пропуская вперёд представителей власти.
Симаков открыл дверь и зашёл первым. За ним остальные. В нос вошедшим сразу ударил удушливый запах. Женщина-понятая, зажав нос, выскочила на лестничную клетку.
На кухне работало радио. Оно говорило голосом Горбачёва о перестройке и новом мышлении.
В комнате стоял запах, от которого даже бывалых сотрудников затошнило. Симаков поспешил открыть всюду окна.
В комнате, на кровати, лежал заросший инвалид. Кроме него в квартире никого не было.
— Никита Яхно? — окликнул его оперативник, но мужчина не ответил. Он был без сознания.
Возле кровати валялся давно пустой графин, а бельё, на котором лежал несчастный, когда-то белое, стало жёлто-серым.
В комоде нашли паспорт на имя Яхно Веры Никитичны, сорокового года рождения. И свидетельство о смерти Никиты Сергеевича Яхно.
Кто же тогда на кровати? — спросили себя оперативники. Мужчину забрали в больницу, а Веру Никитичну объявили в розыск.
****
Наступил день рождения Раисы Макаровны. Она была уверена, что именно сегодня Костя вернётся. Поэтому готовилась заранее: сделала генеральную уборку, приготовила любимые сыном блюда.
Утром позвонила старая приятельница, хотела зайти поздравить, но Раиса, сославшись на недомогание, отказала. Потом с поздравлениями позвонила бывшая невестка, и от неё уже было не отделаться — звонила она с автовокзала.
Евгения с Алёшей принесли цветы и торт, но без Кости праздник скорее напоминал поминки. Раиса всё же не выдержала и рассказала невестке про письмо. Даже дала прочесть.
— Да, это его почерк, — кивнула Евгения, — и давно вы это получили?
— Ещё зимой, — призналась Раиса. — я надеялась, что он приедет или напишет хотя-бы… но всё это ерунда. Главное, что он жив! Да, это главное.
Как только она это произнесла, зазвонил телефон. Задрожав всем телом, Раиса подошла:
—Алё! Сынок!
Но, через несколько секунд она молча положила трубку на рычаг.
— Кто там? — спросила Евгения.
— Очередное опознание… я не выдержу больше. Нет, нет, я не пойду! Это не может быть Костя, а у меня нет сил смотреть на очередного бедолагу!
