— Сережа, я ухожу от тебя, — Марина поставила чашку на стол так тихо, что даже не звякнула.
— Куда это ты собралась? — Сергей даже не поднял глаз от газеты. — Опять к Валентине жаловаться?
— Нет. Навсегда ухожу.
Теперь он взглянул. Сначала на неё, потом на два чемодана у двери, которых раньше не замечал.
— Ты что, спектакль решила устроить? — голос стал жёстче. — Тридцать лет вместе, а ты как девчонка малолетняя выкобениваешься.
Марина взяла со стола ключи, покрутила в руках и положила рядом с его тарелкой.
— Там холодец в холодильнике на три дня. Борщ заморозила. Тебе хватит.
— Маринка, хватит дурить, — он отложил газету, но встать не торопился. — Что случилось-то? На климаксе поехала крышей?
— А что, по-твоему, должно было случиться? — она села напротив, сложила руки на коленях. — Может, я должна была умереть, чтобы ты заметил, что я живая?
— Ты о чём вообще?
— Вчера ты съел мой творожок. Последний. Я его специально отложила — врач сказал, кальций нужен. А ты взял и съел.
Сергей хмыкнул:
— Из-за творожка разводиться собралась? Сходи в магазин, купи новый.
— Не из-за творожка, — Марина встала, подошла к окну. — Из-за того, что ты даже не подумал спросить. Тридцать лет не спрашиваешь.
— Что я должен спрашивать? Дом полная чаша, жена здоровая, дети выросли. Чего тебе не хватает?
— Меня не хватает, — она повернулась к нему. — Себя. Я исчезла, Сережа. Знаешь, когда последний раз смотрелась в зеркало не для того, чтобы причесаться перед выходом в магазин?
— Философией решила заняться?
— Вчера Олеся звонила. Спрашивала, как дела. Я начала рассказывать, что у тебя давление скачет, что соседи снизу затопили, что на даче крыша течет… А она говорит: «Мам, а как дела у тебя?» И я поняла — у меня никаких дел нет. Я просто есть.
Сергей поднялся, подошёл к ней:
— Маша, ну что за ерунда? Устала — отдохни. Съездим на юг.
— Я не Маша, — тихо сказала Марина. — Я Марина. Мариной меня звали, когда мне было двадцать семь, когда мы познакомились. Помнишь?
— Какая разница?
— Большая. Марина хотела учиться на юриста. Марина мечтала поехать в Италию. Марина любила читать стихи вслух.
— А Маша что делает?
— Маша гладит твои рубашки. Маша варит тебе борщ. Маша молчит, когда ты включаешь новости во время ужина. Тридцать лет молчит.
Сергей сел обратно за стол, потёр лоб:
— Значит, что — вот так сразу и всё? Без разговоров, без…
— А о чём разговаривать? — Марина взяла чемоданы. — Ты же не слушаешь. Ты слышишь только себя.
— Куда пойдёшь? К дочери?
— Не твоё дело.
— Как это не моё? Ты моя жена!
— Была, — она остановилась у порога. — Теперь я просто Марина. И мне это нравится.
Дверь закрылась мягко, почти беззвучно. Сергей остался сидеть за столом, глядя на ключи рядом с недоеденной яичницей.
Марина спустилась по лестнице, чемоданы стучали о ступеньки. На втором этаже высунулась Валентина:
— Маринка, ты чего с баулами? Куда это направилась?
— К тебе можно на минутку?
— Конечно, заходи. Чай поставлю.
В квартире пахло жареным луком и старыми обоями. Марина села на диван, поставила чемоданы рядом.
— Валь, я от Сережи ушла.
Валентина, нарезавшая хлеб, замерла с ножом в руке:
— Совсем что ли?
— Совсем.
— Он тебя бил?
— Нет. Хуже. Он меня не видел.
Валентина отложила нож, села рядом:
— Рассказывай.
— Помнишь, мы в девятом классе мечтали? Ты хотела стать врачом, я — юристом. Говорили, что замуж выйдем только за любовь.
— Ну помню. И что?
— А потом я встретила Сережу. Красивый, военный, серьёзный. И… растворилась. Как сахар в чае. Сначала думала — это любовь. Оказалось — просто исчезновение.
— Маш, все мы не то, чем мечтали стать.
— Ты стала медсестрой. Близко к врачу. А я… я стала приложением к мужу. «Жена Сергея Петровича». Даже фамилию мою никто не помнит.
Валентина налила чай в стаканы с подстаканниками:
— Так что теперь делать будешь?
— Не знаю. Но хочу узнать, кто я без него.
— А жить где станешь?
— Пока не придумала. В гостинице, наверное.
— Да ладно, чего гостиница. У меня комната пустая стоит — сын съехал к девушке. Поживи пока.
Марина посмотрела на подругу, и впервые за день улыбнулась:
— Правда можно?
— А то. Заодно расскажешь, как это — снова стать собой.
— Я и сама не знаю, как это.
— Научимся. Мне тоже интересно — а кто я без покойного Николая?
Они сидели, пили чай, и Марина чувствовала что-то странное. Как будто воздух стал другой консистенции. Легче. Словно она всю жизнь дышала через мокрую тряпку, а теперь её убрали.
— Валь, а не страшно ли это — начинать заново в пятьдесят восемь?
— А что тут страшного? Мы же не умерли ещё. Значит, время есть.
В кармане зазвонил телефон. Сергей.
— Не буду брать, — сказала Марина.
— Правильно. Пусть привыкает к тишине.
Звонок смолк. Потом зазвонил снова. И снова.
— Настойчивый, — заметила Валентина.
— Он не привык, чтобы его игнорировали.
— А ты не привыкла игнорировать. Самое время начать.
Три дня Марина жила у Валентины. Утром они пили кофе на кухне, днём гуляли по парку, вечером смотрели сериалы. Сергей звонил каждые два часа.
— Может, всё-таки ответишь? — предложила Валентина на четвёртый день. — А то совсем с ума сойдёт.
— Пусть. Может, тогда поймёт.
— Что поймёт?
— Что тишина тоже бывает ответом.
Звонок в дверь прервал разговор. Валентина посмотрела в глазок:
— Твоя Олеся пришла.
Дочь вошла взволнованная, с красными щеками:
— Мам, ты что творишь? Папа звонит каждый час, говорит, что ты сбежала!
— Не сбежала. Ушла.
— В чём разница?
— Когда сбегают — прячутся. А я просто иду своей дорогой.
Олеся села на стул, расстегнула куртку:
— Мам, вы же тридцать лет вместе. У вас дом, дача…
— У нас? — Марина усмехнулась. — У него дом. У него дача. А у меня была роль хозяйки.
— Но вы же любили друг друга?
— Я любила. Он привыкал.
— А сейчас что? Любишь или нет?
Марина долго молчала, глядя в окно на голые ветки:
— Знаешь, это как со старым пальто. Носишь-носишь, и вроде тепло, удобно. А потом видишь себя в витрине — и понимаешь, что выглядишь как бабка. И либо носишь дальше, потому что привычно, либо…
— Либо покупаешь новое?
— Либо просто снимаешь. И идёшь без пальто. Авось не замёрзнешь.
Олеся взяла маму за руку:
— А если замёрзнешь?
— Тогда хотя бы буду знать, что это мой выбор. Мой холод.
— Мам, а может, стоит попробовать поговорить с папой? Объяснить?
— О чём говорить? Тридцать лет я пыталась объяснить. Он не слышал.
— А может, ты не так объясняла?
Марина резко обернулась:
— То есть я виновата?
— Нет, мам. Просто… может, есть слова, которые он поймёт?
— Какие, например?
— Не знаю. Но раз он звонит каждый час, значит, что-то чувствует.
Валентина, молча слушавшая разговор, вмешалась:
— Девочки, а давайте не будем гадать, что там Сергей чувствует. Марина решила жить для себя. Это её право.
— Но семья…
— Семья — это когда все друг друга видят, — сказала Марина. — А когда один невидимка, это не семья. Это театр одного актёра.
Олеся встала, подошла к окну:
— Мам, я тебя не узнаю.
— И хорошо. Значит, получается.
— Что получается?
— Быть собой. А не тенью.
Телефон зазвонил снова. Олеся посмотрела на экран:
— Папа. Мам, возьми трубку. Пожалуйста.
Марина взяла телефон, некоторое время держала его в руках, потом нажала зелёную кнопку:
— Слушаю.
— Маша! Наконец-то! Где ты? Я с ума схожу!
— Я рядом. В соседнем доме.
— Приходи домой. Мы поговорим.
— О чём?
— О… о всём. О нас.
— Нас больше нет, Сережа.
— Как нет? Я есть, ты есть…
— Ты есть. А меня тридцать лет как нет.
— Маша, не говори ерунды. Приходи, приготовлю твой любимый салат.
— Какой?
Пауза. Долгая.
— Ну… тот, который ты всегда делаешь.
— Я его не люблю, Сережа. Никогда не любила.
— А какой любишь?
— А ты не знаешь.
Она положила трубку. Олеся смотрела на неё широко раскрытыми глазами.
— Мам, он же старается…
— Старается? — Марина села на диван, обхватила колени руками. — Олесенька, скажи честно: какой мой любимый цвет?
— Синий?
— Зелёный. Какой любимый фильм?
— Не знаю…
— «Римские каникулы». Какую музыку слушаю?
Олеся растерянно молчала.
— А ведь ты моя дочь. Тридцать два года знаешь меня. И не знаешь. Потому что я не показывала. Потому что забыла сама.
— Но папа…
— Твой папа меня не спрашивал. Ни разу. За тридцать лет.
Валентина принесла чай, села рядом:
— Марин, а что если он правда хочет измениться?
— Тогда пусть начинает без меня. А если получится — увидим.
— А вдруг не получится?
— Тогда я всё равно не вернусь. Я уже попробовала быть собой. Мне нравится.
В дверь снова позвонили. Валентина выглянула:
— Сергей.
— Не открывай, — попросила Марина.
— Маша! Маша, я знаю, что ты там! — голос за дверью был отчаянный. — Открой! Мне нужно сказать!
— Мам, может, всё-таки…
— Нет.
— Маша! Я… я купил билеты в Италию! Ты же хотела в Италию!
Марина вздрогнула.
— Слышишь? Помню! Помню, что ты хотела!
Олеся подошла к двери:
— Пап, она не откроет. Уходи.
— Олеся? Скажи маме… скажи, что я всё понял!
— Что понял? — крикнула Марина через дверь.
— Что я… что я тебя не видел! Не слушал! Прости меня!
— Прощаю. Но это ничего не меняет.
— Почему?
— Потому что ты вспомнил об Италии только когда я ушла. Тридцать лет не помнил.
— Я исправлюсь!
— Не надо. Исправляйся для себя. Или для следующей.
— Не будет следующей! Ты одна такая!
Марина подошла к двери, приложила ладонь к деревянной поверхности:
— Да, Сережа. Я одна такая. И мне пора это понять.
— Что ты хочешь от меня?
— Ничего. Я больше ничего от тебя не хочу.
— А что хочешь от себя?
Этот вопрос застал её врасплох. Она прислонилась к двери спиной:
— Хочу проснуться утром и решить: какой сегодня день. Мой день. Хочу съесть мороженое на завтрак, если захочется. Хочу покрасить волосы в рыжий. Хочу научиться водить машину. Хочу поехать к морю и просто сидеть на берегу.
— Со мной нельзя?
— Со мной можно.
— Что?
— Со мной, Сережа. С собой. Я хочу научиться быть со мной.
За дверью стояла тишина. Потом послышались шаги по лестнице. Вниз.
Олеся обняла маму:
— А если ты поймёшь, что скучаешь?
— Тогда я буду скучать. Это тоже моё чувство.
— А если поймёшь, что любишь его?
— Тогда буду любить. Но уже не жертвуя собой.
— А если он изменится?
— Олесенька, если он правда изменится — он меня найдёт. Новую меня. И мы познакомимся заново.
— А если не найдёт?
— Тогда я буду знать, что была права.
Валентина поставила на стол тарелку с печеньем:
— А мы пока с Мариной будем учиться жить для себя. Правда, Марин?
— Правда. Знаешь, Валь, я сегодня утром проснулась и подумала: а что, если вместо завтрака съесть пирожное?
— И что?
— Съела. И мне понравилось.
— Это разве важно? — удивилась Олеся.
— Очень важно. Я тридцать лет ела правильные завтраки. А оказывается, я люблю пирожные.
Олеся посмотрела на мать — растрёпанную, без макияжа, в старом свитере Валентины. И впервые подумала: она выглядит… живой.
— Мам, а можно я иногда буду приходить? Познакомиться с тобой заново?
— Можно. Очень можно.
Они сидели втроём, пили чай с печеньем, и Марина чувствовала — что-то внутри неё распускается. Как цветок, который долго был в тёмной комнате, а теперь его вынесли на солнце.
Через неделю Марина нашла работу в библиотеке. Маленькая зарплата, но своя.
— Библиотекарем? — удивилась Олеся. — А где юриспруденция?
— Знаешь, книги не орут на тебя, не требуют ужин к шести. И я могу читать между делом.
— А что читаешь?
— Путеводители по Италии.
Валентина смеялась:
— Смотри, как быстро она разворачивается! Как бутон!
— Валь, а ты что решила? Насчёт себя?
— А я записалась на курсы английского. Думаю, в шестьдесят два не поздно выучить язык.
— Зачем тебе английский?
— А затем, что я решила — если Марина может заново родиться, то и я попробую.
В субботу зазвонил телефон. Сергей. Марина взяла трубку:
— Да?
— Маша… Марина. Как дела?
— Хорошо. А у тебя?
— Да нормально. Слушай, я… я записался к психологу.
— Правда?
— Правда. Хочу понять, почему не слышал тебя.
— Это хорошо, Сережа.
— А ты… ты случайно не хочешь встретиться? Просто поговорить?
Марина посмотрела в окно. За стеклом падал первый снег.
— Не сейчас.
— А когда?
— Когда ты станешь другим. А я — ещё больше собой.
— А как я пойму, что стал другим?
— А как я поняла, что стала собой?
— Не знаю. Как?
— Я перестала ждать, что кто-то меня увидит. И увидела себя сама.
— Значит, мне нужно увидеть себя?
— Наверное.
— А потом?
— А потом увидишь меня. Если захочешь.
— Я хочу.
— Тогда работай над собой. А я поработаю над собой.
— И встретимся?
— Может быть. А может быть, поймём, что нам лучше порознь.
— А ты как думаешь?
— Я думаю, что впервые за тридцать лет мне не важно, что будет завтра. Мне важно, что я живая сегодня.
После разговора она вышла на балкон. Снег кружился в воздухе, оседая на перилах.
— О чём думаешь? — подошла Валентина.
— О том, что завтра понедельник. И я пойду на работу. Свою работу.
— И что?
— И это здорово. Знаешь, я даже не помню, когда последний раз радовалась понедельнику.
— А чему ещё радуешься?
— Тому, что могу съесть на ужин только яблоко, если хочу. Тому, что могу лечь спать в десять или в два ночи. Тому, что никто не спросит, куда я дела его носки.
— Не скучаешь?
— Скучаю. По привычке. Но не хочу вернуться.
— А если Сергей правда изменится?
— Тогда я буду рада. За него. А себя менять обратно не буду.
Они стояли на балконе, смотрели на падающий снег. Где-то внизу кто-то смеялся. Собака лаяла. Жизнь продолжалась.
— Валь, а знаешь, что я сегодня поняла?
— Что?
— Что я не просто ушла от мужа. Я пришла к себе.
— И как тебе у себя?
— Хорошо. Очень хорошо.
Марина протянула руку, поймала снежинку на ладонь. Она растаяла, оставив маленькую капельку воды.
— Как красиво, — сказала она. — Как просто и красиво.