Развод через три дня

— Сережа, я ухожу от тебя, — Марина поставила чашку на стол так тихо, что даже не звякнула.

— Куда это ты собралась? — Сергей даже не поднял глаз от газеты. — Опять к Валентине жаловаться?

— Нет. Навсегда ухожу.

Теперь он взглянул. Сначала на неё, потом на два чемодана у двери, которых раньше не замечал.

— Ты что, спектакль решила устроить? — голос стал жёстче. — Тридцать лет вместе, а ты как девчонка малолетняя выкобениваешься.

Марина взяла со стола ключи, покрутила в руках и положила рядом с его тарелкой.

— Там холодец в холодильнике на три дня. Борщ заморозила. Тебе хватит.

— Маринка, хватит дурить, — он отложил газету, но встать не торопился. — Что случилось-то? На климаксе поехала крышей?

— А что, по-твоему, должно было случиться? — она села напротив, сложила руки на коленях. — Может, я должна была умереть, чтобы ты заметил, что я живая?

— Ты о чём вообще?

— Вчера ты съел мой творожок. Последний. Я его специально отложила — врач сказал, кальций нужен. А ты взял и съел.

Сергей хмыкнул:

— Из-за творожка разводиться собралась? Сходи в магазин, купи новый.

— Не из-за творожка, — Марина встала, подошла к окну. — Из-за того, что ты даже не подумал спросить. Тридцать лет не спрашиваешь.

— Что я должен спрашивать? Дом полная чаша, жена здоровая, дети выросли. Чего тебе не хватает?

— Меня не хватает, — она повернулась к нему. — Себя. Я исчезла, Сережа. Знаешь, когда последний раз смотрелась в зеркало не для того, чтобы причесаться перед выходом в магазин?

— Философией решила заняться?

— Вчера Олеся звонила. Спрашивала, как дела. Я начала рассказывать, что у тебя давление скачет, что соседи снизу затопили, что на даче крыша течет… А она говорит: «Мам, а как дела у тебя?» И я поняла — у меня никаких дел нет. Я просто есть.

Сергей поднялся, подошёл к ней:

— Маша, ну что за ерунда? Устала — отдохни. Съездим на юг.

— Я не Маша, — тихо сказала Марина. — Я Марина. Мариной меня звали, когда мне было двадцать семь, когда мы познакомились. Помнишь?

— Какая разница?

— Большая. Марина хотела учиться на юриста. Марина мечтала поехать в Италию. Марина любила читать стихи вслух.

— А Маша что делает?

— Маша гладит твои рубашки. Маша варит тебе борщ. Маша молчит, когда ты включаешь новости во время ужина. Тридцать лет молчит.

Сергей сел обратно за стол, потёр лоб:

— Значит, что — вот так сразу и всё? Без разговоров, без…

— А о чём разговаривать? — Марина взяла чемоданы. — Ты же не слушаешь. Ты слышишь только себя.

— Куда пойдёшь? К дочери?

— Не твоё дело.

— Как это не моё? Ты моя жена!

— Была, — она остановилась у порога. — Теперь я просто Марина. И мне это нравится.

Дверь закрылась мягко, почти беззвучно. Сергей остался сидеть за столом, глядя на ключи рядом с недоеденной яичницей.

Марина спустилась по лестнице, чемоданы стучали о ступеньки. На втором этаже высунулась Валентина:

— Маринка, ты чего с баулами? Куда это направилась?

— К тебе можно на минутку?

— Конечно, заходи. Чай поставлю.

В квартире пахло жареным луком и старыми обоями. Марина села на диван, поставила чемоданы рядом.

— Валь, я от Сережи ушла.

Валентина, нарезавшая хлеб, замерла с ножом в руке:

— Совсем что ли?

— Совсем.

— Он тебя бил?

— Нет. Хуже. Он меня не видел.

Валентина отложила нож, села рядом:

— Рассказывай.

— Помнишь, мы в девятом классе мечтали? Ты хотела стать врачом, я — юристом. Говорили, что замуж выйдем только за любовь.

— Ну помню. И что?

— А потом я встретила Сережу. Красивый, военный, серьёзный. И… растворилась. Как сахар в чае. Сначала думала — это любовь. Оказалось — просто исчезновение.

— Маш, все мы не то, чем мечтали стать.

— Ты стала медсестрой. Близко к врачу. А я… я стала приложением к мужу. «Жена Сергея Петровича». Даже фамилию мою никто не помнит.

Валентина налила чай в стаканы с подстаканниками:

— Так что теперь делать будешь?

— Не знаю. Но хочу узнать, кто я без него.

— А жить где станешь?

— Пока не придумала. В гостинице, наверное.

— Да ладно, чего гостиница. У меня комната пустая стоит — сын съехал к девушке. Поживи пока.

Марина посмотрела на подругу, и впервые за день улыбнулась:

— Правда можно?

— А то. Заодно расскажешь, как это — снова стать собой.

— Я и сама не знаю, как это.

— Научимся. Мне тоже интересно — а кто я без покойного Николая?

Они сидели, пили чай, и Марина чувствовала что-то странное. Как будто воздух стал другой консистенции. Легче. Словно она всю жизнь дышала через мокрую тряпку, а теперь её убрали.

— Валь, а не страшно ли это — начинать заново в пятьдесят восемь?

— А что тут страшного? Мы же не умерли ещё. Значит, время есть.

В кармане зазвонил телефон. Сергей.

— Не буду брать, — сказала Марина.

— Правильно. Пусть привыкает к тишине.

Звонок смолк. Потом зазвонил снова. И снова.

— Настойчивый, — заметила Валентина.

— Он не привык, чтобы его игнорировали.

— А ты не привыкла игнорировать. Самое время начать.

Три дня Марина жила у Валентины. Утром они пили кофе на кухне, днём гуляли по парку, вечером смотрели сериалы. Сергей звонил каждые два часа.

— Может, всё-таки ответишь? — предложила Валентина на четвёртый день. — А то совсем с ума сойдёт.

— Пусть. Может, тогда поймёт.

— Что поймёт?

— Что тишина тоже бывает ответом.

Звонок в дверь прервал разговор. Валентина посмотрела в глазок:

— Твоя Олеся пришла.

Дочь вошла взволнованная, с красными щеками:

— Мам, ты что творишь? Папа звонит каждый час, говорит, что ты сбежала!

— Не сбежала. Ушла.

— В чём разница?

— Когда сбегают — прячутся. А я просто иду своей дорогой.

Олеся села на стул, расстегнула куртку:

— Мам, вы же тридцать лет вместе. У вас дом, дача…

— У нас? — Марина усмехнулась. — У него дом. У него дача. А у меня была роль хозяйки.

— Но вы же любили друг друга?

— Я любила. Он привыкал.

— А сейчас что? Любишь или нет?

Марина долго молчала, глядя в окно на голые ветки:

— Знаешь, это как со старым пальто. Носишь-носишь, и вроде тепло, удобно. А потом видишь себя в витрине — и понимаешь, что выглядишь как бабка. И либо носишь дальше, потому что привычно, либо…

— Либо покупаешь новое?

— Либо просто снимаешь. И идёшь без пальто. Авось не замёрзнешь.

Олеся взяла маму за руку:

— А если замёрзнешь?

— Тогда хотя бы буду знать, что это мой выбор. Мой холод.

— Мам, а может, стоит попробовать поговорить с папой? Объяснить?

— О чём говорить? Тридцать лет я пыталась объяснить. Он не слышал.

— А может, ты не так объясняла?

Марина резко обернулась:

— То есть я виновата?

— Нет, мам. Просто… может, есть слова, которые он поймёт?

— Какие, например?

— Не знаю. Но раз он звонит каждый час, значит, что-то чувствует.

Валентина, молча слушавшая разговор, вмешалась:

— Девочки, а давайте не будем гадать, что там Сергей чувствует. Марина решила жить для себя. Это её право.

— Но семья…

— Семья — это когда все друг друга видят, — сказала Марина. — А когда один невидимка, это не семья. Это театр одного актёра.

Олеся встала, подошла к окну:

— Мам, я тебя не узнаю.

— И хорошо. Значит, получается.

— Что получается?

— Быть собой. А не тенью.

Телефон зазвонил снова. Олеся посмотрела на экран:

— Папа. Мам, возьми трубку. Пожалуйста.

Марина взяла телефон, некоторое время держала его в руках, потом нажала зелёную кнопку:

— Слушаю.

— Маша! Наконец-то! Где ты? Я с ума схожу!

— Я рядом. В соседнем доме.

— Приходи домой. Мы поговорим.

— О чём?

— О… о всём. О нас.

— Нас больше нет, Сережа.

— Как нет? Я есть, ты есть…

— Ты есть. А меня тридцать лет как нет.

— Маша, не говори ерунды. Приходи, приготовлю твой любимый салат.

— Какой?

Пауза. Долгая.

— Ну… тот, который ты всегда делаешь.

— Я его не люблю, Сережа. Никогда не любила.

— А какой любишь?

— А ты не знаешь.

Она положила трубку. Олеся смотрела на неё широко раскрытыми глазами.

— Мам, он же старается…

— Старается? — Марина села на диван, обхватила колени руками. — Олесенька, скажи честно: какой мой любимый цвет?

— Синий?

— Зелёный. Какой любимый фильм?

— Не знаю…

— «Римские каникулы». Какую музыку слушаю?

Олеся растерянно молчала.

— А ведь ты моя дочь. Тридцать два года знаешь меня. И не знаешь. Потому что я не показывала. Потому что забыла сама.

— Но папа…

— Твой папа меня не спрашивал. Ни разу. За тридцать лет.

Валентина принесла чай, села рядом:

— Марин, а что если он правда хочет измениться?

— Тогда пусть начинает без меня. А если получится — увидим.

— А вдруг не получится?

— Тогда я всё равно не вернусь. Я уже попробовала быть собой. Мне нравится.

В дверь снова позвонили. Валентина выглянула:

— Сергей.

— Не открывай, — попросила Марина.

— Маша! Маша, я знаю, что ты там! — голос за дверью был отчаянный. — Открой! Мне нужно сказать!

— Мам, может, всё-таки…

— Нет.

— Маша! Я… я купил билеты в Италию! Ты же хотела в Италию!

Марина вздрогнула.

— Слышишь? Помню! Помню, что ты хотела!

Олеся подошла к двери:

— Пап, она не откроет. Уходи.

— Олеся? Скажи маме… скажи, что я всё понял!

— Что понял? — крикнула Марина через дверь.

— Что я… что я тебя не видел! Не слушал! Прости меня!

— Прощаю. Но это ничего не меняет.

— Почему?

— Потому что ты вспомнил об Италии только когда я ушла. Тридцать лет не помнил.

— Я исправлюсь!

— Не надо. Исправляйся для себя. Или для следующей.

— Не будет следующей! Ты одна такая!

Марина подошла к двери, приложила ладонь к деревянной поверхности:

— Да, Сережа. Я одна такая. И мне пора это понять.

— Что ты хочешь от меня?

— Ничего. Я больше ничего от тебя не хочу.

— А что хочешь от себя?

Этот вопрос застал её врасплох. Она прислонилась к двери спиной:

— Хочу проснуться утром и решить: какой сегодня день. Мой день. Хочу съесть мороженое на завтрак, если захочется. Хочу покрасить волосы в рыжий. Хочу научиться водить машину. Хочу поехать к морю и просто сидеть на берегу.

— Со мной нельзя?

— Со мной можно.

— Что?

— Со мной, Сережа. С собой. Я хочу научиться быть со мной.

За дверью стояла тишина. Потом послышались шаги по лестнице. Вниз.

Олеся обняла маму:

— А если ты поймёшь, что скучаешь?

— Тогда я буду скучать. Это тоже моё чувство.

— А если поймёшь, что любишь его?

— Тогда буду любить. Но уже не жертвуя собой.

— А если он изменится?

— Олесенька, если он правда изменится — он меня найдёт. Новую меня. И мы познакомимся заново.

— А если не найдёт?

— Тогда я буду знать, что была права.

Валентина поставила на стол тарелку с печеньем:

— А мы пока с Мариной будем учиться жить для себя. Правда, Марин?

— Правда. Знаешь, Валь, я сегодня утром проснулась и подумала: а что, если вместо завтрака съесть пирожное?

— И что?

— Съела. И мне понравилось.

— Это разве важно? — удивилась Олеся.

— Очень важно. Я тридцать лет ела правильные завтраки. А оказывается, я люблю пирожные.

Олеся посмотрела на мать — растрёпанную, без макияжа, в старом свитере Валентины. И впервые подумала: она выглядит… живой.

— Мам, а можно я иногда буду приходить? Познакомиться с тобой заново?

— Можно. Очень можно.

Они сидели втроём, пили чай с печеньем, и Марина чувствовала — что-то внутри неё распускается. Как цветок, который долго был в тёмной комнате, а теперь его вынесли на солнце.

Через неделю Марина нашла работу в библиотеке. Маленькая зарплата, но своя.

— Библиотекарем? — удивилась Олеся. — А где юриспруденция?

— Знаешь, книги не орут на тебя, не требуют ужин к шести. И я могу читать между делом.

— А что читаешь?

— Путеводители по Италии.

Валентина смеялась:

— Смотри, как быстро она разворачивается! Как бутон!

— Валь, а ты что решила? Насчёт себя?

— А я записалась на курсы английского. Думаю, в шестьдесят два не поздно выучить язык.

— Зачем тебе английский?

— А затем, что я решила — если Марина может заново родиться, то и я попробую.

В субботу зазвонил телефон. Сергей. Марина взяла трубку:

— Да?

— Маша… Марина. Как дела?

— Хорошо. А у тебя?

— Да нормально. Слушай, я… я записался к психологу.

— Правда?

— Правда. Хочу понять, почему не слышал тебя.

— Это хорошо, Сережа.

— А ты… ты случайно не хочешь встретиться? Просто поговорить?

Марина посмотрела в окно. За стеклом падал первый снег.

— Не сейчас.

— А когда?

— Когда ты станешь другим. А я — ещё больше собой.

— А как я пойму, что стал другим?

— А как я поняла, что стала собой?

— Не знаю. Как?

— Я перестала ждать, что кто-то меня увидит. И увидела себя сама.

— Значит, мне нужно увидеть себя?

— Наверное.

— А потом?

— А потом увидишь меня. Если захочешь.

— Я хочу.

— Тогда работай над собой. А я поработаю над собой.

— И встретимся?

— Может быть. А может быть, поймём, что нам лучше порознь.

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что впервые за тридцать лет мне не важно, что будет завтра. Мне важно, что я живая сегодня.

После разговора она вышла на балкон. Снег кружился в воздухе, оседая на перилах.

— О чём думаешь? — подошла Валентина.

— О том, что завтра понедельник. И я пойду на работу. Свою работу.

— И что?

— И это здорово. Знаешь, я даже не помню, когда последний раз радовалась понедельнику.

— А чему ещё радуешься?

— Тому, что могу съесть на ужин только яблоко, если хочу. Тому, что могу лечь спать в десять или в два ночи. Тому, что никто не спросит, куда я дела его носки.

— Не скучаешь?

— Скучаю. По привычке. Но не хочу вернуться.

— А если Сергей правда изменится?

— Тогда я буду рада. За него. А себя менять обратно не буду.

Они стояли на балконе, смотрели на падающий снег. Где-то внизу кто-то смеялся. Собака лаяла. Жизнь продолжалась.

— Валь, а знаешь, что я сегодня поняла?

— Что?

— Что я не просто ушла от мужа. Я пришла к себе.

— И как тебе у себя?

— Хорошо. Очень хорошо.

Марина протянула руку, поймала снежинку на ладонь. Она растаяла, оставив маленькую капельку воды.

— Как красиво, — сказала она. — Как просто и красиво.

Оцініть статтю
Додати коментар

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Развод через три дня
Пусть поживёт у тебя