Письмо пришло в простом сером конверте, без обратного адреса. Почерк на нём был незнакомый, немного покосившийся, но в каждой букве было что-то странно близкое. На почтовом штемпеле — дата трёхнедельной давности. Валентина прочитала имя получателя — своё — и сразу поняла, от кого оно. Сердце сжалось, как будто оно опоздало на шаг, на много лет, на целую жизнь.
Она не видела Бориса шестнадцать лет. После того самого вечера, когда он закрыл за собой дверь, не взяв даже запасной свитер. Всё остальное он оставил: книги на полке, бритву в ванной, недопитую банку кофе. И молчание, которое не прерывал ни звонком, ни строчкой. Оно въелось в стены, в тени на шторах, в тишину между звуками. Молчание было его самым тяжёлым поступком.
Письмо лежало на кухонном столе почти час, прежде чем она решилась вскрыть его ножом для хлеба. Бумага была плотная, чуть шероховатая, с пятнами от чернил, будто он писал в спешке, и рука дрожала. Она провела пальцем по краю листа — рука выдала лёгкую дрожь, но она справилась, развернула письмо и начала читать.
«Валя. Не знаю, как ты живёшь и живёшь ли. Это письмо не для того, чтобы что-то возвращать. Я не могу. И ты, думаю, не хочешь. Просто хотел сказать, что всё это время я помнил. Не каждый день, но — честно — часто. Больше, чем хотел бы».
Она перечитала эти строки вслух, одними губами, словно пыталась проверить, как они звучат в воздухе. Комната вокруг будто затихла. Даже старые часы на стене остановились — или ей показалось. Казалось, само время задержало дыхание, прислушиваясь вместе с ней.
Она села. В кухне пахло луком и вчерашней запеканкой. Она попыталась вспомнить голос Бориса, но вместо этого всплыли сцены, в которых он смеялся, вытягивал к ней ладонь, уговаривал научиться ездить на велосипеде. Или как однажды принёс ей старую пишущую машинку, потому что «рукопись должна шуршать». Она тогда обиделась: у неё не было времени на рукописи. Теперь — было.
Письмо было коротким. Внизу — адрес. Чужой. Но и не совсем. Маленький город в Калужской области. Он жил там. Или теперь жил. Или просто хотел, чтобы она знала. Адрес, как точка на карте между «уже не вместе» и «всё ещё помню».
На следующий день она поехала.
Не потому что скучала. И не потому что простила. А потому что не хотела остаться с этим письмом на кухонном столе до конца своих дней. Потому что иногда легче сесть в автобус, чем всю жизнь не садиться за один разговор. Легче рискнуть быть отвергнутой, чем вечно строить догадки. Легче пройти одну дорогу, чем каждый вечер мысленно возвращаться к ней и бояться сделать первый шаг.
Автобус шёл медленно, трясясь на ямах. За окном мелькали поля, серые деревья, старые остановки. В каждом силуэте домов и повороте дороги ей мерещилось что-то знакомое. Она не читала, не слушала музыку, не смотрела на пассажиров — только вперёд, будто ждала, что в следующем кадре всё станет понятно.
Дом, указанный в письме, оказался деревянным, со скрипучей калиткой. Покосившаяся табличка с номером, облупившаяся краска на ставнях. Она постояла у ворот минуту. Дыхание было ровным, но сердце будто подбрасывало удары из глубины. Потом вошла.
Борис открыл дверь не сразу. Он стоял с палкой, сутулый, но всё тот же. Глаза — чуть тусклее, лицо — как будто изрезано временем. В его взгляде не было удивления — только тихое узнавшее ожидание, как будто он стоял так уже много дней подряд.
— Валя?
Она кивнула.
— Проходи.
Они не обнимались. Не говорили лишнего. Сели на кухне. Пили чай. Молчали. Иногда молчание говорило за них громче любого воспоминания.
А потом она спросила:
— Ты правда думал, что я не приеду?
Он пожал плечами:
— Я думал, ты не простишь. Или забудешь. Или просто захочешь жить дальше без меня. Мне казалось, ты сильнее. И потому — дальше.
— Я стала другой, — сказала она. — Не сильнее. Просто тише.
Она посмотрела на его руки. На стол. На пятна от чернил, похожие на те, что были в письме. И вдруг добавила:
— Ты ведь не писал никому больше, правда?
Он покачал головой:
— Только тебе. Даже если не отправлял — всё равно тебе.
— Я не простила, — тихо сказала она. — Но я приехала. И, может быть, этого уже достаточно.
Он кивнул. А потом достал старую пишущую машинку. Ту самую. Она узнала её по царапине на боковой панели.
— Работает, представляешь? — сказал он. — Иногда печатаю письма. Которые не отправляю. Они остаются у меня, как будто разговор всё же состоялся.
Валентина посмотрела в окно. За стеклом шёл снег. Тихий, мягкий. Белый, как первый лист бумаги.
— Тогда, может, сегодня — напечатаем что-нибудь вдвоём?
Он посмотрел на неё. Его взгляд стал чуть яснее, будто вернулся с долгой дороги. И ничего не ответил. Только улыбнулся.
И этого было достаточно.
