Ирина сидела на краю кровати, держа в руках старую папку с документами. Пальцы дрожали, сердце билось учащённо. Она только что вернулась с похорон отца, и теперь, в тишине своей квартиры, пыталась осознать произошедшее.
Отец умер внезапно. Инфаркт. Никто не ожидал. Ирина не видела его последние месяцы, даже не позвонила на день рождения. Они отдалились после того, как он женился на Ксении, женщине, младше Ирины на двадцать семь лет
На похоронах Ксения подошла к Ирине и вручила ей эту папку.
— Твой отец просил передать это тебе, — сказала она тихо.
Ирина не ответила. Просто взяла папку и ушла.
Теперь, открыв её, она увидела письма, квитанции, фотографии. Среди них — письмо, написанное отцом.
«Дорогая Ирина, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Я хочу, чтобы ты знала: я всегда любил тебя. Прости, что не смог сказать это вслух. Я горжусь тобой и твоим сыном. Всегда был рядом, пусть и издалека.»
Слёзы потекли по щекам Ирины. Она прижала письмо к груди, ощущая, как что-то внутри неё начинает меняться.
После похорон всё было словно в тумане. Люди в чёрном, слова соболезнования, запах венков. Всё слилось в одно длинное послевкусие горечи, которое не проходило даже после трёх чашек крепкого чая. Но самое тяжёлое началось потом — когда осталась одна, лицом к лицу с прошлым.
Ксения… Да как он мог оставить ей всё? Ирина помнила, как впервые увидела эту женщину: стройная, светловолосая, с будто бы вечной полуулыбкой на губах. Ирина сразу решила — вертит им. А отец… Отец был сдержанный, угрюмый. Когда умерла мама, он словно сник. Говорил мало, но всегда был рядом. А тут — эта. Вышла замуж за него через полгода после их знакомства. «Любовь, говоришь…»
Ирина тогда просто ушла. Сказала, что не хочет смотреть, как он делает из себя посмешище. Отец не стал уговаривать. Только посмотрел как-то странно, будто хотел сказать что-то важное, но передумал.
Ирина открыла второе письмо. Это было нечто вроде завещания, написанное от руки.
«Я оставляю квартиру Ксении. Она ухаживала за мной, когда я уже не мог подняться. Но деньги с моего счета — Ире. Я просил не говорить об этом при жизни. Не хотел, чтобы она думала, будто я покупаю её прощение. Я просто хочу быть рядом хотя бы так.»
Она потрясённо смотрела на строчки. Сердце стучало глухо. Получается, он помогал ей всё это время?
Ирина полезла глубже в папку. Там были чеки — оплата за учёбу её сына. Ещё квитанции за ремонт дачи, на которую она ругалась: мол, электричество барахлит, крыша течёт. Она думала, что это бывший муж помог. А он, оказывается, просто передавал деньги через каких-то «помощников». А она… даже спасибо не сказала. Даже не догадывалась.
«Господи… Папа, что же я наделала…»
Она села на пол, прямо между разбросанными бумагами. Было такое чувство, будто всё внутри сжалось в кулак. Не злость. Нет. Стыд. Глухой, давящий стыд. За всё: за мысли, за слова, за то, что не приехала на Новый год, хотя собиралась. За то, что не простила.
Ксения. Нужно поговорить с ней.
.
Ирина долго стояла у двери. Сердце колотилось, ладони вспотели. Она ненавидела просить — особенно у тех, кого привыкла считать врагами. Но внутри больше не было злости. Только тяжёлое, мокрое чувство — словно всю её вывернули наизнанку.
Ксения открыла не сразу. На ней был старый вязаный кардиган, волосы собраны в небрежный пучок. Без макияжа. Уставшее лицо. Она выглядела не как «молодая жена», а просто как женщина, которая много плакала.
— Можно? — спросила Ирина тихо.
Ксения молча кивнула и отступила в сторону.
Квартира отца… точнее, уже не его. Всё было так же, как Ирина запомнила. Та же мебель, те же старые часы на стене. Только теперь — пахло другим. Лавандой, кофе, каким-то чужим теплом. Но не уютом. Скорее — одиночеством.
— Я не знала, — сказала Ирина, усевшись на край дивана. — Что он помогал. Что… что он всё это время…
— Он не хотел, чтобы ты знала, — перебила Ксения спокойно. — Он говорил, что ты гордая. Что, если узнаешь, откажешься. А он просто хотел, чтобы у тебя всё было.
— А ты… — Ирина набралась смелости, — ты любила его?
Ксения села напротив, поправила рукав.
— Я думала, что нет. Сначала. Он был ворчливый, молчаливый. Мне казалось — мы просто спасаем друг друга от одиночества. Но со временем… я научилась слушать его тишину. Он никогда не говорил прямо. Но мог оставить чай у двери, если ты заболела. Положить одеяло на плечи, не спрашивая. Он был таким.
Ирина кивала, будто впервые видела отца через глаза другого человека. Через чужую любовь. Через чью-то заботу, которая стала понятной только сейчас.
— Ты не враг мне, Ксения. И никогда не была, — сказала она наконец. — Я просто не могла… простить себе, что он нашёл кого-то ещё. Не меня. Не дочь. А потом — привычка обижаться стала образом жизни.
Ксения долго молчала. Потом встала, достала со шкафа небольшую флешку.
— Он записал для тебя видео. Сказал: если не придёшь на похороны — не включать. А если придёшь — отдать тебе. Я не смотрела.
Ирина взяла флешку, как берут новорождённого — бережно, с дрожью.
— Спасибо… — прошептала она. — За всё.
Когда она ушла, вечер уже скатывался в ночь. По небу тянулись тонкие тени облаков, и в голове было пусто, как в кинотеатре после финальных титров.
Ирина сидела перед компьютером. Комната погрузилась в полумрак, только экран освещал её лицо. Она держала флешку в руке, словно боялась — не включить, а включив, больше никогда не быть прежней.
Щелчок мыши. Видео открылось. Картинка дрожала — отец, в домашней кофте, сидел за кухонным столом. Его лицо было немного опухшим, глаза — усталыми, но взгляд… взгляд был живым. Тёплым.
— Ну, если ты это смотришь, значит, я уже… — он замолчал, вздохнул. — Неважно.
Он сделал паузу, будто собирался с мыслями.
— Ира. Знаешь… я не был хорошим отцом. Я не умел говорить правильно. Всё держал в себе. Я злился, когда ты ушла. Мне казалось, что ты меня предала. Но потом понял — ты просто жила, как умела. А я — как умел.
Он провёл рукой по лбу.
— Я никогда не переставал тебя любить. Когда ты родилась, я поклялся, что защищу тебя от всего. Но жизнь так не работает. Иногда — надо просто быть рядом. Не говорить, не решать. Просто быть. Я не всегда справлялся.
Он улыбнулся, и в этой улыбке было столько боли и нежности, что у Ирины задрожали губы.
— Прости, что не позвонил. Что не сказал: «Ты — мой свет». Ты и в детстве была светом. Ты и осталась им. Я горжусь тобой. И если сможешь — прости старика, который слишком поздно понял, как много ты для него значишь.
Видео оборвалось. Чёрный экран.
Ирина закрыла глаза, уткнулась лбом в ладони. Плакала так, как не плакала, наверное, с похорон матери. Сквозь слёзы вырывались глухие, хриплые звуки. Это было не просто горе — это было покаяние, освобождение, прощение и любовь — всё разом, в один миг.
Она вышла на улицу под моросящий дождь. Шла туда, куда ноги сами несли. Оказалась в парке. Тот самый, где они с отцом гуляли, когда ей было десять. Где он держал её за руку, где они сидели на лавочке и пили компот из термоса.
Села на ту же лавку. Сквозь сырость и ночь.
— Папочка… — выдохнула она. — Прости. За всё.
И в этот момент будто действительно кто-то сел рядом. Не в теле — в памяти. В сердце. В душе.
Становилось легче.
С того вечера Ирина больше не злилась. Она приходила в парк почти каждую неделю. Улыбалась незнакомым людям. Писала письма сыну. И иногда, когда ветер шевелил ветви деревьев, ей казалось — отец слушает. Где-то там, за гранью. И молча говорит: «Я рядом, дочка».
