— Мне бы дяденьку. Хорошего такого дяденьку, чтобы и воду, и дрова, и уголь приносил, а то всё на одних моих руках, слаба я стала…
— Ой, Марья Карповна, не прибедняйся, ты еще бабенка в теле, крепкая, кочергу в дугу согнешь.
Марья Карповна, женщина, и в самом деле, сильная, хваткая, посмеивается, недавно шестой десяток отсчитала, а мужика год, как схоронила.
Деревенские в уши шепчут, наговаривают про жениха намекают, молодая же еще. А Карповна отнекивалась поначалу, вроде как не до замужества ей.
Но, перезимовав, заскучала. Ну как-то же надо оправдать свое намерение, вот и пожаловалась давней знакомой из соседнего села на слабость.
Карповна, стараясь не показывать излишнего любопытства, поинтересовалась: – Слышь, Тома, вроде как у вас дедок одинокий есть, ты мне в прошлом году про него рассказывала.
Тамара Тимофеевна сощурилась, будто хотела что-то разглядеть в своей памяти, хотя про тот разговор хорошо помнила.
— Ну да, есть. Только не дедок он вовсе, ну так, лет на пять тебя старше будет, один живет. Николай Лукьяныч зовут.
— И что, хозяйство у него?
— Да как сказать, не особо разживешься, не держит он хозяйство. Домишко тоже маленький… зато сам вроде неплохой…
— Ну-ну, неплохой, только бедный и глухой, — усмехнулась Карповна. – Ты скажи, проходимец или нет?
Тамара развела руки в стороны, в глазах застыло удивление: — Откуда же мне знать? Вот как я вижу – так вовсе не проходимец. А дальше не знаю, вроде тихий дяденька. Да-да, Маша, не дедок он, а дяденька, как ты и хотела.
— Вези! – Распорядилась Карповна.
— Куда?
— Ко мне.
— Помилуй, Маша, как же я его привезу? Это же не мешок картошки.
— Тома, ну пригласи его в гости, как будто от меня, уж найди, чего сказать. А я тут, дома-то, и разгляжу, годится ли он мне… в помощники… а то вдруг проходимец…
— Маша, так тебе может нанять какой раз… ну картошку там выкопать, уголь стаскать…
— Вот еще, нанимать! Мне надо, чтобы под боком был, если понадобится.
— Ладно, поговорю с Николаем Лукьяновичем. Про тебя-то как сказать?
Марья Карповна приосанилась, грудь еще пышнее стала. – Сама, что ли не знаешь, что сказать? У меня всё есть, дом — полная чаща, жить можно на всём готовом. И хозяйство – полный двор. Неужто на такое добро не захочет пойти? Да только свистни: сразу прибегут. Ну и лицом не корявая и всем остальным, — она провела рукой по своей внушительной фигуре.
— Ладно, попробую, — согласилась Тамара, — хоть погуляю потом, когда сойдетесь. Отблагодаришь за труды? – смеясь, спросила она.
Карповна хлопнула ладонью по столу, на котором лежала новенькая клеёнка в розах, встала, открыла буфет, и вскоре на столе уже были и напитки, и еда.
Николай Лукьянович, услышав предложение Тамары, своей односельчанки, задумался. – Не знаю, Тамара Тимофеевна, это ведь дело ответственное. Я ведь поначалу вообще ни с кем сходиться не хотел, а теперь уж два года прошло, думаю, что одному тяжко.
— Ну вот и собирайся в воскресенье, поедем в соседнюю Михайловку к Марии Карповне. Такая женщина, ох, такая женщина, у нее в руках любая работа спорится…
— А человек-то… человек она какой? – интересовался Николай Лукьянович.
— Да золотой человек, душа широкая, дом – полная чаша.
Николай Лукьянович задумался: — Да вот чашу-то я и не ищу… не это главное.
— Ну это я так к слову сказала, свидится вам надо. А так-то чего попусту говорить?
— Твоя правда, Тамара. Надо ехать.
Жигуленок у Лукьяныча был стареньким, и он его время от времени налаживал. Тамара села к нему в машину и осторожно прикрыла дверцу, чтобы не хлопать со всей силы. – Это меня муж научил, — сказала она с улыбкой. Всегда говорит, чтобы не хлопала.
Водитель виновато отвел взгляд и как бы в оправдание произнес: — Старая машинка, но на ходу…
— Да ладно, не в машине дело, — подбадривала Тамара.
Осторожно ехали все десять километров по гравийной дороге, и когда показалось село, свернули в его сторону.
— Вот ее дом, — указала Тамара, — ишь какой высокий, хороший дом, крепкий.
Марья Карповна как раз была во дворе и без всякого смущения приняла гостей. Лукьяныча она разглядывала, как новый сервиз, только что в руках не вертела, как кружечку.
— Милости просим, — она показала на дом с высоким крыльцом. Но до крыльца не успели дойти, Карповна «зарулила» в сарайку.
— А вот гляньте сразу, тут у меня поросята, там куры, а вон там утки. Ну и в огород заглянем.
Лукьяныч старался держаться просто, но стеснение сказывалось. Хозяйство Карповны разглядывал только из уважения к хозяйке.
— Большой у тебя огород, Маша, — заметила Тамара, — и уже прибрать всё успела.
Карповна рассмеялась. – Знала бы, что помощника привезешь, — она показала на Лукьяныча, — не торопилась бы.
Лукьяныч неуверенно кашлянул.
— Ну пойдем в дом, — Мария повела гостей, и сама шла впереди. – Дом еще отец мой строил, хороший дом получился, крыльцо, глянь, какое, — обратилась она к Лукьянычу. — А у тебя как? – спросила она. — Какая усадьба?
Лукьяныч стеснительно пожал плечами. – Да у меня всё скромно, дом поменьше, хозяйство не держу. Да и огород зачем мне большой.
— О-оо, ну это зря, — Карповна подозрительно взглянула на гостя, — я вот люблю, когда много и чтобы хозяйство большое…
Войдя в дом, Лукьяныч, наконец, растерянно передал хозяйке подарок: коробку конфет и одну «красненькую».
— Ну вот и «раскраснеемся», — рассмеялась Карповна и достала посуду.
— Маша, вот Николай Лукьянович один… один как перст… и ты одна, может подумать вам, как дальше жить, — начала Тамара, решив подвести двух взрослых людей ближе к делу.
— Подумаем, — тихо сказал Лукьяныч.
Карповна же, напротив, нисколько не смутившись, уверенно кивнула. – Мне лишь бы не проходимец, — сказала она открыто.
— Как? – переспросил Лукьяныч.
— Я говорю: проходимцев мне не надо. – повторила хозяйка. – А то был тут один, решил на все готовое, да чтобы на печи лежать, да в потолок плевать. А мне зачем? У меня дом, хозяйство, мне помощник нужен…
— Так вы насчет переезда… — заикнулся гость.
— Какой переезд? – удивилась Карповна. – Вези свой скарб ко мне… машинка, правда, у тебя старовата, но ничего, на наш век хватит.
Карповна тараторила уверенно, чувствуя себя, если не царицей, то столбовой дворянкой. Даже Тамара опешила, не ожидала, что Мария сразу в оборот ситуацию возьмет. Бедный Лукьяныч совсем съежился, и видно было, что неуютно ему в чужом доме.
— Ничего, обвыкнешься, — Карповна хлопнула мужчину по плечу, — мы оба одинокие, договоримся.
Лукьяныч помалкивал. Углы в доме не разглядывал, а сидел тихо и скромно.
Прошло чуть больше часа. Он вдруг поднялся. – Ну пора и честь знать.
— Тамара взглядом показала, что рано еще, но гость засобирался.
Выйдя за ворота, подошел к машине, стал протирать зеркала.
— Ну сразу видно, хороший ты, Николай Лукьяныч, — одобрительно сказала Карповна.
— Да откуда «хороший»? – спросил он. – Проходимец я.
Тамара и Карповна переглянулись.
— Ага, так и есть: проходимец, — повторил он. – Извиняй, хозяйка, не ко двору я тебе. И прости за беспокойство.
Тамара, оглушенная признанием Лукьяныча, села в машину.
— Какая муха тебя укусила? – спросила она. – Все же хорошо было. И зачем наговаривать на себя? Ну какой ты проходимец?
Лукьяныч, выруливая на гравийку, виновато улыбнулся. – Прости, Тамара Матвеевна, подвел тебя. Не проходимец, конечно, будем считать, что просто мимо проходил… Тут дело в том, что твоей знакомой надо, чтобы прибыль к прибыли. А у меня ее нет. Так что пусть простит меня Мария Карповна, не богат я, нечем мне похвастаться.
Тамара, закусив с досады губу, расстроилась, что не удалось знакомство. И хотя молчала всю дорогу, в душе она злилась на Лукьяныча.
А он привез Тамару до самого дома и поехал к себе.
Загнал Жигуленок во двор, открыл капот, вздохнул, вспомнив, что надо уже стартер поменять, иначе плохо дело.
Домик его маленький, но им с покойной женой хватало. А когда заболела супруга, он все деньги с книжки спустил на ее лечение, а потом и машину продал почти новую и купил подешевле, чтобы еще денег выгадать для жены. И хозяйства у него нет. И заводить не собирается.
Вздохнул, войдя в дом, совсем не жалея, что не дал никаких надежд чужой женщине. «Дурак, позарился, на новую жизнь», — подумал он, ругая себя.
Потом убрал старую наволочку с гармошки, сел у окна, растянул меха и запел любимую песню своей покойной жены:
«Домик стоит над рекою.
Пристань у самой реки. Парень девчонку целует,
Просит от папы руки».
В горле у него запершило, он прервался, прокашлялся и продолжил: «Верила, верила, верю,
Верила, верила я!
Но никогда не поверю,
Что ты разлюбишь меня!»
