Наташа сидела на скамейке, нагнувшись вперед и подперев подбородок рукой. Она сидела некрасиво, совершенно неграциозно ссутулив плечи и плаксиво скривив лицо. Строгий брючный костюм тёмно–синего цвета с белыми пуговицами, идеальный, как и всё на Наташке, выгодно подчеркивал красивый, пшенично–золотой цвет волос. Неброский маникюр, нежно–розовый, ногти тоже не длинные, а такие, что и дела домашние делать удобно, и показать красивые ручки приятно, серебряные серёжки в виде веточек, колечко такое же, а вот цепочки и кулончики Ната не надевала. Они всегда бередили по шее, раздражали кожу. Крестик на тонком кожаном шнурке она давно сняла, он не подходил к офисному образу, да и Миша был против, всегда высмеивал жену, упрекал в фарисействе, мол, показушное всё это, а на самом деле Наташка такая же мирская, как он сам. Слишком мирская, за деньгами гонится, а внутри всё больше пустоты…
Муж прав, Наташа не ходит в церковь. Она грешна, живет с мужчиной, зовет его супругом, но по документам они друг другу никто. Не грех ли? Бабушка бы, узнав о таком, затрясла бы в воздухе пальцем, затопала, уча внучку уму–разуму. Да и вообще… Некогда. Работа, домашние дела, Мишины друзья, поездки, а потом хочется просто упасть и спать, желательно подольше, до тех пор, пока не состаришься… До церкви ноги уже не доходят.
В детстве Натку водила в храм бабушка. Они с дедом чинно шли рядом, Наташа бежала рядом в красивом, кружевном платье и гольфах. На улице жарко, душно, а в церкви прохлада, ладаном пахнет, дымок от горящих свечей вьется, старцы на иконах, как живые, двигаются, освещаемые пламенем. И золотом всё блестит, и высокий потолок— купол впускает сверху тонкие нитки света через узкие оконца. И шёпот, всё чинно, спокойно, размеренно…
Теперь у Наташи такого нет. Утро, день, вечер — всё бегом. А если на миг остановится она, то чувствует себя необычно, сама себя подгоняет, Мишка тоже весь в делах, суете, на клавиатуре печатает с бешеной скоростью, какие–то разговоры по телефону у него до одиннадцати вечера.
— Это мегаполис, детка! — пожимает Миша плечами, если Наташа даёт слабину. — Или ты их, или они тебя!
Они оба как будто в каком–то марафоне, бегут, бегут, а финиша или передышки всё нет и нет.
А Наташа больше не может. Всё. Хочется снова наполниться чем–то: мыслями, чувствами, впечатлениями. Иначе ей станет совсем худо.
Вот сейчас она ушла с совещания, нудного, душного, где она выступала с презентацией, улыбалась, кивала, а хотелось всё бросить и сбежать…
Мимо сидящей женщины по аллеям шли праздно гуляющие, такие счастливые, что даже завидно, пробежала вот уже в пятый раз группа спортсменов из офицерского общежития. Каждый раз, как они мчались мимо неё в одинаковых костюмах, Натка поджимала ноги в туфлях на высоких каблуках, прятала их под лавку.
А парни легко перепрыгивали лужи после ночного дождя, их кроссовки пружинили, заставляя мышцы на голенях напрягаться, подтягиваться, собираясь в один тугой комок, а потом расслабляться, как будто растекаясь по ноге.
Наташа бы тоже сейчас побежала. Сняла туфли, скинула жакет, волосы — в хвост, косметику долой, вместо брюк удобные велосипедки, и помчалась бы вслед за этими мужчинами. Конечно, она бы их не догнала, запыхалась бы, но зато стала самой собой, а по телу волнами разлилась бы приятная усталость…
Спортсмены в шестой раз промелькнули мимо, потом перешли на шаг, успокаивая дыхание, высыпали на лужайку, приготовились делать зарядку.
Наташа невольно залюбовалась рослыми, как на подбор, подтянутыми мужчинами. Один из них помахал ей рукой.
Женщина смутилась, отвела взгляд, вынула из сумочки солнечные очки, спрятала за чёрными стеклами глаза.
— Красавчик! — Рядом с Наташей на скамейку плюхнулась девчонка, откинулась на спинку, поправила кепку.
Наталья удивленно посмотрела на свою соседку. Рваные, по моде, джинсы, выцветшая, с футбольным мячиком, вышитым спереди, кепка, немыслимая футболка, как будто на три размера больше, чем сама девица. На ногах кеды с разноцветными шнурками.
— А вот тот тоже ничего, — кивнула между тем девчонка на другого спортсмена. — А тебе какой нравится?
— К незнакомым людям надо обращаться на «вы», — покачала головой Наташа.
— Так то к незнакомым… — протянула девица, вынула из кармана пачку жвачки, взяла себе одну, предложила женщине. — Будешь? Клубничная.
Наталья любила такие, а вот мятные, со вкусом «свежести», терпеть не могла. Но брать не стала.
— Нет, спасибо, жевательные резинки портят зубы, — вежливо отказалась она, потом машинально вынула из сумочки электронную сигарету.
— Ну да. А эта твоя вот дудка — легкие, — пожала плечами девчонка. — Дым внутрь — в голову дурман! — добавила она, отвернувшись в сторону.
— Что? — вздрогнула Наташа. Эту фразу про дурман любил говорить её дедушка, Николай Григорьевич.
— Ничего. Погода сегодня хорошая. А ты чё в таком прикиде? Не жарко? — девочка наклонилась и сорвала с газона одуванчик.
Его белая пушистая головка закачалась на тонком стебельке, а потом, как будто взорвавшись, разлетелась на сотни парашютиков.
Несколько из них опустились на рукав Наташиного жакета, зацепились за ткань. Натка принялась их отдирать, но не получалось.
— Да ладно тебе, это же пассажиры! Ты отнесешь их в другой конец парка, они там сами отцепятся, вырастут. Не выдергивай, только костюм испортишь, — махнула рукой соседка по скамейке.
— Девушка, я не нуждаюсь в ваших советах. И не надо делать вот это! — ткнула пальцем в её лицо Наталья.
— Что?
— Надувать пузыри из жвачки! Это неприлично.
— А ты не учи меня, это душно. И вообще, вся ты какая–то занудная, чистенькая такая, правильная… — вздохнула девчонка. — Скучная… Как ты до такой жизни–то докатилась?! А меня сашкой зовут. Можно ещё Шуркой, Санькой. Такое имя хорошее, как будто многогранное, да?
Наталья кивнула, приподняв брови.
Она в детстве очень хотела, чтобы её звали не Наташа, а Александра. Это имя, действительно казалось ей каким–то… Как в калейдоскопе, разноцветным. Она по крещению была Сашей, но не будешь же всем рассказывать, что имя своё она не любит, зовите её Шуркой…
— Да. Красивое имя.
Наталья убрала очки в сумочку.
— Ой, мороженое! Будешь? У меня на двоих хватит, побежали! — Девушка вскочила, ухватила Наташу за руку, потянула за собой.
Женщина вырвалась, потерла запястье.
— Что ты делаешь?! Больно же! Иди, куда хочешь, а мне и тут хорошо! — нахмурилась она.
— Ой, прости. Просто там мороженое… Шоколадное, как ты любишь! С глазурью, с орешками и карамельной прослойкой… Мммм! Пальчики оближешь! Ну, давай же! — в нетерпении притоптывала девчонка. — Тележка сейчас уедет! Вставай, бежим! Ты же, наверное, отлично бегаешь. На перегонки!
— Ой, перестань. Вон магазин! — махнула рукой в сторону Наталья. — Иди и купи. В этих телегах дороже, да и неизвестно, сколько оно там…
— Уф, ну ты опять душнила, Наташка! В магазине совсем–совсем не такое! Тут в шоколад при тебе опустят, а ты глядишь, как он стекает, как капает, застывает на мороженке, так и хочется палец туда макнуть, в эту глазурь! Ну, вставай, погнали!
Сашка уже бежала по аллее, размахивая руками и крича что–то велосипедисту с тачкой–мороженым.
Наташа подняла глаза к небу, покачала головой и пошла вслед за девчонкой. Та уже выбирала себе угощение, но, как видно, у неё всё же не хватало денег…
— Вот, дочке вашей не хватает пятьдесят рублей, — выжидательно посмотрел на подошедшую женщину продавец. — А мороженое она уже взяла…
Александра смотрела вниз, держа в руках шоколадное мороженое.
— Извини… Тут действительно дороже, я не рассчитала… — прошептала она.
— Ничего. Я заплачу.
Наталья вынула красный кожаный кошелек, дала мороженщику деньги.
— А мне, пожалуйста, в апельсиновой глазури, — попросила она.
— Как это? — удивленно вытянула шею Саша. — Разве…
— Да. Я хочу попробовать такое! — упрямо кивнула Наталья.
Шурка пожала плечами, улыбнулась. Она, прищурившись, смотрела на Наташу, как будто что–то искала в ней, и, найдя наконец, осталась очень довольна…
Они шли по тенистой дорожке, ели лакомство, то и дело уворачивались от бегущих мимо собак.
— А чего ты такая бледная? Лето же, середина почти! — кивнула на ладонь своей спутницы Саша.
— Некогда, много работы. Да и солнце в больших количествах вредно. Это вызывает рак и портит внешний вид. Появляются пигментные пятна, это некрасиво.
— Веснушки что ли? Ой, а мы с ребятами на речку бегаем почти каждый день. Каникулы же! Там у нас дикий пляж есть, мостки, прыгаем, купаемся, а потом на песке валяемся. Игорь приносит нам абрикосы, у него ж отец в палатке работает, нас угощает. Я бутерброды тащу, Иринка компот, а Полинка такие вкусную курагу… Ну вот, гляди, какая за загорелая!
Саша с гордостью задрала рукав футболки.
Темно–шоколадный, красивый загар, молодая кожа, родинка на плече, прямо рядом с местом прививки…
Наталья зажмурилась, невольно дотронулась до своей руки. У нее тоже на этом месте родинка… И друзья такие же были… Когда–то.
— У меня тоже была подруга Полина. Её мама варила компот из яблок и груш. Вроде бы всё, как у всех, но очень вкусно. Она туда еще что–то добавляла, но нам не говорила, мол, тайна повара… Только моя Поля уехала давно. Мы не виделись лет десять… — вздохнула женщина, остановилась, сунула Сашке в руки свое мороженое, наклонилась и сняла туфли. Положив их в пакет и встав на траву босыми ногами, Наталья блаженно улыбнулась.
— Кайф? — спросила девчонка. Из–под кепки высунулась ярко–фиолетовая прядка.
— Ага! — кивнула Ната. — А мама разрешает тебе красить волосы?
— Мама… Ну, я только сегодня их покрасила, она еще не знает. Покричит, наверное, потом простит. Она у меня очень хорошая! Уставшая только, вся на нервах… Мне ее жалко.
— Это взрослая жизнь. Иначе никак, — пожала Наталья плечами. Она тоже вся на нервах — работа, контракты, гонка за прибылью, Миша и его желания.
— Да ладно! У меня будет по–другому! Надо жить в гармонии с собой! Делать то, что нравится, а что не нравится, не делать, вот! — возразила Шурочка, стала прыгать по камешкам, выложенным на траве.
— Не получится. Максимум, что ты можешь сделать, это полюбить то, чем приходится заниматься.
— Скукота! Так а что Полина твоя? Не созваниваетесь? — девчонка встала в позу «ласточки», покачнулась, потом выровнялась и довольно улыбнулась.
— Ну… Ээээ… Где–то был её телефон, но некогда всё, — будто оправдывалась Наталья. Тоже попробовала сделать «ласточку», но мешала сумка, жакет, да и вообще — не солидно!
— Ну! Еще немного! Давай, ногу–то вытягивай! — подбадривала ее Саша, схватила за руку, крепко, надежно, поддержала и улыбнулась. — Не ласточка! Сова. Ты какая–то сова.
И рассмеялась та беззаботно, радостно, что Наташе даже стало чуть обидно. Она так уже не могла, груз дел и ответственности давил на спину, мешая вдохнуть полной грудью.
— И никакая не сова! Извини, — Ната снова надела туфли, одернула блузку, пригладила волосы.
— А собака? У тебя есть собака? Я решила, что, когда вырасту, буду жить сама по себе, заведу собаку. Бигля. Мама не разрешает, говорит, много мороки, но когда–то же я буду сама себе хозяйка! И тогда…
— У меня нет собаки. Это большая ответственность. Её нужно дрессировать, гулять с ней, она будет скучать, когда меня нет дома. Нет, собаку я себе не могу позволить.
— Опять как–то невесело… Ну а кошку? Котенка? Все хотят в детстве котят!
— Я тоже хотела, но у моего… мужа аллергия.
— Вот ведь тебя угораздило! Все мечты коту, извините, под хвост!
Да, она права. Как–то так и выходит…
— Мне звонят, подожди. — Наталья вынула из сумки сотовый, выпрямилась, как будто стояла перед диссертационным советом и сейчас решится ее судьба.
— Да, Миш. Ну конечно помню! Да, выезжаем в семь. Нет, цветы еще не заказывала… Да, про сыр помню. Какая вечеринка? Энимал? Миш, они совсем там с ума сошли? Вам больше заняться нечем что ли? Просто пожарили бы шашлыков, посидели… Чего? Нет, я не буду фламинго! Не неси чушь, Миш! Конечно, это их праздник, и каждый сходит с ума по–своему, но есть же границы! Нет, я сказала!
Саша прислушивалась, но различала только бубнеж в трубке, слов было не разобрать. Потом говоривший гаркнул, Наташа съежилась, Саше даже показалось, что прослезилась.
— Ладно, до вечера. Я… Я вышла на обед, подышать. Да, пока. И я тебя…
Женщина убрала смартфон в сумку, зашагала вперед, выкинув остатки мороженого в урну.
— Невкусное? — побежала за ней вслед Саша.
— Нет. Разонравилось.
— Понятно… А когда у вас день свадьбы? А платье было? Как ты хотела, да? Чтобы недлинное, на французский манер, похожее на наряды Одри Хепберн? А фотки есть? — Сашка всё заглядывала своей попутчице в лицо. — Покажи, а!
Наталья резко остановилась. Шурочка врезалась в неё.
— Так! Послушай меня, девочка! Нет у меня фоток, и не было. Мы не женаты, так бывает! Нам просто это не нужно! И не было у меня платья, и глупо всё это! Только такие вот дурочки, как ты и тебе подобные, еще мечтают о подобной чепухе. Хотя ты вот вроде вся такая современная, но не знаешь, что молодежи не нужны платья, браки, поколение другое сейчас, всё проще! И…
— А я росла с бабушкой одно время, — пожала плечами Саша. — Родители тогда разводились, ругались страшно, а я маленькая была, пугалась. Вот баба Рита меня к себе забрала. Я помню, как мы смотрели с ней «Римские каникулы» и «Как украсть миллион», и еще что–то. У неё был старый телевизор, по которому часто показывали только таблицу с разноцветными квадратами, но потом приходил дедушка, стучал по телеку, и он начинал работать. А потом дед притащил откуда–то видеомагнитофон и кассеты. Вот тогда у нас с бабулей началась малиновая жизнь! Какой хочешь фильм, когда хочешь, смотри! А ещё…
— А ещё она пекла плюшки с корицей к вечеру, выкладывала их на покрытое синей глазурью керамическое блюдо и ставила на стол. И мы съедали с дедом плюшки за один вечер. А чай был с мятой… — закончила за нее Наталья, закусила нижнюю губу, отвернулась. — Бабушки не стало три года назад…
— А дед жив. Он всё ждет тебя. Клубника поспела, он не знает, куда её девать. Раздает ребятишкам соседским, но надеется, что ты приедешь… — прошептала Шурочка.
— Я дома не была уже много лет. Не могу туда приезжать, тяжело, — пожала плечами Наталья. — С мамой стало очень тяжело. Характер совсем испортился…
— Потому что она всю взрослую жизнь делала в–основном то, чего не хотела. Жизнь такая была, не хотела ни на кого ничего вешать, расстраивать, — продолжила Наткину мысль Саша. Глаза её вдруг стали серьезными, совсем взрослыми, лицо окаменело. — Она скучает.
— Я знаю… Но… Но я боюсь к ней ехать. Боюсь, она до сих пор злится, что я тогда уехала, решив начать свою жизнь, собственную, — ковырнула мыском песок на дорожке Ната.
— Но всё равно же там, в детстве, было хорошо? Да? Ты бы подругам позвонила, собрались бы как—нибудь… — Саня потянула женщину за рукав, испуганно поглядела ей в глаза. — Наташ, а все такими становятся, когда взрослеют? Ну, серьезными, несчастными, заморенными? То есть всё хорошее остается в прошлом, и всё?
Наталья молчала. Откуда она знает?! У нее как–то так пошло, поехало, что пришлось наступить на горло своим хотелкам, мечтам, легкомысленным надеждам. Хотела стать врачом, конечно хирургом, спала и видела, как входит в операционную, на её руки одевают перчатки…
С первого раза в медицинский не поступила, но появилась возможность пристроиться в институт информатики. Возможность эта звалась Ниной Павловной Ломовой, с которой Ната познакомилась в поезде, когда ехала «покорять Москву» с рюкзаком и аттестатом об окончании школы. Ломова ехала с наташей в одном купе, попросила принести чай. Слово за слово, Наташа рассказала о себе. Ломова тогда еще поняла, что поступить в медицинский вот так, «с поезда», вряд ли получится, хоть Наташа и готовилась.
— Знаете, если не получится, чтобы не терять год, может, попробуете к нам, на информатику? А потом можно как–то перевестись, я думаю. Вот мой телефон, если что, звоните!
Натка бы ни за что не позвонила, но возникла проблема с жильём. Домой возвращаться Наташа категорически не хотела. Там жил новый мамин муж, властный, дотошный Фёдор Петрович. Он занудно рассуждал о провальном будущем современной молодежи, обвинял Наташу в узости и скудости мышления, а на все возражения просто бил рукой по столу. Нет, там точно жизни не будет! Снимать комнату было дороговато, никак не клеилось с работой. Тогда Наталья вспомнила, что Нина Павловна что–то говорила про общежитие, позвонила ей, подъехала, куда сказали, сдала документы, прошла в последний поток первокурсников. Удивительно, но даже экзамены сдала хорошо, хотя информатику и математику в школе не особенно слушала.
Училась, а вечером работала. Появились новые знакомые, друзья, закрутились отношения, потом другие… А кино по видеомагнитофону и бабушкины плюшки, песок на пляже недалеко от железнодорожного моста, рябина у окна, ласточкины гнезда под крышей и ледяные горки, когда кубарем несешься вниз, чувствуя на плечах руки подружки, слышишь, как она визжит за тобой и кричишь еще громче, ушли в прошлое, затаились там, запылились, приходя иногда только во снах.
Потом был диплом, Миша, принесший двадцать пять роз, восхищенные взгляды однокурсниц, жаркие поцелуи в машине, туман шампанского, романтическая поездка на море, обещания, клятвы…
Свадьбы не было. Миша не хотел, Ната не настаивала. «Штамп в паспорте ничего не решает, это не панацея от расставания!» — в который раз объяснял Михаил, Наталья кивала. Да и правда! И деньги тратить не надо на свадьбу!
— …А дети? — вдруг услышала Наташа Сашин вопрос. — У вас есть дети? Пожалуй, только ради них стоит вот так перекраивать свою жизнь, убиваться на работе, не веселиться. Ну, чтобы «у них всё было», «чтобы им жилось лучше, чем родителям» …
— А потом укорять их в том, что живут лучше, — добавила Ната, вспомнив вечные попреки Фёдора Петровича. — Нет, детей у нас нет. И не хотим пока. Знаешь, — она усмехнулась, — наша семья, если это можно так назвать, как будто пока бизнес–проект. Миша строит карьеру, растет, у него встречи с руководителями, мы ездим к ним на дачи, Миша пыжится, заглядывает им в рот, чтобы стать на ступеньку выше, я при нём, как гарант солидности и надежности, ну и для украшения стола, так сказать. И ведь руководство — все сплошь затейники — то «пати» на теплоходе, хотя у половины гостей морская болезнь, то тема вечеринки «потусторонний мир», и все вампиры, то вот теперь «животные». Я должна быть со шляпкой в виде головы фламинго.
Сашка замерла, переваривая информацию, потом вдруг захохотала, согнувшись пополам, Наташа постояла и тоже стала смеяться.
— Фламинго! Ха–ха–ха! Боже, Ляпка, какая же ты фламинго! — шептала сквозь смех Саша.
И тут обе замолчали, удивленно глядя друг на друга.
«Ляпкой» Наташу называл только брат. Никто не знал этого прозвища. Брат погиб, когда Наташе было шесть лет, она и лицо его плохо помнит, но «Ляпку» не забыла…
Девочка всегда, если чего–то боялась или хотела что–то показать брату, говорила: «Ляпку!», так она просила взять себя за руку, но рука была не рука, а лапка, маленькая, пухлая…
Женщина и девочка стояли на траве, боясь пошевелиться. Наконец Наталья оттаяла.
— Мне всегда нравилось имя Саша… Оно такое многозвучное, как хочешь, так и называй. Саш, ты это я, да? — взяв девочку за плечи и развернув к себе, спросила женщина.
— Ты, только та, что была раньше. Беззаботная, веселая, ты верила, что монетка, брошенная в фонтан, исполнит твои желания, ты писала письма деду Морозу и ела сосульки. Ты плела венки из ромашек и дарила их маме. Ты рисовала акварельные пейзажи и верила в сказки… Да и вообще верила… Ты бросила меня, когда уехала. Я на перроне осталась, так стало мне грустно… Детство твое осталось… Но теперь я тебя нашла. Ой, Натка, ведь столько всего было в детстве, ты помнишь?..
Они шли, обнявшись, по дорожке, говорили, говорили, говорили, перебивали друг друга, останавливались, что–то напевали, пританцовывали, смеялись. Шурочка пахла карамелью и жвачкой, в ней было то, что дает силы — наивная, нежная чистота и уверенность, что всё будет хорошо. Наташка пила воспоминания, как воду из родника, морщинки на лбу разгладились, на щеках появился румянец, ножки легко отталкивались от земли, не чувствуя каблуков…
— Ну… — Саша остановилась, прочитала сообщение, что пришло к ней на сотовый, вздохнула. — Извини, мне пора…
— Как? Нет, давай ещё погуляем! Ты же… Я… — нервно повела плечами Наталья. — Мне так мало…
— Пора, — виновато отвернулась Шурочка. — Да на тебе уже жвачку! На память.
Наталья хотела что–то сказать, но тут и у нее в сумочке зазвонил смартфон, она отвлеклась, стала искать его, а когда подняла глаза, Сашки уже не было. Веселая девчонка с фиолетовой прядкой, в выцветшей кепке и потертых джинсах ушла куда–то. Осталось только тепло от прикосновения её губ на щеке…
Сегодня Наташу поцеловало её детство. Это было странно, волнительно и очень нежно. Это было рождение… Рождение чего? Натка и сама не знала, но чувствовала, что чего–то хорошего.
…А телефон всё звонил и звонил, женщина на скамейке вздрогнула, открыла глаза, сунула руку в сумку, нащупала вибрирующий аппарат, нажала кнопку «Ответить».
— Нат, привет, это я! — услышала она голос Михаила.
— Ой, да! Я всё помню! Я буду дома, как договаривались, я… — перебила его Наталья, боясь, что мужчина будет опять ругаться из–за предстоящей поездки на вечеринку его сотрудников.
— Нет, Натусь, погоди. Не по это сейчас! Я вот что подумал: а может да ну её, эту поездку? Давай махнем куда–нибудь вдвоем? Ну надоело всё, сил нет. Так тошно! Ты фламинго, я пеликан… Сегодня обойдутся без нас! Ты вот куда хочешь? Вот прям первое, что в голову придет!
— Я хочу землянику собирать… — прошептала Наташа.
— Всё, принято. Ты там договорись на работе, пусть дадут отпуск на неделю. А не дадут, увольняйся, и дело с концом. Что–то мы с тобой важное упускаем, бежим куда–то, а всё мимо… Знаешь, мне сон такой приснился, я обалдел…
Мишка стал рассказывать, что задремал в такси, что приснилось ему, как будто встретил он мальчишку, ну точь–в–точь, как он в детстве, они разговорились, и так стало радостно, крылья как будто выросли!
— И мне тоже приснилась девчонка, Шурочка… Это была я, только из прошлого… — улыбнулась Наташа. — Миш, как думаешь, мы сумасшедшие?
— Не более чем остальные, Натка! У тебя корзинка–то есть? Если нет, дуй в магазин! Целую, Наташ! Люблю тебя!..
Мишин голос пропал, а Наталья еще минуту сидела с сотовым у уха и улыбалась. Потом она нащупала в кармане жакета упаковку жвачки, выпрямилась, изумленно рассмотрела находку.
Клубничная, как Наташа любит… Значит, Сашка приходила к ней на самом деле?!
… Девчонка в выцветшей кепке и потертых джинсах сидела на платформе и ждала свой поезд. Она сейчас поедет к матери, к той, из прошлого. Дома у них хорошо, тепло и можно сколько угодно оставаться ребенком и мечтать, что впереди всё будет так, как ты хочешь. Это бесценно. Вот бы и Наташе тоже было всегда так хорошо, тепло внутри и радостно несмотря на то, что она уже взрослая и многое пришлось оставить лишь в мечтах…
