— Тамара Михайловна, вы подписывали эти документы? — мужчина в сером костюме разложил передо мной стопку бумаг.
Я узнала свою подпись на каждом листе. Дрожащими пальцами перелистывала страницы с печатями и циферками. Потребительский кредит на восемьсот тысяч. Ещё один на полмиллиона. Кредитная карта с лимитом в триста тысяч.
— Но я же… я не понимала, что подписываю, — голос звучал жалко даже для меня самой.
— К сожалению, незнание не освобождает от ответственности. У вас есть два дня на погашение задолженности или мы обращаемся в суд.
Когда дверь закрылась за коллекторами, я рухнула на диван. Полтора миллиона рублей. Где Геннадий Владимирович мог потратить такие деньги? И зачем обманывал меня три года, утверждая, что подписываю «справки для работы»?
Телефон завибрировал. Сообщение от мужа: «Задерживаюсь в Москве до пятницы. Деньги на еду в конверте на кухне.»
В конверте лежала тысяча рублей. Смешно. На полтора миллиона долгов — тысяча на еду.
— Мама, ты хоть понимаешь, во что он тебя втянул? — Светлана нервно теребила ручку сумки.
Мы сидели в её офисе после рабочего дня. За окном уже зажигались фонари, а я всё пыталась переварить то, что узнала час назад.
— Светочка, может, он действительно не хотел меня обманывать? Может, думал, что успеет выплатить…
— Мама! — дочь резко встала. — Очнись! Он тебя использует уже двадцать лет как дойную корову. Твоя пенсия, твои сбережения, теперь ещё и кредиты на твоё имя. Что он тебе даёт взамен? Что?
Я молчала. Действительно, что? Крышу над головой в квартире, которая записана на него? Право готовить ему ужин и стирать его рубашки?
— У тебя есть выход только один — подавай на развод и доказывай в суде, что подписывала документы под принуждением.
— Но доказательств нет…
— Мама, тебе шестьдесят два года. У тебя пенсия двенадцать тысяч. Какой банк даст такой кредит пенсионерке? Это же абсурд!
Светлана была права. Но где мне теперь жить? На что? И главное — как признать, что последние годы жизни прожила впустую?
Валентина встретила меня на пороге своей дачи с объятиями и горячим супом. Моя институтская подруга не задавала лишних вопросов — она всё поняла по моему телефонному звонку.
— Отдохни сначала, а потом решим, что делать, — сказала она, застилая диван в маленькой комнатке.
Три дня я приходила в себя. Спала по двенадцать часов, ела Валины незатейливые обеды, помогала в огороде. Впервые за годы не нужно было ни перед кем отчитываться, ни под кого подстраиваться.
На четвёртый день пришло письмо. Геннадий Владимирович умел быть убедительным. Снова обещания исправиться, ссылки на наше общее прошлое, клятвы в любви. «Продадим дачу, рассчитаемся с долгами, начнём всё сначала…»
Я разорвала письмо и бросила в печку. А на следующий день поехала в город — искать работу.
— Простите, но нам нужны более молодые кадры, — мне улыбались вежливо и отказывали в каждом офисе.
В шестьдесят два года оказалось, что моё экономическое образование и двадцатилетний опыт работы никому не нужны. «Возможно, попробуйте что-то попроще?» — предлагали мне. Но что значит «попроще»? Уборщицей? Дворником?
Деньги таяли. За две недели потратила почти всё, что взяла из дома. Валентина не брала денег за жильё, но я не могла больше быть нахлебницей.
А тут ещё начались проблемы с сердцем. Давление скакало, таблетки заканчивались, а на новые не хватало денег. Ночами лежала и думала: что же я наделала?
— Тома, может, стоит вернуться? — осторожно предложила Валентина, когда я в очередной раз вернулась с пустыми руками после поисков работы.
— И признать, что он был прав? Что без него я ничто?
— А что хуже — признать или умереть от голода на чужой даче?
Звонок от Светланы выбил меня из последних иллюзий:
— Мама, он продал квартиру.
Я села на табуретку, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Как продал? Это же наша квартира…
— Она была оформлена на него. Он рассчитался с основными долгами и купил однушку в старом доме. Говорит, что этого достаточно для вас двоих.
Однушка в старом доме. После трёхкомнатной квартиры в центре. И он даже не спросил моего мнения.
— Мама, у меня нет возможности тебя взять. У нас ипотека, ребёнок маленький…
— Я понимаю, дорогая.
Но понимала я другое: деваться мне больше некуда.
— Я знал, что ты вернёшься, — Геннадий Владимирович даже не поднялся с дивана, когда я переступила порог однокомнатной квартиры. — Куда ты денешься в твоём возрасте?
Новое жильё пахло сыростью и чужими людьми. Обои отклеивались, сантехника текла, мебель — остатки от прежних жильцов.
— У меня для тебя хорошие новости, — продолжал он. — Нашёл работу. Будешь сиделкой у одной бабушки. Платят мало, но на хлеб хватит.
Сиделкой. В шестьдесят два года. После института, после карьеры экономиста.
— А что с долгами?
— Основные закрыл. Остались мелочи. Потянем.
Мелочи — это оставшиеся двести тысяч, которые висели на мне. Но спорить уже не было сил.
Я разложила свои немногочисленные вещи в углу комнаты, отгороженном занавеской. Мой новый дом. Моя новая жизнь.
За окном шёл дождь, и капли стекали по стеклу, как слёзы. Только я больше не плакала. Слёзы закончились там, на Валентиной даче, когда я поняла, что выбора у меня нет.
— Ужин будешь готовить? — крикнул Геннадий Владимирович из-за газеты.
— Да, — ответила я. — Конечно, буду.
И пошла на кухню — маленькую, тёмную, чужую. Открыла холодильник: хлеб, колбаса, яйца. На ужин на двоих.
Почему я вернулась? Потому что оказалось — в шестьдесят два года мир не ждёт тебя с распростёртыми объятиями. Потому что свобода стоит дорого, а у меня не хватило денег на неё. Потому что иногда даже плохой дом лучше, чем никакого дома.
Я взяла нож и начала резать хлеб. Тонкими ломтиками, экономно. Как теперь всё в моей жизни — экономно, осторожно, без лишних надежд.
За спиной Геннадий Владимирович шелестел газетой. Скоро он позовёт ужинать, потом будет смотреть телевизор, потом ляжет спать. А я буду мыть посуду, убирать со стола, готовиться к завтрашнему дню у чужой бабушки.
Вот она, моя новая жизнь. Не та, о которой мечтала три месяца назад. Но единственная, которая у меня есть.
