— Тамара Михайловна, здравствуйте! — голос снохи Светланы звучал деловито и требовательно. — У нас же праздник намечается, восьмое марта. Мы решили у вас собраться, как обычно. Человек пятнадцать будет.
Тамара сжала трубку телефона. Через окно кухни она видела февральскую слякоть, серые дворы, облепленные грязным снегом. На календаре красовалось число — 25 февраля 2024 года.
— Светочка, пятнадцать человек — это очень много для меня, — тихо сказала она.
— Что вы! Мы же на вас рассчитываем! Ваши знаменитые запеканки, салаты… Дети так ждут! Я список в чат скину, ладно?
Разговор закончился, но тяжесть в груди осталась. Тамара опустилась на табуретку возле плиты и посмотрела на свои руки. Пятьдесят восемь лет педагогического стажа, шесть лет пенсии. И все эти годы — бесконечные праздники, для которых она превращала свою кухню в заводскую столовую.
Телефон снова зазвонил.
— Мамуль, привет! — щебетала дочь Инга. — Светка звонила? Ты только не переживай насчет восьмого марта. Мы поможем… ну, посуду потом перемоем. А ты главное напеки всего, как умеешь только ты!
«Посуду потом…» Тамара закрыла глаза. Она помнила прошлый Новый год, когда до трех утра отмывала жирные тарелки, пока все остальные уже спали дома в своих постелях.
— Инга, а может, в этот раз по-другому? Встретимся где-нибудь в кафе?
— Мам, ну что ты! Разве сравнится кафейная еда с твоей? Ты же знаешь, как все любят твои кулебяки!
Повесив трубку, Тамара зашла в гостиную, где в кресле дремал муж Владимир. Пенсионер, как и она. Его маленькая пенсия слесаря плюс ее учительская — едва хватало на лекарства и коммунальные.
— Володя, — позвала она тихо.
— М? — он открыл глаза.
— Опять праздник. Опять все к нам.
— Ну и что? Дети приедут, внуки. Это же хорошо.
«Хорошо для кого?» — хотела спросить Тамара, но промолчала.
На следующий день пришло сообщение в семейный чат. Список занимал два экрана телефона: «Салат мимоза, оливье, винегрет, запеканка картофельная, котлеты, кулебяка, пирог с рыбой, торт». В конце — улыбающийся смайлик от Светланы.
Тамара посчитала в уме. Даже покупка продуктов обойдется в треть их месячного бюджета. А ведь им еще до пенсии дотягивать три недели.
Она набрала номер дочери.
— Ингочка, послушай. Может, в этот раз каждый что-то принесет? Продукты сейчас такие дорогие…
— Мама, ну что ты говоришь! — в голосе Инги появились металлические нотки. — Мы же всегда так делали! Это наша семейная традиция! И потом, у нас у всех работа, дети, заботы. А ты дома сидишь, тебе заняться больше нечем.
«Заняться нечем…» Слова дочери больно резанули по сердцу. Неужели ее жизнь действительно ничего не стоила? Неужели тридцать восемь лет в школе, воспитание двоих детей, ведение хозяйства — все это «ничего»?
— Я понимаю, что у вас работа, — медленно проговорила Тамара. — Но у меня тоже есть свои дела. Я хожу к врачам, убираюсь, стираю…
— Мам, ну не драматизируй! — перебила Инга. — Что тебе стоит напечь? Ты же это любишь!
Любила. Когда-то давно. Когда дети были маленькими, и каждый праздничный стол был событием, полным смеха и тепла. Но теперь… Теперь это была повинность. Тяжелая, изнурительная повинность.
Неделю Тамара готовилась к празднику как к экзамену. В магазинах выбирала самое дешевое мясо, экономила на каждом рубле. Покупки несла сама — Владимир после инфаркта не мог поднимать тяжести.
В четверг, раскатывая тесто для кулебяки, она почувствовала острую боль в пояснице. Схватилась за стол, дожидаясь, пока приступ пройдет. Но продолжала готовить. Потому что завтра праздник. Потому что «на нее рассчитывают».
Гости пришли шумные, веселые, голодные. Принесли по букетику мимозы и бутылке шампанского за сто рублей. Все остальное — стол на пятнадцать человек — было ее заботой.
— Тамара Михайловна, вы как всегда на высоте! — восклицал зять Роман, накладывая себе третью порцию кулебяки.
— Бабушка Тома, а можно еще котлетку? — просил десятилетний внук Максим.
Она улыбалась, накладывала, подливала. А сама практически ничего не ела — желудок сжался от усталости и обиды в комок.
После ужина начался традиционный ритуал. Светлана достала свои контейнеры и деловито упаковывала остатки.
— Роман завтра котлеты любит разогреть, — объясняла она, забирая половину оставшегося.
— А нам кулебяки кусочек, — подхватила Инга. — Дети в школу с собой возьмут.
Через час дом опустел. На столе — гора грязной посуды. В холодильнике — практически ничего. Тамара села на кухне и заплакала. От бессилия, от обиды, от понимания собственной никчемности.
— Что ты плачешь? — Владимир стоял в дверях. — Праздник же удался.
— Удался… — прошептала она. — Володя, а ты помнишь, когда последний раз спрашивал, чего хочу я?
Он молчал. Потому что не помнил.
Через месяц, в начале апреля, Светлана снова позвонила.
— Тамара Михайловна, у нас Пасха скоро! Мы как обычно к вам? Куличей штук пять надо будет, и творожную пасху, и крашеные яйца…
Тамара смотрела в окно на первую зелень, на проклевывающиеся листочки. Весна. Обновление. Новая жизнь.
— Нет, — сказала она.
— Что «нет»? — не поняла Светлана.
— Не буду я ничего печь. Устала я.
Пауза затянулась.
— Тамара Михайловна, вы серьезно? Мы же на вас рассчитывали! Дети так ждали ваши куличи!
— Пусть ждут в магазине. Или сами пекут.
Звонок оборвался. Через десять минут разрывался телефон.
— Мама, что происходит? — кричала Инга. — Светка говорит, ты отказываешься Пасху делать!
— Отказываюсь.
— Но почему? Что случилось?
— Ничего не случилось. Просто больше не могу. Устала я быть вашей бесплатной столовой.
— Мама! Как ты можешь так говорить? Мы же семья! Это наши традиции!
— Чьи традиции? — Тамара почувствовала, как внутри поднимается что-то горячее, давно подавляемое. — Мои традиции — это ободранные руки от теста, больная спина, потраченная пенсия? А ваши традиции — это прийти, наесться и забрать остатки домой?
— Мам, ты несправедлива…
— Несправедлива? Тридцать лет я пеку на каждый праздник! Тридцать лет! А кто хоть раз спросил, хочу ли я этого?
Разговор закончился скандалом. Инга швырнула трубку. Тамара сидела на кухне и дрожала — от гнева, от страха, от облегчения.
Пасха прошла без них. Тамара и Владимир сходили в церковь, купили освященный кулич в церковной лавке. Сидели вдвоем за маленьким столом, и это было тихо, спокойно, правильно.
— Жалеешь? — спросил Владимир.
— О чем?
— Что не пекла.
Тамара задумалась. Жалела ли она? О том, что дом не наполнялся детскими голосами? О том, что не видела улыбок внуков? Жалела. Но еще больше она жалела о годах, проведенных в роли безмолвной прислуги.
— Не знаю, — честно ответила она.
Дети не звонили две недели. Потом Инга прислала сухое сообщение: «С днем рождения». Тамаре исполнилось шестьдесят пять.
Подарков не было. Цветов — тоже. В день рождения она впервые за много лет не готовила праздничный стол. Они с Владимиром заказали пиццу на дом и смотрели старые советские фильмы.
К вечеру Тамара поняла: что-то внутри нее окончательно сломалось. Та женщина, которая жила ради других, умерла. И воскресать не собиралась.
Летом, в июле, Инга приехала одна. Постояла в прихожей, мялась.
— Максим спрашивает, почему мы больше не ходим к бабушке, — сказала она наконец.
— И что ты ему отвечаешь?
— Что бабушка болеет.
— Не болею я, Инга. Просто перестала быть удобной.
Дочь села на край дивана, не разуваясь.
— Мам, ну что происходит? Ты же раньше любила, когда мы все собирались…
— Раньше я многое любила. Но никто не спрашивал, люблю ли я это сейчас.
— Мы же не специально… Мы просто привыкли…
— Привыкли ко мне, как к мебели. Есть — и хорошо. Не думать об этом.
Инга молчала. В ее глазах Тамара не увидела раскаяния. Только растерянность и обиду.
— Ну и что теперь? — спросила дочь. — Так и будем жить врозь?
Тамара посмотрела на нее долго, изучающе. Искала в лице дочери понимание, желание что-то изменить. Но видела только привычное потребительское ожидание: мать должна первой сдаться, первой попросить прощения, первой протянуть руку.
— Не знаю, Инга. Это зависит не только от меня.
Дочь ушла, хлопнув дверью. Как в детстве, когда ей что-то запрещали.
Осенью Владимир слег с пневмонией. Тамара ухаживала за ним, возила по врачам. Дети не помогали — обижались. Даже внука на день рождения не привели.
— Может, позвониш им? — слабо просил Владимир с больничной койки.
— Зачем?
— Они же дети наши…
— Наши дети, Володя, — устало сказала Тамара, — оказались очень плохими людьми. И это, наверное, наша вина тоже.
Он выздоровел к декабрю. Новый год встретили вдвоем. Тамара не пекла ничего — купила готовые салаты в магазине. Они сидели перед телевизором, держались за руки и понимали: жизнь изменилась навсегда.
В новогоднюю ночь Тамара подумала о том, что свобода — штука дорогая. Иногда за нее приходится платить одиночеством. Но рабство стоит еще дороже — собственной душой.
За окном падал снег, и это был снег новой жизни. Жизни, в которой ее никто не использовал. Но и не любил тоже.
Может быть, это было справедливо.
