— Сергей, это последний раз, когда я жду тебя в пятницу вечером? — голос Екатерины звучал спокойно, но в нём слышалась усталость тех двух лет, которые они прожили вместе по выходным.
Он приходил, как гость. Никогда не оставлял вещей, всегда было условно, всегда было как бы ненастоящее. Максим привык называть его «дядя Сергей», хотя Екатерина несколько раз пыталась объяснить, что они с ним — это серьёзно, что это может стать семьёй. Но Сергей так и не решался. Каждый понедельник возвращался в дом матери, где его ждали упреки, вопросы, насмешки. «Где ты был? С кем? Какая-то разведёнка с чужим ребёнком? Это не то, что мне нужно видеть.»
Максим сидел за столом на кухне, рисовал что-то фломастерами. Случайно слышал часть разговора через стенку, но дети так устроены — они чувствуют неправду, даже если её не произносят вслух.
Сергей стоял у окна, смотрел на город внизу, на однообразные девятиэтажки, которые были везде одинаковыми. Здесь, в этой городской квартире, у него было ощущение воздуха. Дома, у матери, было душно от контроля. Наталья Игоревна не верила ему. Не верила, что он может быть самостоятельным. Может выбирать сам.
— Я попробую разговориться с ней, — пробормотал он.
— С ней? — Екатерина встала, подошла ближе. — Сергей, это не её выбор. Это твой выбор. Я предложила тебе работу в городе, я предложила начать новую жизнь. Я даже была готова сдать квартиру, чтобы начать все с чистого листа. Но ты… ты хочешь всё, но ничего менять не готов.
Правда. Голая, неприятная правда, которая висела между ними, как запах еды, который невозможно выветрить.
Он помнит этот день месяц назад. Как она пришла к его матери, подала ему объявление о работе инженера-конструктора с хорошей зарплатой. Как прошептала, что нашла её через своего дядю. Как говорила: «Мы можем жить в съёмной квартире, экономить, копить. А через несколько лет, когда родится наш ребёнок, получим материнский капитал…»
Наш ребёнок. Эти слова звучали как безумие. Как обещание. Как угроза.
У них уже есть Максим. Пятилетний мальчик, который рисует дяде подарки и спрашивает, когда они с мамой поженятся.
Наталья Игоревна, когда услышала про эту работу, про новую жизнь, просто расхохоталась. «Ты что, с ума сошёл? Продаст она квартиру — и вот тут-то ты и увидишь, кто она на самом деле. Начнёт требовать, манипулировать. Так они все делают. Разведённые матери — они охотятся за молодыми мужиками, чтобы иметь их как страховку.»
Сергей слышал эти слова каждый день в течение месяца. Они прилипали к нему, как грязь, как бельмо на глазу. И вот теперь Екатерина ждёт ответа. Прямого ответа. Не оправданий, не «я подумаю», не «дай мне время».
— Если ты выберешь её, выберешь эту жизнь — у тебя будет квартира из трёх стен и её требования, — проговорил он, как лекцию учил. Повторял слова матери, не верея своим ушам, слушая себя как со стороны. — У тебя будет ипотека на двадцать лет. Артём подрастёт, ему понадобится своя комната. Где мы будем жить? Где будут жить мои дети?
Екатерина смотрела на него с выражением, которое он помнил со дня развода. Выражение женщины, которая поняла, что ошиблась в человеке. Что внутри красивого человека сидит маленький мальчик, который боится своей матери.
— Твои дети? — повторила она. — Сергей, я говорю про нашу семью. Про нас с тобой и Максимом. Я говорю о том, что я готова менять. А ты готов только ко мне. Я готова брать на себя ответственность, а ты готов только критиковать мои условия.
Максим поднял голову от рисунка.
— Мама, я ухожу в другую комнату? — спросил он.
— Нет, любимый, рисуй дальше. — Екатерина села рядом с сыном, поцеловала его в макушку.
Сергей почувствовал, как земля уходит из-под ног. Вот оно. Вот этот момент. Когда нужно выбирать. Прямо сейчас. Или ты говоришь ей, что согласен, что уходишь из дома, что перестанешь слушать голос матери. Или ты встанешь, возьмёшь куртку и будешь ходить в пятницы, как в последние два года, туда-сюда, туда-сюда, между двумя женщинами, между двумя жизнями, пока одна из них не устанет ждать.
— Я не могу, — произнёс он. — Я просто не знаю, как я могу.
Екатерина не ответила. Она встала, подошла к кухонной плите и начала мешать суп, который варился уже полчаса. Её спина была ровная, голова — гордая. Это был жест отпускания. Жест конца.
— Тогда иди, — сказала она спокойно, не оборачиваясь. — Иди, Сергей.
Он стоял ещё минуту, ожидая, что она развернётся, что скажет что-то ещё, что даст ему шанс остаться. Но Екатерина молчала. Максим вернулся к своему рисунку. И только шум воды в кастрюле и шорох карандаша по бумаге были слышны в квартире.
Сергей вышел через балкон, спустился в парадное, прошёл мимо почтового ящика, мимо счётчика электричества, на котором была наклейка с датой последней проверки. В голове жужжало: ты её потеряешь. Ты её потеряешь. Ты выбрал маму.
Дома, в квартире Натальи Игоревны, всё было так же. Телевизор работал в комнате, запахи кухни — она готовила борщ и котлеты. Она сидела на диване в домашнем халате, и когда Сергей вошёл, она посмотрела на часы.
— Рано ты, — сказала она. — Обычно в воскресенье приходишь.
— Мам, я… — начал он, но голос застрял в горле.
Наталья встала, подошла к нему, потрогала его лоб. «У тебя жар? Или просто от этой бабы уходишь? Правильно делаешь. Не нужна тебе такая.»
Сергей сел на кровать. Он помнил, как в детстве, когда ему было плохо, мать садилась рядом и гладила его по волосам. Когда-то это было утешением. Теперь это была цепь.
На следующий день Валентина Ивановна из соседнего подъезда встретила Наталью в магазине при мелькомбинате. Она сообщила, что «слышала» какой-то разговор между Сергеем и какой-то женщиной (Валентина всегда что-то «слышала» или «видела краем глаза»). Что мол, молодой человек, мол, требует, чтобы его девушка продала квартиру. Что он просто использует её. Что это же очень некрасиво с его стороны.
Наталья слушала и кивала. Сплетни и подтверждение её собственных страхов перемешивались в её голове в единый комок уверенности: она была права. Её сын в опасности.
Прошла неделя. Потом две. Сергей не ходил к Екатерине. Он просидел на работе как в тумане, вернулся в выходной день домой и застал мать с красными от слёз глазами. «Что случилось?» — спросил он. Она рассказала историю Валентины в своей интерпретации. Как будто бы Сергей — жертва, как будто бы Екатерина — вампир, который сосёт его кровь.
И тогда Сергей понял: как бы он ни выбрал, он не выиграет. Его мать будет рассказывать истории. Валентина будет сплетничать. А Екатерина ждать не будет.
Через месяц она приехала в село, к деревенским Петровым, своему деду и бабе, которые жили у озера. Максим был счастлив. У них было время, было спокойствие, было отсутствие Сергея.
Сергей узнал об этом от той же Валентины. Как она радовалась, передавая новость, как будто она сама это устроила, как будто в этом была её заслуга.
Он сидел в комнате, слушал классическую музыку, которую когда-то слушал с Екатериной, и понял: он потерял её. Не потому, что не любил. Потому, что был трусом.
Через три месяца, когда прошла осень и пришла зима, Сергей взял отпуск и поехал в село. Он не знал, найдёт ли он её там, но ему больше не важно было, что говорит мать. Ему больше не важны были сплетни Валентины. Ему была важна только одна вещь: Екатерина. И её слова: мы можем жить в съёмной квартире, экономить, копить. Рожденный ребёнок. Материнский капитал. Вся эта заурядная, человеческая, маленькая жизнь, которая была бесконечно красивее, чем неживая стабильность под материнским крылом.
В доме Петровых, когда он постучал в дверь, открыл дед. И когда дед понял, кто это, улыбнулся той улыбкой, которая говорит: ну вот, наконец-то.
— Галя в саду, — сказал дед. — Пойди к ней. И Сергей, сын, — добавил старик, положив руку ему на плечо, — в жизни только два раза выпадает шанс выбрать правильно. Первый раз ты выбрал неправильно. Надеюсь, у тебя получится это исправить.
Екатерина стояла между яблонями, собирала опавшие листья в корзину. На щеке у неё была прядь волос. Максим спал дома. Она была одна.
— Я не буду просить прощения, — сказал Сергей. — Я буду просить второй шанс.
Она обернулась. И то, что было в её глазах, стоило всех его страхов. Стоило разрыва с матерью. Стоило всего, что он оставлял позади.
