На лестничной площадке пахло варёной капустой и старым электричеством. Этот запах всегда появлялся под вечер и, как по команде, возвращал её в те времена, когда в доме было шумно, тесно и пахло жизнью — пусть и скромной, но настоящей. Именно так пахло её детство, юность, и вот теперь — старость. Всё слилось в один протяжный запах времени, застывший в обшарпанных стенах.
Мария Григорьевна стояла у почтовых ящиков и не решалась подняться. Ключ жался в ладони, как ледышка. Над её дверью ещё горела тусклая лампочка, мерцая синим отблеском на краю плафона. Но сама мысль, что за дверью — только стены и молчание, сковывала. Молчание, от которого не спасал ни телевизор, ни радио, ни даже шорох её шагов по кухне.
Раньше там ждал Борис. Он открывал дверь, ворчал, что суп остынет, но глаза у него всегда светились — будто он ждал её не час, а всю жизнь. Вешал её пальто, брал сумку, шёл на кухню и ставил чайник, не дожидаясь просьбы. Даже в последние годы, когда еле двигался, когда ноги предательски дрожали, он всё равно вставал, чтобы встретить её.
После похорон она вернулась домой одна. Всё вокруг казалось тем же, но будто снятым с неё смыслом — кружки стояли в тех же местах, подушки держали вмятины от его головы, но тепло исчезло, как будто его кто-то выключил вместе с дыханием. И с тех пор каждый вечер чувствовала, как дом становится всё больше и холоднее. Как будто стены начали не просто раздвигаться, а отдаляться, оставляя её одну в растянутой пустоте.
Словно тени от предметов стали длиннее, а звуки — чужими. Телевизор шумел впустую, часы тикали громче обычного, но всё равно — было слишком тихо, слишком пусто. Даже капающая вода в раковине звучала тревожнее, чем положено. И каждый вечер, подходя к двери, она ловила себя на том, что ждет — а вдруг он там, вдруг опять скажет: «Опять задержалась, Маруся?» И ей казалось, что если очень тихо повернуть ключ, то с той стороны можно будет услышать шаги — его шаги.
Сегодняшний день был особенным. Во-первых, юбилей — ей исполнилось восемьдесят. Возраст, в котором уже не ждут подарков, но всё равно надеются на звонок, на письмо, на стук в дверь. Во-вторых, к ней никто не пришёл. Не потому, что забыли — просто всех уже не было. Подруги умерли, соседка тётя Галя давно уехала к дочери в Подмосковье, да и та не звонила. Дочь живёт в Германии, звонит по видеосвязи раз в две недели, с торопливым лицом и словами «мамочка, я через минутку». Внук — в наушниках, с глазами в экран. Прислал стикер в мессенджере: «С днюхой, бабуль» — и пропал.
Она поднялась, открыла дверь. Прошла на кухню. Там всё стояло, как и утром. Чашка. Ложка. Таблетки. Радио. Подоконник, на котором когда-то стояли герани, теперь был пуст. Она включила приёмник — заиграла музыка. Старый романс, тот самый, под который Борис однажды предложил ей выйти замуж, прямо на танцах, у всех на виду. Она тогда смеялась сквозь слёзы — и сейчас тоже, только в одиночестве, с комом в горле.
— Пока горит лампочка, я жива, — сказала она себе вслух и налила чай. Слова прозвучали почти шутливо, но в голосе было что-то упрямое, как у человека, который спорит с невидимым собеседником.
Но в ту же минуту лампочка над столом моргнула. Потом снова. Потом вспыхнула и погасла. Тишина стала гуще, как будто втянула в себя все шорохи и звуки. Внутри поднялась волна страха, старая, знакомая — как в детстве, когда отец не вернулся из смены, и она пряталась под одеяло, надеясь, что под ним тьма не такая страшная.
Она подошла к лампочке. Постояла. Потрогала плафон ладонью — стекло было тёплым, но не светилось. Потом вдруг достала из ящика новую. Борис всегда держал запас, говорил: «Свет — как дыхание. Пока он есть — живём». Она улыбнулась этой памяти. Встала на табурет, аккуратно, двумя руками, вкрутила. Свет залил кухню. Тёплый, ровный, мягкий, как плечо рядом. Она села. Улыбнулась. Сделала глоток чая. И подумала: «Пока могу зажечь — я не одна.»
А потом зазвонил домофон. В это время? Сердце вздрогнуло, будто от неожиданного зова из прошлого. Она встала, подошла, включила экран. На экране — девушка лет тридцати, в шапке, с пакетом, немного смущённая, с покрасневшими от холода щеками.
— Добрый вечер. Простите, я знаю, это неожиданно. Я… я ваша соседка с седьмого. Вы меня не знаете. Просто… у меня сегодня тоже день рождения. И я подумала: может, мы чаю вместе попьём? Я торт испекла. Правда, кривой, но домашний.
Мария Григорьевна долго смотрела в экран. В голове медленно прокручивались слова девушки, как плёнка старого фильма. Потом нажала кнопку. Щёлкнул замок. Сердце стучало чуть быстрее, но не от тревоги — от удивления. Лампочка над дверью снова мигнула, но на этот раз — как будто в знак согласия. Как будто кто-то сверху подмигнул.
И она подумала: пока горит лампочка, кто-то всё-таки приходит. И, может быть, не зря всё это.
