Они встретились в госпитале под Смоленском осенью 1941-го, когда земля стонала от взрывов, а неба не было видно за густым, серым дымом.
Он – лейтенант Николай Верещагин, в окровавленной гимнастерке и с осколком, впившимся в плечо.
Она – Мария Соколова, медсестра, чьи руки уже привыкли к крови, но глаза еще не разучились светиться добротой.
– Держитесь, товарищ лейтенант, – склонившись над ним, прошептала она.
Он не чувствовал боли – только ее пальцы, ловко срезающие бинт. А потом – прохладную ладонь, прижавшуюся к его лбу. И еще – удивительный запах. Не лекарств, не пота, не пороха, а чего-то легкого, неуловимого.
Позже он узнает, что она носила за пазухой засушенную веточку лаванды, как память о мирной жизни.
После операции он очнулся на рассвете. Госпиталь – бывшая школа – гудел, как растревоженный улей. Кто-то стонал, кто-то звал маму, в углу санитар тихо напевал «Синий платочек».
Николай с трудом приподнялся и тут же увидел ее. Она сидела на табурете и что-то писала карандашом на обрывке бумаги.
Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в ставнях, золотил ее ресницы.
– Вы…, – хрипло спросил он, – настоящая?
Она вздрогнула, обернулась, и вдруг улыбнулась. На войне так не улыбаются: легко, безоглядно, будто вокруг не руины, а цветущий сад.
– Вы настоящий герой, товарищ лейтенант, – бодро проговорила она, – осколок вынимали без обезболивания, а вы даже не пикнули.
– Как вас зовут? – спросил он.
– Мария.
– Красиво…, а я – Николай.
Она улыбнулась, и ему вдруг захотелось дожить до Победы только ради того, чтобы видеть эту улыбку каждый день.
Они говорили мало. Война не оставляла времени для долгих разговоров.
В редкие минуты затишья, когда грохот канонады стихал, Мария садилась рядом и читала письма. Не его, чужие. Те, что приходили раненым, которые уже не могли их прочитать.
Николай ловил каждое слово. Однажды, когда она замолчала на полуслове, спросил:
– Маша, а вам кто-нибудь пишет?
Она опустила глаза.
– Некому писать. Родители погибли в первые дни, под Брестом.
Он молча достал из-под подушки несколько трофейных листков бумаги.
– Это немецкие карты. Возьмите. Теперь у вас будет кому писать…
Провожая Николая на фронт, Маша вручила ему мешочек с сухарями и тихо попросила:
– Обещайте вернуться.
Он обнял ее. Крепко-крепко.
Уже в грузовике открыл мешочек и нашел записку:
«Я буду ждать!»
Началась переписка.
Письма были короткими, как выдох между боями.
«Маша, сегодня отбили деревню. В избе нашли детскую игрушку – деревянного мишку. Храню в вещмешке. Для нашего сына».
«Сегодня видел сломанную снарядом березу, а на ней – зеленые листочки. Живые. И мы живы. Пока…»
«Если не вернусь, знай: я любил тебя больше жизни»
«Коля, не смей говорить такое! Ты вернешься. Ты должен! Ты обещал!»
Однажды пришло письмо, написанное чужим почерком:
«Я в госпитале. Иду на поправку. Береги себя!»
В тот день Мария молилась впервые в жизни…
***
Они встретились в Берлине.
Случайно…
Она пробиралась через руины, внимательно глядя под ноги, и вдруг услышала:
– Вы… настоящая?
Маша вздрогнула от неожиданности, подняла глаза…
Перед ней стоял Николай: грязный, исхудавший, с орденом на груди…
Живой!
Маша осторожно обняла его, словно боялась, что он рассыплется в прах…
А потом, не в силах сдерживать переполняющие чувства, рухнула перед ним на колени и зарыдала.
Он опустился рядом, обнял ее, прижал к груди:
– Не плачь, милая. Видишь, я сдержал слово. Радоваться надо… Все кончилось…
***
После войны они поселились в полуразрушенном доме под Витебском.
Стены в щелях, печь разбита. Зато крыша – цела!
Первую ночь спали на голом полу, укрывшись его шинелью.
Утром Николай разыскал в деревне старую кровать…
Жили бедно, но яростно. Каждую вещь: чашку, одеяло, табурет – отвоевывали у послевоенной разрухи, как когда-то ‒ метры земли у врага.
Николай работал на кирпичном заводе, Мария – в школе, учительницей.
Денег не хватало, но с каждой зарплаты он неизменно приносил ей то яблоко, то ленточку для волос.
– Зачем? – спрашивала она, – лучше бы хлеба купил.
– Хлеб съедим и забудем, а это останется, ‒ улыбался Николай.
Первого ребенка они похоронили – девочка не прожила и недели. Николай тогда напился впервые в жизни, а Мария сутки просидела у маленькой могилки. Без слез.
Через год родился Андрей – крепкий, крикливый, с отцовскими бровями. Еще через год – дочка Леночка: вся в мать…
***
Каждое 9 Мая Николай надевал пиджак с орденами, Мария – то самое синее платье, в котором встретила его в Берлине: берегла его, как самую дорогую драгоценность.
Они шли к памятнику, где он молча стоял, сжав кулаки, а она…
Она опускалась на колени и раскладывала к подножию цветы. По одному… И шептала имена…
Потом они ехали домой, где на столе уже ждали стопка водки и кусок черного хлеба.
– За Победу! – говорил он.
– За то, что живы, – добавляла она.
***
Старость пришла тихо.
Николай начал терять слух. Это был отголосок контузии.
Мария все чаще молчала.
Или молилась, перечисляя имена тех, кого не удалось спасти…
***
Николай умер во сне.
Ему было 83.
Утром Мария бережно сложила его холодные руки на груди.
И вдруг увидела, что он… улыбается.
Она достала старую коробку из-под папирос, где хранились фронтовые письма. Развернула самое первое – то самое, на обрывке карты.
«Дорогая Маша. Если ты это читаешь, значит, я все еще жив…»
Она прижала листок к губам, легла рядом с ним и закрыла глаза…
***
Их нашла соседка ближе к вечеру.
Забеспокоилась, что стариков не видно возле дома…
***
Похоронили Николая и Марию в одной могиле.
Братской…
И памятник у них общий. Без фотографий. Так они хотели.
Только надпись:
Верещагины
Николай и Мария
Мы выжили!
За Победу!