Людмила Семёновна в тот день вышла из дома в стареньком плаще, который давно следовало бы выбросить, но рука не поднималась — в нём она ещё с покойным на Волгу ездила. Весна выдалась ранняя, асфальт местами уже просох, и на душе было чуть легче, чем зимой. Правда, только чуть.
Вдова второй год. Сын, конечно, не бросил, звонит, привозит продукты, но у него семья, работа, да и не тот он, чтобы поговорить по душам. Внучке — десять, у неё теперь одни танцы да тиктоки. А с Мариной, невесткой, вроде бы и нормальные отношения, но без близости — как будто через вату.
Людмила сама себя иногда ловила на мысли: что-то в жизни её осталось на паузе. Вроде бы и жива, но всё как будто мимо идёт. Телевизор, кошка Муська, да огурцы на балконе. Уж и не верила, что что-то изменится. Пока не наткнулась на Валю.
Случилось это на остановке у поликлиники. Людмила ждала автобус, и вдруг услышала:
— Люда?.. Людка, ты что ли?!
Повернулась. Женщина с короткой химией, в ярком пальто, с тяжёлой сумкой из «Магнита». Глаза знакомые, но как из другой жизни.
— Валя?.. Валентина?.. Да не может быть!
Обнялись, засмеялись. Обе — вдовы, обе — на пенсии. Ушли с остановки в ближайшую кафешку с пирожками. Заговорились на два часа, будто и не было этих сорока лет.
С тех пор Валентина стала появляться у Людмилы часто. Сначала просто чай попить, потом — с ночёвкой. «Ну посидим, вспомним молодость, чего нам терять», — говорила она с хрипотцой в голосе, будто прокуренной жизнью.
Валя была живой, шумной, не умела молчать. Про всех рассказывала: кто умер, кто развёлся, кто с кем в соседнем доме спит. Людмиле сначала было весело. Казалось, в доме снова есть голос, есть движение. Но через месяц она начала уставать.
— Люд, я тут у тебя на недельку задержусь, ладно? У меня в квартире трубы меняют, грязь, грохот. Не хочу с этой головной болью маяться.
Людмила пожала плечами. Неловко отказать — вроде и подруга, и не выгонишь. Сыну сказала: «Валя на время у нас поживёт, ремонт у неё». Сын хмыкнул в трубку: «Ну смотри, мам, только не доверяй ей сильно. Ты же её лет сорок не видела».
Но Людмила обиделась. Что это за подозрительность? Валя — своя, родная, с одной школьной парты. Та, кто знал, как она мечтала поступить в педагогику, как влюбилась в Колю. Та, с кем они вместе курили за школой и мечтали сбежать в Сочи.
Валя быстро освоилась. Посуду мыла по-своему, включала телевизор громко, даже распоряжалась в холодильнике. Как-то Людмила увидела, что та выбросила недоеденную запеканку:
— Зачем ты это выкинула? Я бы доела.
— Фу, Люд, ну ты прям как бабка старая, честное слово. Что жалеть — готовить новую надо, сытную!
И смеялась, хлопая Людмилу по плечу.
Сын приходил всё реже. А Марина, когда пришла раз в субботу с внучкой, вышла с кухни с таким лицом, будто лимон проглотила.
— А это кто у вас?
— Это Валентина, моя подруга школьная, — пояснила Людмила. — Живёт пока, у неё ремонт.
— А, понятно…
И пошли с внучкой домой сразу после обеда.
Людмила ещё долго смотрела на закрывшуюся за ними дверь. Чувствовала: что-то не так. Но что именно, сформулировать не могла. Ведь вроде бы всё хорошо: Валя рядом, не скучно. Но было чувство, что сама она в доме стала тенью. Шаг влево — и уже не по её.
Валя взяла инициативу во всём. Советовала, как лечиться, кого слушать по телевизору, даже звонила в ЖЭК по поводу текущего крана. А однажды Людмила услышала, как Валя по телефону говорила кому-то:
— Ну она добрая, конечно. Наивная. Да, у сына квартира хорошая, большая. И машина, кстати, есть. Но характер у невестки так себе — холодная…
Людмила будто обожглась. Она сидела в соседней комнате с книгой, но после этих слов ничего не слышала, кроме собственного стука в груди.
Что это было?
Людмила всё утро ходила по квартире, будто кто-то в неё чужой зашёл. Ничего не тронул, но ощущение — как после вторжения. После услышанного разговора Валентины с кем-то по телефону она никак не могла найти себе места.
Слова «наивная», «добрая» — звучали вроде бы беззлобно, но как-то… снисходительно. А уж упоминание о квартире сына, о машине… Зачем она это говорила? И кому?
Валя, как ни в чём не бывало, варила щи, включала радио погромче и обсуждала ведущих, мол, «этот как баба», а «эта вообще на Брежнева смахивает». Людмила слушала её вполуха, а сама ловила себя на том, что раздражение копится, как весенний ручей — тихо, но настойчиво.
— Валя, а кто это тебе звонил вчера? — спросила она между делом, наливая чай.
— А, да так… одна знакомая, по объявлению. Я же квартиру свою сдать хочу, — и быстро, без паузы: — Надоело мне той халупе заниматься. Пусть кто-нибудь за неё платит, а я у тебя пока поживу. Веселей же вдвоём!
Людмила промолчала. Сердце кольнуло. «Пока» стало всё менее временным. Она хотела сказать, что не договаривались на долгое соседство, но язык не повернулся.
Позвонила Марина.
— Людмила Семёновна, здравствуйте. Мы с Костей хотели бы заехать, чай с вами попить. Вы как — дома?
— Дома… — неуверенно сказала Людмила.
— И Валентина будет? — коротко.
— Ну… живёт пока, да.
— Понятно, — холод в голосе, как в морозилке. — Ну, мы тогда, наверное, в следующий раз. Не хочу, чтобы лишние уши…
Людмила поняла: Валя уже барьер. Не мост, как она думала, а преграда. Между ней и её сыном, внучкой, даже Мариной, с которой никогда особо не спорила.
Вечером Валентина устроила «девичник». Купила красного вина, нарезала селёдку, выложила на стол печенье и включила старый магнитофон. Под «Машину времени» начала танцевать, затягивая Людмилу в пляс.
— Ну чего ты как на поминках? Танцуй! Вон, как в молодости было!
Людмила поддалась. Немного. Танцевала с натянутой улыбкой. Где-то внутри всё звенело: «Не хочу так. Это не моё».
А потом Валя, смеясь, ляпнула:
— Слушай, Люд, ну ты же понимаешь, сын твой тебе особо не помощник. У него своя семья, они, если бы могли, тебя бы уже в пансионат сдали. А ты им тут мешаешь. А я — рядом, подруга, верная. Мы ж с тобой, как сестры, да?
Людмила как пощёчину получила. Пансионат? Кто ей такое говорил?
— Валя, не говори так. Костя — хороший. Он… помогает. Всегда.
— Ну-ну. Посмотри, сколько раз за месяц он был. Раз в две недели? А как ты болела в феврале — кто тебе лекарства носил? Я!
И это была правда. Но звучала она, как нож.
На следующий день Людмила проснулась рано. Тихо встала, пошла на кухню. Сделала себе кофе, достала старую записную книжку. Нашла номер сына.
— Костя, привет. Прости, что рано. Слушай… Можешь заехать вечером? Мне надо поговорить. Без жены. Просто ты и я.
— Конечно, мам. Всё хорошо?
— Не совсем, — и замолчала.
Когда сын пришёл, Валя уже ушла «по делам». Людмила посадила его на кухне, заварила чай, налила себе немного валерьянки и сказала:
— Костя, я не знаю, как правильно… Но мне кажется, я совершила ошибку. Валя… она не просто в гости пришла. Она как будто заняла мою жизнь. Мой дом. Мои мысли.
Костя молча слушал. Глаза у него были уставшие. Говорить он не перебивал.
— Я чувствую, что становлюсь чужой в своей квартире. И у тебя тоже как будто стены выросли… Ты меня стал сторониться. Я не жалуюсь, просто… мне плохо.
Костя вздохнул.
— Мам, я сразу тебе говорил — будь аккуратна. Эта женщина — не подруга. Она… ну, как сказать помягче… прилипала. У нас во дворе таких много. Чуть где почувствуют слабинку — сразу в дом лезут. А потом — не выгони.
— Она говорила… что вы с Мариной меня в пансионат хотите.
Костя резко поднял голову.
— Что?! Мам, ты серьёзно?
— Очень.
Он сжал кулаки.
— Нет, это уже переходит все границы. Я завтра же приеду с Мариной. Мы поговорим все вместе. Если она не поймёт — я вызову участкового. Или сам вещи соберу.
Людмила облегчённо выдохнула, но было страшно. Разговор с Валей предстоял непростой.
А Валентина, будто почувствовав неладное, в этот вечер вернулась домой с бутылкой шампанского и словами:
— Люд! Я тут подумала: может, мы с тобой вместе жить будем насовсем? Ну а что? Две бабки, весело же!
Людмила впервые за долгое время посмотрела на неё твёрдо:
— Валя. Нам надо серьёзно поговорить.
Валя поставила шампанское на стол, хлопнула себя по коленке и оживлённо заулыбалась:
— Ну что ты так смотришь, Люд? Как на врага народа. Я ж тебе добра желаю. Я — твой человек!
Людмила молчала. Губы у неё сжались в тонкую линию, а руки вцепились в край стола. Слова, что она собиралась сказать, застряли где-то между сердцем и горлом.
— Сядь, Валя, — наконец выдавила она. — Надо поговорить.
Валя села. На лице — та самая полуулыбка, которую Людмила за последний месяц начала ненавидеть. Улыбка, будто она всё знает лучше всех.
— Слушай, Валь. Ты ко мне пришла — я рада была. Правда. Мне тогда было очень одиноко. После Коли… — голос задрожал, — мне казалось, что я просто исчезаю. А ты появилась — и жизнь будто вернулась.
— Вот-вот! — оживилась Валя, — И я чувствую, как тебе стало легче!
— Да, сначала — легче. Но потом… Валя, ты стала как будто вместо меня. Мои привычки, мои решения, мои отношения с сыном — ты во всё это влезла.
— Ой, ну не надо, — хмыкнула та. — Ты ж сама не шевелишься. Я, между прочим, тебе жизнь наладить пыталась. А ты…
— Ты сказала, что мой сын хочет меня в пансионат. Ты лезешь в мои разговоры. Ты… ты хозяйничаешь тут так, будто это твой дом. Валя, ты мне не враг. Но и не спаситель.
Валя вдруг изменилась в лице. Улыбка сползла, глаза прищурились.
— А, понятно… Сынок твой нашептал. Струсила. Боишься, что я у тебя пенсию отберу, да?
— Не в этом дело! — повысила голос Людмила. — Я просто хочу, чтобы ты ушла. Сегодня. Завтра крайний срок.
Валя встала.
— Ну вот, ясно. Добрые дела — наказуемы. Да и ладно! Живи в своей тишине, Люд. Я думала, ты подруга, а ты — просто старая дура, что всем верит, кроме тех, кто рядом.
И ушла. Без крика, без слёз. Только дверь хлопнула, как выстрел.
На следующее утро Людмила проснулась как после тяжёлого сна. Квартира была тихой. Без запаха Валиной краски для волос, без звона её браслетов, без её бесконечных разговоров. И в этой тишине Людмила впервые за долгое время ощутила… покой.
Костя и Марина приехали днём. Марина держалась спокойно, но взгляд был настороженный.
— Ну как? — спросил Костя.
— Ушла, — коротко сказала Людмила. — Сама. Хотя, думаю, обиделась крепко.
Марина осторожно поставила на стол коробку с пирожками.
— Мы не хотим вмешиваться… но, Людмила Семёновна, вам надо быть осторожной. Такие, как Валентина, легко привязываются, а потом… ну, бывает, и документы переписывают, и имущество.
— Я поняла, — кивнула Людмила. — Поздно, но поняла.
Они сидели втроём на кухне. Не говорили ничего особенного — про погоду, про внучку, про соседей. Но Людмила вдруг почувствовала: Марина стала ближе. Будто отошла стена. Может, и не подруги они, но уже не чужие.
— Мам, хочешь, мы будем заезжать чаще? — спросил Костя. — И внуку скажу, чтобы почаще навещал. Я… прости, что не замечал, как тебе плохо.
— Всё хорошо, сынок. Главное — что ты пришёл.
Прошло две недели. Валентина больше не звонила. Однажды Людмила видела её из окна — та шла с тяжёлыми сумками, разговаривала по телефону. В глаза не смотрела. Видела или нет — неизвестно.
А Людмила начала убираться по-настоящему. Избавилась от старой скатерти, купила новые занавески, выкинула половину кружек, которые всё равно никто не использует. Почистила кладовку. Пригласила соседку Тамару на чай — та с удовольствием пришла и даже принесла пирог с капустой.
— А я, представляешь, сижу, думаю: как же ты там? Всё одна, наверно… А тут — чай, пирог, разговор. Как в старые добрые.
Людмила улыбнулась. И вдруг поняла: жизнь не вернулась — она началась заново.
Людмила стояла у окна, наблюдая, как дети на площадке гоняют мяч. Весна окончательно вступила в права — пахло мокрой землёй, распустившимися почками и чем-то… живым. Впервые за долгое время это «живое» не вызывало грусть, а наоборот — подталкивало что-то внутри.
Она держала в руках банку с семенами — собиралась сегодня посеять петрушку и укроп на балконе. Как делала раньше, до всех этих историй. Тогда это казалось пустым занятием, теперь — смыслом. Маленьким, но своим.
Позвонила Тамара:
— Людочка, слушай, у нас тут в клубе ветеранов открыли кружок «Компот и компания» — ну это когда бабушки вместе варенье варят, песни поют, чай пьют. Пошли с нами? Я за тобой заскочу!
Людмила усмехнулась.
— Компот и компания… Ты ещё скажи — джем и джаз.
— Вот-вот! А чего? Ты с голосом-то ещё нормальным. Споём, попляшем. Не всё ж дома сидеть.
— Приходи, — сказала Людмила. — За компанию попробую.
Она сама удивилась, как легко согласилась. Раньше бы сто раз отговорки нашла: мол, давление, кости ломит, некогда. А сейчас… захотелось быть среди людей. Не с кем попало — как с Валей вышло — а среди тех, кто в ту же сторону смотрит.
В клубе Людмила сначала чувствовала себя неловко. Все смеялись, переговаривались, а она будто снова попала в первый класс. Но потом услышала, как сосед по подъезду, Пётр Петрович, поёт «Катюшу» фальшиво, но с душой — и сама расхохоталась.
— Ну вот, — подмигнула Тамара, — пошло дело!
Они начали общаться с другими — кто принёс вишнёвое варенье, кто соленья. Людмила взялась за пироги. Даже записалась на йогу для пенсионеров. Посмеялись, конечно, но решили попробовать.
А потом как-то вечером раздался звонок в дверь.
На пороге стояла Валентина.
В руках — пакет с пирожками, взгляд — странный, будто смешались вина и надежда.
— Люд, привет. Я… мимо шла. Думала, может, чай попьём?
Людмила посмотрела на неё спокойно. Не злобно, не обиженно — просто спокойно. Как смотрят на старую вещь, которую когда-то любили, а потом поняли — не нужна.
— Валя… ты знаешь, я не держу зла. Спасибо, что ты была рядом, когда было особенно тяжело. Правда. Но теперь — по-другому.
— Я поняла, — кивнула Валя. — Не туда полезла. Прости.
— Прощаю, — тихо сказала Людмила. — Но в дом — больше не пущу. Не обижайся. Так правильно.
Они постояли немного молча. Потом Валя кивнула, развернулась и ушла. Без драмы, без крика. Просто ушла.
Прошло ещё несколько месяцев. Людмила стала чаще бывать на улице, записалась в библиотеку, внучка начала заходить по воскресеньям — то с поделками, то просто чай попить. Марина, как ни странно, тоже оттаяла. Иногда даже звонила сама, без повода:
— Как у вас дела? Может, вам гречки принести?
А Костя однажды обнял мать и сказал:
— Мам, ты совсем другая стала. Сильнее. Я рад.
Людмила только улыбнулась.
Сильнее — да. Но не потому, что победила кого-то. А потому, что поняла главное: одиночество — не повод пускать в свою жизнь всех подряд. И старость — не конец, если ты всё ещё можешь посадить укроп и спеть «Катюшу» в голос.
