— Вот, держи, Машка, теперь у тебя будет свой мишка, — Наташа аккуратно протянула игрушку маленькой девочке, стараясь говорить мягко, с улыбкой.
Детский приют, в который она часто приходила, встретил её привычной суетой. По коридорам носились дети, стуча ботинками по линолеуму, воспитатели о чём-то оживлённо переговаривались, хлопали двери, а из столовой доносился густой запах перловой каши и тёплого, чуть сладковатого чая. Всё было как всегда.
Но в этот раз что-то было иначе.
Маша, худенькая, с растрёпанными светлыми косичками, осторожно посмотрела на плюшевого медведя, но не потянулась к нему сразу, как делают дети, когда им дарят игрушки. Её взгляд был серьёзным, изучающим. Не было радостного блеска в глазах, не было восторга, который Наташа привыкла видеть у других ребят.
Было что-то другое.
Что-то, от чего у самой Наташи внутри неприятно защемило.
Девочка подняла глаза, посмотрела прямо на неё и неожиданно взрослым голосом тихо сказала:
— Спасибо, тётя Наташа.
Женщина моргнула, будто не сразу поняла, почему от этих простых слов у неё вдруг сжалось сердце.
— Просто Наташа, — слабо улыбнулась она, пытаясь разрядить обстановку.
Маша медленно взяла игрушку, бережно, словно держала в руках что-то хрупкое, и крепко прижала к себе.
— Он пахнет… домом, — вдруг прошептала она.
Наташа невольно нахмурилась.
— Домом?
Маша кивнула, продолжая гладить плюшевого мишку по потёртым ушкам.
— Да. Дома пахнет хлебом.
У Наташи внутри что-то дрогнуло.
— Почему хлебом?
Девочка помолчала, задумчиво глядя в одну точку, а потом, всё так же шёпотом, ответила:
— Бабушка у меня пекла.
Голос её звучал тихо, но в этих словах было столько тепла, что Наташа вдруг представила: маленькая кухня, запах свежего теста, потрескивающая духовка, а рядом старая женщина, хлопочущая у стола, посыпанного мукой.
Наташа сглотнула.
— А где она сейчас? — осторожно спросила она, понимая, что лезет в личное, но не удержалась.
Маша потупила взгляд, пальцы ещё крепче сжали медведя.
— Умерла, — коротко сказала она.
Наташа на секунду замерла, не зная, что ответить.
Где-то вдалеке послышался детский смех, кто-то звал воспитательницу, но здесь, в этом маленьком уголке, было тихо.
В горле пересохло.
Она осторожно потрепала девочку по голове, чувствуя, как внутри поднимается тяжёлое, тёплое, пронзительное чувство, с которым трудно справиться.
— Хороший запах, Маш, — тихо сказала она. — Тёплый.
И в этот момент она поняла, что не сможет просто так забыть этот разговор.
Сначала Наташа приходила раз в месяц. Потом раз в две недели. А потом вдруг поняла, что ждёт этих встреч так же, как пятничного вечера после тяжёлой рабочей недели.
Каждый раз, когда она проходила через знакомые двери, когда слышала детские голоса в коридорах, когда видела радостные глаза, встречавшие её, она понимала — она здесь не случайно.
— Ты опять? — с улыбкой встретила её воспитательница, увидев на пороге.
— Опять, — кивнула Наташа, ощущая в голосе лёгкую смешинку, и достала из сумки свёрток.
Он был тёплым, ещё пахнущим свежей выпечкой. Хрустящие булочки с ароматной корочкой, только из пекарни. Она специально заезжала туда по дороге, зная, как ждут этого маленького угощения.
И точно — из-за угла коридора уже раздавался топот маленьких ножек.
— Наташа! — с сияющей улыбкой выбежала Маша.
Наташа рассмеялась, протягивая свёрток.
— Привет, сладкоежка.
Маша осторожно взяла пакет, прижала его к себе, вдохнула аромат, но, к удивлению Наташи, не стала разворачивать.
— А можно я на потом оставлю? — вдруг спросила она, тихо, словно стесняясь. — Когда все спать лягут?
Наташа слегка нахмурилась.
— А почему не сейчас?
Девочка замялась, опустила глаза, немного переминаясь с ноги на ногу.
— Когда в комнате пахнет булочками… — наконец выдавила она, едва слышно. — Как будто дома сидишь.
У Наташи внутри что-то оборвалось.
Она сглотнула ком в горле, чувствуя, как где-то в груди поднимается тяжесть.
— Маш, ты ведь знаешь, что я могу привезти тебе ещё булочек?
Девочка кивнула, но тут же добавила, глядя на свёрток в своих руках:
— Но если бы они пахли всегда…
Сердце Наташи болезненно сжалось.
Она посмотрела на Машу — на её сияющие глаза, на пальчики, сжимающие тёплый пакет.
И вдруг поймала себя на мысли, что уже думает о том, чего раньше боялась даже допустить…
— Наташа, ты понимаешь, что это огромная ответственность? — Света смотрела на неё с лёгким недоумением, покачивая ложечкой в чашке.
Они сидели в уютном кафе, спрятавшись от осеннего ветра, что с силой бил в окна. В воздухе пахло свежим кофе, корицей и ванильными круассанами, но у Наташи не было аппетита. Внутри у неё клокотало что-то странное — смесь волнения, решимости и какой-то едва уловимой тревоги.
— Понимаю, — ответила она рассеянно, накручивая прядь волос на палец и вглядываясь в узоры молочной пенки на кофе.
— Ну… — Света немного замялась, глядя на подругу. — Ты живёшь одна. Работа, свободное время, поездки. Ты точно хочешь всё это поменять?
Наташа подняла на неё глаза.
— Да, — твёрдо сказала она, сжав ладони вокруг тёплой чашки.
Света тяжело вздохнула, покачала головой.
— Я просто хочу, чтобы ты всё взвесила. Это же не просто игрушку подарить. Это ответственность. Это жизнь другого человека.
— Я знаю, — кивнула Наташа.
Она знала это слишком хорошо. Уже не могла представить, что однажды просто перестанет приходить в приют. Что больше не увидит Машу, не услышит её осторожное «здравствуйте», не увидит, как она поначалу недоверчиво смотрела исподлобья, а потом, день за днём, начинала улыбаться чуть шире, говорить чуть громче, открываться.
Что девочка останется там, в четырёх стенах, среди чужих голосов, где нет запаха хлеба по утрам и тёплого пледа на диване.
— Наташ, а если не получится? — осторожно спросила Света.
Наташа посмотрела на подругу, чуть улыбнулась.
— А если получится?
Света вздохнула, но в уголках её губ тоже промелькнула улыбка.
— Ты упрямая.
— Ага, — усмехнулась Наташа, грея ладони о чашку.
Документы подписали через год.
Год ожиданий. Год сбора бумаг, бесконечных проверок, вопросов, сомнений, переживаний. Год тревожных ночей, когда Наташа лежала в темноте, думая, вдруг Света права? Вдруг она не справится? Вдруг всё это — ошибка?
Но когда раздался долгожданный телефонный звонок, все сомнения улетучились.
— Наталья Алексеевна, можете приезжать.
Она почувствовала, как сжалось горло, и ей пришлось глубоко вдохнуть несколько раз, чтобы не разреветься прямо в трубку.
— Уже еду, — прошептала она, а потом повторила громче. — Уже еду.
— Ну, заходи, — Наташа открыла дверь своей квартиры, чувствуя, как внутри лёгкое волнение скручивается тугим узлом.
Маша стояла на пороге, маленькая, хрупкая, сжимая в пальцах лямку рюкзачка. Она чуть нерешительно переступила порог, оглядываясь, словно не веря, что это теперь её дом.
Шаг вперёд. Ещё один.
Она остановилась посреди прихожей, вдохнула воздух и вдруг замерла.
— Ой… — прошептала она, широко распахнув глаза. — Правда, пахнет хлебом.
Наташа улыбнулась.
— Я хотела, чтобы ты это почувствовала.
В воздухе витал тёплый аромат, насыщенный, уютный, такой родной, каким всегда пахло в доме, где тебя ждут. На кухонном столе стоял свежий каравай, румяный, вынутый из духовки.
Маша осторожно подошла к нему, потянулась рукой, но не сразу дотронулась. Словно боялась, что если прикоснётся — всё исчезнет.
Наконец её тонкие пальцы скользнули по тёплой, чуть шершавой корочке. Она замерла, ощущая тепло, будто проверяя, настоящее ли это.
Потом медленно подняла голову, посмотрела Наташе в глаза и прошептала:
— Теперь у тебя есть дом.
Наташа сделала шаг вперёд, нежно коснулась плеча девочки.
— Теперь у нас есть дом, — мягко поправила она.
Маша не сразу ответила.
Она крепче сжала пальцы, губы дрогнули, словно она боролась с эмоциями, а потом, едва слышно, прошептала:
— И ты у меня есть.
Наташа не выдержала.
Она шагнула вперёд и обняла девочку, крепко, по-настоящему, прижимая к себе, чувствуя, как Маша зарылась лицом в её плечо, как дрожат её плечи, как она вжимается в неё, будто боясь, что это всё может исчезнуть.
Наташа погладила её по голове, закрыла глаза, вдыхая запах свежеиспечённого хлеба, и вдруг осознала, что да, теперь у неё есть семья.
Теперь у них был дом.
