Когда в квартире номер сорок два на улице Серафимовича отключили электричество, Андрей не сразу понял, насколько это символично. Всё началось с треска старой люстры, мигнувшей напоследок, и наступившей тьмы, которая словно сгустилась не только в комнате, но и в нём самом. Он сидел на полу посреди комнаты, перебирая выцветшие фотографии из коробки, которую не открывал лет десять, и чувствовал, как в воздухе повисла тишина, будто даже стены затаили дыхание. Свет фонаря с улицы резал оконную раму по диагонали, отбрасывая угловатую тень на лицо женщины на снимке — лицо, знакомое до боли, будто вырезанное из прошлого резким лезвием воспоминания.
Женщина — Лиза. Его когда-то всё. А теперь — просто лицо с фотографии, с пожелтевшими краями. Она исчезла так же внезапно, как и появилась в его жизни. Тогда, на первом курсе, она села за парту рядом с ним и спросила, не подскажет ли он, где тут библиотека. А через год она уже читала стихи в его комнате под гул старого вентилятора. Он помнил, как она засыпала у него на плече, и как однажды сказала, что боится исчезнуть. И всё-таки исчезла.
Андрей выдохнул и отложил снимок. Прошлое прилипало к пальцам, как пыль. Он встал, прошёл на кухню, налил воды, но не выпил — просто смотрел в окно. Внизу, у подъезда, копошились дети. Один катил по асфальту игрушечную машинку, другой прыгал по клеткам нарисованной мелом игры. Девочка в розовой куртке кружилась на месте, будто танцевала под неслышимую музыку. Это было странно. Сейчас был декабрь. Снег, мороз, вечер. Что они тут делают?
Он вышел на лестничную клетку. Слева — дверь к соседу, старому математику, с которым он не общался уже пару лет. Справа — лестница вниз, куда, как ему казалось, и направился бы он сам, если бы не щелчок: чёткий, как выстрел. Раздался он из квартиры соседа. Потом тишина. Потом — глухой стук, будто кто-то упал, зазвенело стекло.
Андрей замер. Сердце застучало громче, чем шаги в подъезде. Затем, будто по команде, он сделал шаг вперёд, подошёл к двери, постучал. Никакого ответа. Постучал сильнее — опять тишина. Потом толкнул. Не заперто. В квартире пахло канифолью, лекарствами и чем-то ещё — сладким, сгоревшим. В гостиной горела настольная лампа, и её жёлтый свет обрисовывал фигуру на полу.
Сосед лежал на боку, одна рука вытянута вперёд, пальцы будто тянулись к какому-то листу бумаги. Глаза были открыты, но взгляд не фокусировался, как у человека, смотрящего сквозь время. Он шептал что-то еле слышно:
— Песчинка… всё… песчинка…
Андрей позвал скорую. В ожидании огляделся. Книги, стопки бумаг, доска с формулами. На столе — стеклянная колба с песком и записка: «Считать до полуночи. Потом — свернуть.»
Он не понял, к чему это. Врач, прибывший позже, констатировал инсульт. Соседа увезли. А Андрей остался один. С колбой. С бумагами. И с этим странным словом — песчинка.
Всю ночь он читал. Бумаги оказались записями экспериментов. Математика интересовал вопрос: может ли человек существовать одновременно в нескольких вариантах реальности — как частица, разделённая наблюдением. В какой-то момент он перешёл от формул к практике. «Если песчинка исчезает, она просто переходит в другое пространство» — так гласила последняя запись.
Андрей почувствовал, как в нём что-то щёлкнуло. Он встал, взял колбу, и, не раздумывая, перевернул её. Песок пошёл вниз, секунда за секундой, словно отмеряя не просто время — его.
Сначала ничего не произошло. Но через минуту он понял: что-то изменилось. Окно в комнате — чуть иное, рама другая, будто чуть новее. Он подошёл ближе: на улице исчезли дети, их крики растворились в тишине. Улица оставалась прежней, но подъезд был с другим номером, а в воздухе стояла непривычная свежесть, как после дождя. Он обошёл квартиру. Всё казалось знакомым, но как будто слегка сдвинутым, как если бы кто-то расставил мебель по памяти, не зная точно, где что стояло. Его фото с Лизой исчезло — на стене теперь висел пейзаж с лавандовым полем. А на холодильнике — записка, написанная аккуратным почерком: «Андрей, вернусь к ужину. Купи хлеб.» Подпись: М.
Он закрыл глаза. Что это? Параллельная реальность? Воспоминание? Или сон? Повернул колбу — песок пошёл обратно. Мир снова сдвинулся.
Он провёл так сутки — переходя из одного мира в другой. Где-то он был женат, где-то — счастлив. Где-то — умер, и за него горевали. В одном мире он преподавал в университете, в другом — работал охранником в торговом центре. Но нигде не было Лизы.
Он вернулся в свою квартиру только под утро. Сел на пол, рядом с коробкой. Взял снимок. В этот момент за окном запел дрозд. Странно — в декабре.
Он встал. Подошёл к окну. Снега не было. Был май. Внизу на скамейке сидела женщина с книгой. Она подняла глаза — и он увидел её. Лиза. Только старше. Но это была она.
Он вышел, спустился по лестнице, сердце стучало. Когда он подошёл, она улыбнулась.
— Вы опоздали почти на десять лет, — сказала она. — Но у нас ещё есть время.
Он сел рядом. Колба в его кармане треснула, словно больше не выдержала переходов. Песок просыпался сквозь ткань, незаметно для них обоих. Он ощутил, как несколько крупинок, словно тёплые капли дождя, скатились по бедру, оставляя еле заметный след — как память, которую невозможно стереть.
— А ты всё ещё читаешь Чехова? — спросил он, стараясь, чтобы голос прозвучал непринуждённо.
Она кивнула, не отрывая взгляда от книги, будто то, что она читала, имело смысл только в его присутствии.
— А ты всё ещё боишься потерять? — её голос прозвучал спокойно, но в нём дрожала глубина, будто скрытая щель в стекле.
Он не ответил сразу. Взял её за руку. Кожа была такой же — чуть прохладной, чуть сухой. Как когда-то. Он посмотрел на неё — в морщинах у глаз, в лёгком наклоне головы, в этой усталой, но искренней улыбке было больше правды, чем в любых словах.
И впервые за долгое время — остался.
