Переписала свою квартиру на медсестру

А как бы вы поступили в такой ситуации?
Представьте: вы всю жизнь работаете, копите, стараетесь, а в старости остаётесь один на один со своими болезнями. Родные заняты, у них своя жизнь. А рядом — чужой человек, который вдруг становится вам ближе, чем семья… Вы бы смогли вот так просто — отдать квартиру тому, кто рядом, а не по крови?

Галина Павловна не была наивной бабушкой из рекламы — с улыбкой, шарлоткой и идеальным пледом на коленях. Она была настоящей: уставшей, с артритом, гипертонией и давно приученной к одиночеству. Её утро начиналось не с кофе, а с горсти таблеток, а главное утешение — пятиминутный разговор с продавщицей в «Пятёрочке».

Когда её «стукнуло» инсультом прямо в коридоре, она упала, как подкошенная, и пролежала почти полдня, пока соседка сверху не забеспокоилась, что та не стучит шваброй по батарее в знак недовольства громкой музыкой.

После больницы Галина Павловна вернулась домой — но уже другая. Рука почти не слушалась, слова срывались с языка, как будто рот был чужой. Дети… да, дети были. Где-то.
Сын Игорь — инженер в Москве. Приезжал, когда «смог» — через два дня после выписки. Сунул фрукты, поворчал, что «мам, тебе б сиделку, а не нам тут ездить». Дочь Лена — «вся в заботах», у неё трое внуков, дача, работа, «и вообще, мам, ты ж крепкая, не накручивай себя».

— Я вот с Васькой, младшим, в поликлинике сидела три часа, — рассказывала Лена по телефону. — Ты бы видела, какая там очередь! А у тебя медсестра же есть, да?

Медсестра действительно была. Соцработник. Звали Оля. Невысокая, крепкая, вечно с хвостом и рюкзаком за спиной. Пахла лавандой и таблетками. Первые дни Галина Павловна относилась к ней настороженно: чужая, молодая, наверняка с телефоном не расстаётся, делает всё через пень-колоду. А потом…

— Олечка, ты, может, супчик мой попробуешь? Я вчера варила — по рецепту, который ещё мама делала. — Галина Павловна протянула ей тарелку.
— Попробую, — улыбнулась та. — Мой-то сын только лапшу и ест. А тут — домашнее! Спасибо, Галина Павловна.

Она не просто мыла и кормила. Она слушала. Разговаривала. Помогала встать и не кривила лицо, когда нужно было подать судно или застегнуть лифчик. А ещё она однажды осталась до девяти вечера, когда у Галины случился нервный срыв — та не могла дотянуться до телефона и просто разревелась.

С тех пор всё как-то пошло по-другому. Галина Павловна ловила себя на мысли, что ждёт Олю. Словно ту самую родную, которой не хватало всё это время.

— Олечка, ты сегодня чего такая бледная?
— Да сын из школы опять с замечанием. Учительница говорит — дерётся.
— Мальчишка, — отмахнулась Галина. — У моего тоже в шестом классе целый дневник в красных чернилах был.

Так прошли две недели, потом месяц. Потом — зима. А потом Игорь позвонил:

— Мам, слушай. Мы тут с Ленкой советовались… У тебя же квартира — большая. И всё равно ты одна. А у нас ипотека. Может, оформим на нас — ну чтоб тебе спокойнее было. А то мало ли…

— Ты про что, Игорёк? — голос Галины дрогнул.
— Ну, дарственную. Всё равно всё наше будет. Мы же семья. А мы тебе — помощницу наймём. Или дом престарелых приличный найдём. Современные такие есть — прям курорт.

После разговора она сидела молча. Сердце стучало громко, как старый будильник. А потом — как в фильме — раздался звонок. Пришла Оля. Улыбнулась.

— Я тут — мандаринов принесла. У меня мама всегда в марте мандарины покупала. Типа напоминание, что скоро весна.

Галина Павловна смотрела на неё — и не знала, как сказать. Как признаться, что сын хочет «пристроить» её. Как рассказать, что боится быть вещью, которую передают из рук в руки.
А потом вдруг сказала:

— Олечка… А если я, ну, оформлю на тебя квартиру… Ты бы не бросила меня?
— Что? — Оля чуть не уронила пакет. — Галина Павловна, вы что… Я… Это же…
— Просто подумай. Не надо сейчас отвечать.

На следующий день пришёл Игорь. Привёз документы. Юрист. Даже торт.

— Всё по закону. Мы потом тебе обратную дарственную оформим. Чисто формальность.

Галина смотрела на сына — и думала: а где он был, когда я падала в ванной? Где он был, когда мне было страшно умирать в пустой комнате?

— Нет, Игорёк. Я не подпишу.
— Мам… ты что, с ума сошла?

Она молча встала, пошла к шкафу, достала папку, где уже лежала дарственная. На имя Ольги Сергеевны Мещеряковой.

Игорь замер. Потом сорвался на крик. Кричал долго, громко, с оскорблениями. Вышел, хлопнув дверью. И больше не звонил.

Через три дня после скандала пришла Лена. Не одна — с мужем.
— Мам, ты хоть понимаешь, что натворила? — начала с порога. — Это же афера! Её посадить можно!
— А тебя — в дурдом! — добавил зять, глядя на Галину Павловну, как на полусумасшедшую.
— Ты вообще нормальная? Кому ты квартиру переписала? Этой… санитарке?! Ты её сколько знаешь? Месяц? Два?

Галина Павловна молчала. Оля в это время как раз была на смене, стояла в кухне, прислушивалась, не зная — выйти или остаться. На лице — смесь обиды, страха и желания провалиться сквозь землю.

— Она мне помогала, когда вы… — начала было Галина.
— Мы что, не помогали? — Лена всплеснула руками. — Мы приезжали, звонили, продукты привозили!
— Один раз! — Галина повысила голос. — Один раз ты приехала — и то в проходе постояла!
— Ну и что? Мы что, обязаны? У нас дети, внуки, работа! Мы тебе чужие, получается? А она — святая?

Слово за слово — и вот уже всё перешло на личности, обиды прошлых лет, как снежный ком. Вспомнилось всё: кто кому не подарил тостер на юбилей, кто не приехал на похороны дяди Васи, кто когда «не так посмотрел».

В конце Лена заявила: — Мы будем оспаривать эту сделку. Через суд. И не надейся, мамочка, что у тебя получится оставить всё этой проныре.

После их ухода Галина Павловна села на диван и впервые за долгое время заплакала. Не от боли — от стыда. Как будто предала детей. И себя. И вместе с тем — почувствовала странное облегчение.
Оля принесла чай, села рядом.

— Галина Павловна… Хотите, я откажусь? Я напишу отказ. Мне не нужна ваша квартира. Честно.
— Тебе — нет. А мне — нужно, чтобы она была у тебя. Не ради благодарности. А потому что… ты единственная, кто обо мне не забыл, когда я едва не умерла.

Через две недели пришла повестка. Семья подала иск — мол, дарственная подписана под давлением, в состоянии психического расстройства.
Началась юридическая круговерть: экспертизы, справки, адвокаты. Сын нанял женщину в строгом костюме, с лицом, как у начальницы налоговой. Та заходила в суд, будто на маникюр: уверенно, чётко, без единого пробела в речи.

— Ваша честь, — произнесла она, — мы утверждаем, что в момент подписания Галина Павловна находилась в уязвимом состоянии. Её принудили к дарению имущества путём эмоционального давления.
— А кто принудил? — судья приподнял бровь.
— Медицинский работник, злоупотребивший доверием.

Адвокат Оли был моложе, с виду — студент старших курсов, но держался уверенно.
— Мы готовы предоставить медицинские заключения, подтверждающие вменяемость Галины Павловны, а также показания соседей, которые подтверждают, что именно Ольга ухаживала за ней всё это время, — заявил он.

Судья кивнул.
— Вызовем Галину Павловну на допрос.

Когда её привезли, она выглядела усталой, но собранной. Волосы аккуратно убраны в пучок, на коленях — сумка с документами и конфетами для судьи.
— Я сама всё решила, — сказала она. — Не под давлением. Я была при памяти. Я всё помню.
— А почему именно ей вы переписали квартиру? — спросил судья.
— Потому что только она мне не врала. Не обещала и не жаловалась. Просто была рядом.

Судья замолчал. Перелистал бумаги.
— Понятно.

Процесс длился три заседания. Дети приводили свидетелей — бывших соседей, дальних родственников, которых не видели по 20 лет. Привели даже какого-то «психолога», утверждавшего, что пожилые люди «всегда внушаемы и легко манипулируемы».
Но был и обратный эффект: соседи, настоящие, — баба Нюра с четвёртого этажа, Марина из почтового киоска — говорили, что «Олечка — молодец», что «дети только на показ и приезжали», и что «если бы не она, Галина Павловна бы, может, и не выжила».

На финальном заседании судья зачитывал решение долго, монотонно. Но в самом конце, будто специально, посмотрел на детей и сказал:

— В дарении не усматривается давления или обмана. Сделка признана действительной.

Галина Павловна выдохнула. Оля тоже.
Лена вскочила:
— Мы будем подавать апелляцию! Это несправедливо!
— Справедливо — не всегда приятно, — бросил судья, собирая бумаги.

После суда к ним подошла пожилая женщина. Повернулась к Оле.

— Я тоже соцработница. Спасибо вам. Вы, может, не знаете, но мы — такие, как вы — часто никому не нужны. А вы вот доказали: не всегда кровь важнее.

Оля поблагодарила её и посмотрела на Галину Павловну. Та сидела на скамье у входа, держала в руках расчётку от пенсии и тихо улыбалась.
— Ну что, домой? — спросила Оля.
— Домой, дочка.

Когда всё закончилось, на какое-то время стало тихо. Слишком тихо.

Галина Павловна думала, что выигрыш в суде принесёт облегчение. Но первые недели после решения она чувствовала себя предателем. Не перед собой — перед детьми. Хоть и разумом понимала: они сами отдали её на откуп чужим людям. Но всё равно — мать. Как ни крути.

Телефон молчал. Даже спамеры не звонили. Лена удалила её из семейного чата. С Игорем — тоже глухо. Никто не поздравил с днём рождения, не спросил, как самочувствие после последнего укола.
А ведь раньше, как ни крути, раз в месяц-то звонили. И внучка Полина писала в «Вотсапе» смайлики и присылала фото с урока рисования.

Теперь — пустота.

Оля старалась держаться бодро. Сын у неё то с уроками, то с тренировкой, но она всё равно заезжала каждый день. Без формальностей — по-семейному: «тётка моя старшая», как говорила соседям.

Иногда по вечерам они пили чай и смотрели «Кто хочет стать миллионером». Оля постоянно забывала правила, Галина Павловна ворчала, мол, «опять ты не слушаешь», а потом смеялась.

— Ты знаешь, — однажды сказала она, — у меня раньше на кухне все разговоры проходили. Вот прям — и свадьбы, и похороны, и советы, и ссоры. А теперь… снова.

— Значит, не зря, — сказала Оля и подмигнула. — Кухни — они вообще магические.

Но даже чай с печеньем не мог вытеснить пустоту, которая то и дело накатывала. Особенно по утрам. Особенно когда видела у соседей в гостях внуков — с шариками, кроссовками, смехом, запахом жвачки и булочек.

Однажды Галина Павловна не выдержала и позвонила Игорю. Трубку сняла невестка.

— Алло.
— Наташа… это Галина.
— А. Ну?
— Я… Хотела спросить… Как Сашенька?
— Нормально.
— Он в школу пошёл уже?
— Галина Павловна, простите, но мне неудобно говорить. Игорь сейчас занят. Мы потом как-нибудь, ладно?

«Потом» не наступило.

Прошёл месяц, потом ещё. Галина Павловна начала меньше говорить про детей. Только однажды, укрываясь на ночь, сказала Оле:

— А ведь раньше я думала: если я не оставлю им квартиру, то они меня забудут. А теперь думаю — может, если бы я оставила, они бы просто вспомнили о ней, но не обо мне.

Оля всё больше становилась частью дома. Делала ремонт в маленькой комнате — хотела, чтобы у сына был свой угол, когда они переедут. Пошла к юристу, оформила всё так, чтобы за Галиной Павловной сохранилось пожизненное право проживания, коммуналка на ней не висела, и никто не мог «переписать» её обратно.

— Я хочу, чтобы всё было по-честному, — говорила она. — Чтобы не было, как у других: «давай на меня, а потом — в интернат».

И вот как-то вечером, когда они резали салат, в дверь позвонили.

— Оля, открой, а? Я в халате…

На пороге стоял мальчишка — лет четырнадцати. В руках рюкзак, в кармане — смятый листок.

— Это квартира… ну, Галины Павловны?

— Да. А ты кто?

— Я… Я Никита. Внук. От Лены.

Оля даже отступила на шаг.
— Заходи, конечно.

Галина Павловна услышала имя — и сразу на стуле выпрямилась, как по команде. Глаза — большие, губы дрожат.

— Никитка?..
— Привет, бабушка.

Он подошёл — неуверенно. Как к незнакомой. Она не знала — обнять или нет. Он — тоже. В итоге она просто положила руку ему на плечо.

— А ты… как сюда?

— Мама с папой в Турцию уехали. Я нашёл адрес в старой записной книжке. Решил… просто зайти. Хотел давно. Там, в чате, все говорят, что ты «предала». А я подумал… ну, надо самому понять.

Вечером они сидели втроём. Никита ел бутерброды с колбасой, смотрел на старые фотографии и слушал.

— А это кто? — спрашивал он.
— Это твой дедушка. Мы с ним на теплоходе по Волге катались.
— А он… ругался?
— Ой, ещё как! Но потом всегда извинялся. Мужик был правильный. Только упрямый, как баран.

Никита рассмеялся.

— А можно я ещё приду?

— Конечно. Дом — он же не только из стен.

Галина Павловна улеглась спать с ощущением, которого не испытывала много лет. Не радость. Не покой. А чувство, что всё ещё может быть. Может быть, не идеально. Но — по-настоящему.

Никита начал захаживать всё чаще. Сначала — просто после школы, «по пути». Потом — с уроками. А там уже и ночевал пару раз: говорил, что у матери ремонт, пыль, спать негде. Но Галина Павловна понимала — не в ремонте дело. Просто хотел побыть в доме, где его ждут. Где к нему обращаются не сквозь зубы, не с раздражением, а с интересом.

Оля относилась к нему сдержанно, но тепло. Видела, как для Галины Павловны это важно, и не мешала. Даже помогала с домашкой — особенно по биологии.

— У тебя почерк лучше, чем у меня, — признался как-то Никита, глядя на её исправления.
— Так я левой рукой пишу, — рассмеялась она. — Специально тренировалась.
— Зачем?
— Чтобы с бабушкой можно было списки писать, когда правая у неё не слушалась.

Он молчал, потом сказал:

— Мама говорит, ты её обманула.
— Может быть, — сказала Оля. — Но я не квартиру брала. Я просто осталась, когда другие ушли.

Весной, в день Пасхи, Никита сам испёк кулич. В духовке, по интернет-рецепту, с кривым глазуревым крестом. Принёс в кастрюле, укутанный полотенцем.

— Чтоб тёплый был, — объяснил.
— Ну всё, — всплеснула руками Галина Павловна. — Жениться можно! Уже не пропадёшь!

Они ели, пили чай, спорили, как правильно: с изюмом или без, и смеялись. Галина впервые за долгое время чувствовала себя по-настоящему счастливой. Не из-за квартиры, не из-за «победы» над детьми. А потому что в доме снова звучал смех.

Но жизнь не бывает прямой. В мае Оле позвонили: её бывший муж попал в аварию. Ничего критичного, но он лежал в больнице в другом городе — и сын, Ваня, хотел его навестить.
— Он просит, чтобы я приехала, — сказала Оля, стоя у окна. — Не знаю, зачем. Говорит, что многое понял.
— А ты? — Галина Павловна смотрела прямо.
— Я, может, поеду. С Ваней. На пару недель. Навестить, помочь.
— И вернёшься?
— Не знаю. Может. Может, и нет.

Никита всё слышал. Молча сел за стол, уткнулся в телефон. Но потом поднял голову:

— Если вы уедете, я всё равно буду приходить. К бабушке.

Оля уехала. Дом стал тихим. Слишком.

Галина Павловна держалась. Она не была слабой. Никогда. Но пустота после ухода Оли — как выдернутая нитка из свитера: вроде цело, а уже не то. Никита стал приходить чаще. Сам. Без напоминаний.

— Ты не боишься, что мама узнает? — спрашивала она.
— Уже узнала. Кричала. Сказала: «Хочешь — живи у неё». Я и сказал: «Может, и буду».

Через месяц пришло письмо. От Оли.

«Галина Павловна, я подумала. Я уезжаю в Питер. Там предлагают работу в хосписе. Хорошая должность, жильё дают. Я долго думала, и решила — пора менять жизнь. Вы — лучшее, что со мной случалось за последние годы. Но я не могу быть при вас вечно. Я благодарна за всё. Надеюсь, вы не обидитесь.»

Сначала Галина Павловна обиделась. Сильно. А потом… поняла. Оля не предала. Она сделала всё, что могла. И ушла честно. Без фальши. Без корысти. Как и жила.

Через пару дней после письма она сказала Никите:

— Ключи у тебя есть. Если когда-нибудь решишь — приходи просто так. Без повода. Этот дом теперь твой, если ты захочешь. Не по документам. По-настоящему.

— Я не ради квартиры, баб. Я просто… мне тут лучше, чем там.

— Вот и всё, что надо.

Прошло время. Никита начал приводить девушку. Молоденькая, рыжая, с пирсингом. Звали Соня.

— Галина Павловна, — говорила она, — у вас тут уютно. По-домашнему. Как в кино.

А потом он как-то сказал:

— А может, я здесь жить буду? Вы не против?

— А твоя мама?

— Она не спрашивает. Ей всё равно.

Галина Павловна кивнула. Улыбнулась.

— Тогда оставайся.

Теперь по утрам она варила кашу не только себе. По вечерам — жарила картошку с луком и чесноком, как любил дед. На выходных они вместе стирали, сушили, смотрели сериалы и обсуждали, как неправильно всё устроено в жизни, и как всё равно в ней есть место чуду — когда кто-то остаётся рядом, даже если не должен.

Галина Павловна вышла на балкон, где сохли полотенца. Внизу — школьники играли в мяч. На лавочке сидела соседка Нюра, кормила кота. Весна вступала в права: тепло, солнечно, ветер пах тополиным пухом.

Сзади подошёл Никита, поставил рядом кружку с чаем.
— Баб, ты же знаешь, что ты всё правильно сделала?
Она посмотрела на него, прищурилась.
— Поздно мне уже думать, правильно или нет. Главное — живу. А это, внучек, уже немало.

Оцініть статтю
Додати коментар

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Переписала свою квартиру на медсестру
«Напишешь на брата дарственную»