— Миленький ты мой! Возьми меня с собой! – выводила Галинка, стоя на подоконнике. – Там, в краю далеком, буду тебе женой!
Сто раз крашенная уже рама, рассохшаяся и ненадежная, легко держала вес Галинки, которая опиралась на нее, ничуть не боясь высоты.
Третий этаж, высокие потолки, и мутные, давно не мытые стекла.
Как терпеть такое?! Непорядок. Должно все блестеть! Так мама велела.
Новую комнату матери Галинки дали совсем недавно.
Хорошая работница. Потому и дали. Такими кадрами не разбрасываются. А то, что ждали комнату эту Галя с мамой почти пятнадцать лет – так это мелочи! Кто-то и дольше ждет.
Зато, теперь – красота! Комната просторная, светлая, и окнами на юг. Не то, что в старом общежитии, где из окошка была видна стена соседнего здания, такая же серая и унылая, как жизнь Галинкиной матери.
Маму Галинка жалеет. Понимает, что у той, кроме работы да воспитания единственной дочки больше и нет ничего. Муж был. Галинкин папа. И уж так его Галинкина мама любила, что готова была хоть на край света за ним, да не пришлось…
Папу своего Галинка и не помнила совсем. Знала только по рассказам матери.
— Хороший он был… Очень добрый. Меня жалел. Молодой совсем, а все о ком-то думал. Вместо лодки резиновой, на которую год копил почти, купил мне сапожки и пальтишко новое. С песцовым воротником! Богатое… Я же из поселка в город приехала. Скромненько одета была. Мама, как могла, справила мне одежку, но у нее еще пятеро по лавкам, кроме меня. Откуда взять на такие наряды? Да я и не просила. Привыкшая была. Шарфик теплый, мамой связанный, варежки пуховые – и вперед! Молодость, она ведь и так хороша. А тут уже, в городе, с я отцом твоим познакомилась. Он на танцы приходил, и все в углу стоял. Подойти ко мне боялся. Я видная была. Ребята за мной бегали. А он – так себе. Серединка на половинку. Крепкий, но ростом маленький. С лица симпатичный, а девчата на него не смотрели почему-то. Да и хорошо! Мне достался. Жаль только, что недолго мы с ним прожили. Я тебя ждала, когда папа твой с другом на рыбалку поехал. Лодка у них там перевернулась… Друга спас, а сам… Осенью дело было. Замерз он сильно… Воспаление началось… А врачи, как ни старались, ничего поделать не смогли…
Галинка вытирала слезы матери, а сама думала о том, как жизнь их могла бы сложиться, если бы отец жив остался. И мама бы веселая ходила, и конфет хватало бы…
— Мам, а ты его любила?
— А как же, Галчонок?! Кто ж без любви замуж идет?! А, хотя, вру! Есть такие. Была у меня приятельница. Тоже на фабрике работала. И все мечтала, что уедет из городка нашего. Говорила, что хоть за черта лысого, а готова выйти, лишь бы увез он ее отсюда.
— Не нравилось ей здесь?
— Нет, дочь. Не нравилось. Работать она не шибко любила, а погулять, повеселиться – очень даже. А у нас тут какое веселье? Танцы да клуб. Вот и все праздники.
— И как? Вышла она замуж?
— Вышла. Очень уж красивая была. Вот и нашелся тот, кто согласился ее отсюда увезти. Командировочный какой-то. Приехал по делам на фабрику, а там она. Как увидел он ее, так и пропал! Женюсь, говорит! А та и рада, дуреха! Поженились они, значит, да и уехали. А потом, лет через пять, узнали мы, что мужа она оставила, потому, что тот на две семьи жил. Он ведь, поросенок такой, когда к нам в городок приехал, уже с другой женщиной не просто жил, а ребенка имел, хоть и не расписаны они были. Потом от нашей красавицы еще дочь прижил. А чуть погодя от той женщины еще сына. Так и жили бы, наверное, если бы не узнали друг о друге. Мужичка своего, одного на двоих, взашей прогнали, а сами детей перезнакомили и воспитывают их вместе. Даже живут рядом. Сменялись удачно. В одном доме у них квартиры теперь.
— Чудеса!
— Да не то слово! Вот тебе и расчет без любви. Хотя… Если бы она его очень уж любила, то кто знай, чего натворить могла бы в сердцах… А так… Живут. Детей растят. И работа теперь не в тягость, а в радость, потому, как помогает детвору кормить. Да и радости теперь у нее совсем другие.
— Мам, а я тоже твоя радость?
— А как же, доченька?! Самая распрекрасная радость! Спой мне, а? Порадуй сердечко.
Петь Галинка любила больше всего на свете. А все потому, что когда начинала она выводить любимую мамину песню, та словно расцветала. Разглаживались морщинки в уголках глаз, робко трогала уголки губ улыбка, и мама Галинки удивительным образом преображалась. Из уставшей, измотанной заботами женщины, вдруг превращалась в настоящую красавицу. Распускала косу, тяжелую, пышную, вела гребешком по волосам и тихонько подпевала звонкому голоску дочери, позволяя песне уносить все плохое, что накопилось на сердце.
А Галинка и рада стараться. Любимые мамины песни перепоет, потом свои, а после новую какую, из тех, что подушевнее. Знала, какие мама любит, вот и собирала.
— Опустела без тебя земля…
— Не надо эту, доча. Не хочу! – только раз всего и оборвала Галю мать. – Не всякое сердце такую песню вынесет. Моему тяжко… Прости уж…
И Галинка поняла. Хоть и маленькая была еще – восемь годков всего стукнуло на тот момент, а поняла.
Да и как не понять?! Не камень ведь! Ей папки тоже не хватает, хоть и не помнит она его вовсе, а что уж про маму-то говорить…
Грустных песен Галя больше не пела. Да и душевные перебирала, словно бусинки на нитке – какую для себя оставить и под нос мурлыкать, пока мама не слышит, а какую и в голос можно, чтобы душа развернулась, задышала да ожила снова.
И в детском саду, и в школе на утренниках – Галинка всегда впереди. Запевала. Учителям и просить не надо. Достаточно кивнуть ей, и вот уже в соседних классах подхватывают:
— Пусть бегут неуклюже…
А Галинка соловьем заливается, довольная.
В школьном хоре она первая певунья, а вот в музыкальную школу мама ее отдавать не спешила. Там инструмент нужен был, а денег на покупку не хватало. Хорошо еще, что соседка, тетя Ира, отдала Галинке аккордеон своего сына. Тот вырос уже и в армию ушел, а аккордеон остался.
Ух, как же рада была Галинка этому подарку! Гладила перламутровые бока, касалась легонько клавиш, мечтая, что научится играть и будет сама себе аккомпанировать. И чуть не разревелась, когда мама сказала, что принять такой дорогой подарок они не могут.
— Денег он ведь стоит, дочь. И немалых. Ирина со мной рядом за станком стоит. Знаю, сколько она получает. И помимо Гошки, который в армию ушел, у нее еще двое. Понимать надо!
К счастью, Ирина согласилась уступить аккордеон за небольшую сумму, и Галинка помчалась в музыкальную школу.
— Учиться хочу!
— Деточка, но мы не можем вас принять! Набор уже окончен на этот учебный год. Приходите в следующем.
Галинка сникла.
Как так?! Ведь она мечтала о том, чтобы учиться в музыкальной школе, а ее не берут?! Вот еще!
— Калинка, калинка, калинка моя! – разнеслось эхом по гулким коридорам.
Захлопали двери, оборвалась на полувздохе песня мамонтенка, которую выводил хор в большом зале, а дверь кабинета директора музыкальной школы, куда Галинку так и не пустили, распахнулась, и густой, звучный бас подхватил:
— В саду ягода малинка моя!
Сорвав овацию, Галинка с испугом уставилась на директора, а тот только усмехнулся:
— Что дрожишь, певунья?! Порадовала старика! Благодарствую! Учиться хочешь?
— Хочу!
Вот так Галинка сама себе путевку в жизнь напела.
Школу музыкальную она окончила с отличием и в училище в соседнем городе поступила легко. А вот дальше дело не пошло.
А все потому, что мама Галинки заболела. Не жаловалась, не хотела дочь тревожить, но, когда слегла – пришлось сознаться.
— Сердце что-то капризничает, дочь… Прости уж…
— Ну что ты, мамочка! Давай, я тебе спою, а? – гладя мамины похудевшие, натруженные руки, плакала Галинка. – Хочешь?
— Спой, соловушка… Спой…
— Нет без тревог ни сна, ни дня. Где-то жалейка плачет…
Глядя, как розовеет лицо мамы, как спокойнее становится ее дыхание, Галинка сама успокаивалась.
Хорошо все будет! Нельзя иначе!
Музыкальным работником в детский садик ее пристроила все та же тетя Ира.
— Поешь хорошо, играть на инструментах умеешь, детишек любишь – куда тебе еще-то?! Рядышком, да и график хороший. Маме твоей сейчас уход нужен. А там, глядишь, она на ноги встанет, а ты тогда что-то другое придумаешь. Тебе бы со сцены петь…
— Да где уж мне! – рассмеялась Галинка. – Я же рыжая, да еще и нос в конопушках! Разве такие певицы бывают?!
— И не такие бывают! – Ирина рассмеялась вслед за Галинкой, но смех этот был совсем невеселым.
Маму Галя на ноги поднимала долго. Почти год у нее ушел на то, чтобы та пошла потихоньку, а потом и к работе вернулась. Не на прежнее место, конечно. Туда дорога ей была заказана. Подруги матери подсуетились и пристроили ее в лабораторию. И спокойно, и не тяжко. В самый раз.
Жизнь снова заиграла, даря новую мелодию Галинке, и та повеселела. А тут еще и комнату им с мамой новую дали. То-то хорошо!
— Миленький ты мой…
Галина завела было последний куплет привязавшейся с самого утра песни и чуть не грохнулась с подоконника, когда чей-то голос под окном пропел в ответ:
— Милая моя, взял бы я тебя…
Трухлявая рама хрустнула как-то по-особенному, подалась под плечом Галины, которая повернулась посмотреть, кто ей подпевает, и девушка, ахнув, полетела вниз, все еще сжимая в руке медную ручку.
Яблоня, растущая под окном нового Галиного жилища, приняла на себя первый удар. Галинка скользнула по веткам, обдирая руки и ноги, и угодила прямо в объятия того, кто ей подпевал.
— Ух, какая красота! – только и успела услышать она, перед тем, как мир вокруг померк.
А где-то далеко-далеко кто-то запел маминым голосом:
— Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла…
Очнулась Галинка уже в больнице. Рядом сидела мама.
— Горюшко ты мое! Как тебя угораздило?! – ахнула она, когда Галинка открыла глаза.
— Мам, где он?
— Кто, доченька?!
— Тот, кто поймал меня!
— Ах, Гошка! В коридоре. Ждет, когда ты в себя придешь. Позвать?
Галинка аж подскочила.
— Нет! Я лохматая!
— Ох, дочка! Тоже мне, проблема! Главное, что живая!
Свадьбу сыграют через полгода.
И рыженькая невеста, солнышком сиявшая в загсе, не выдержит, разревется, приведя в ужас фотографа и вызвав улыбку у матери и свекрови, а потом раскинет руки, словно желая весь мир обнять и запоет:
— Миленький ты мой, возьми меня с собой!
Гости рассмеются, а мама Галинки покачает головой:
— Ох, певунья! Репертуар тебе менять пора!
— Скоро, мамочка, скоро! – улыбнется в ответ Галинка. – Вот, на колыбельные перейду, тогда и посмотрим, как ты мне подпевать будешь!
