– За кем буду-то? Доброго вам…
– Вот, за Леною. Трое нас ещё, – ответила баба Нюра, – А вон и Семёновна бегит. Смотри, как бегит. Того и гляди поскользнется… Боится, что Алька ее обгонит.
На первом хрустком ноябрьском снежке, ещё по утренней темноте, перед сельпо собрались деревенские бабоньки. Они кутались, кто в простые телогрейки, кто в пальто с пушистыми воротниками, постукивали валенками – дыша утренним белым морозным паром. Они ждали автолавку.
Лизавета пришла четвертой. А уж за ней собралась целая толпа.
Приезжала автолавка в деревню два раза в неделю. Но по вторникам привозила только продукты. А вот сегодня, в субботу – ассортимент товаров был поболе.
– Верке моей сказали, что на базе ревизия у них. Сегодня может чего и выкинут.
Бабы в очереди не стояли, толпились кучкой. Пришли загодя, чтоб посудачить, разузнать новости односельчан. Тут все друг друга знали, и о друг друге тоже знали. Уж давно сложились свои отношения, перехваченные, как штопкой – прочной нитью долгой жизни в одной большой деревне, с давней дружбой и ненавистью, с благодарностями и застарелыми обидами, с добрыми связями и мелкими размолвками.
Лизавете нужны были сапоги для дочки. Вымахала она уж выше ее ростом и ногою больше. Хотела Лиза и ее утром притащить сюда, но, глядя на теплое тело раскинувшейся в постели Наташки, передумала. Не факт, что сапоги привезут, да и знает она ее ногу – возьмёт и без нее.
Баба Надя, Лизаветина соседка, пришла позже других. Была она стара, к автолавке ходила уж редко, но сейчас шла, опираясь на клюку, осторожно ступая по белой припорошенной дорожке.
Обычно Лиза прихватывала и ей продукты, или Татьяна, продавщица автолавки, бегала к ней с продуктами сама. И не только к ней, таких старушек по деревням было немало. Но сегодня, как объяснила баба Надя кумушкам-соседкам, решила она пройтись, потому что чувствует себя хорошо, воздух «больно вкусный», да и «Танюшку жалко – все ноги истоптала, к ним бегая».
– Да взяла б я Вам, баб Надь. Чего Вы… Холодно ведь, – говорила ей Лиза.
Надежда отмахивалась.
– Да ты, Надежда, слабо оделась-то. Тужурка-то, чай, и не греет, – встретила старую свою приятельницу чуть более молодая Клавдия Степановна. Была она одета в драповое пальто с меховым песцовым воротником, и своим несравнимым с Надеждой видом несомненно гордилась.
Степановна была всегда шустра, и, казалось, с возрастом активность ее только возрастала. Пришла сюда она нынче пятая, за Лизой.
– Да ниче. Потерплю…, – ответила баба Надя.
– Нас ведь уж и тело-то не греет, износилося… Достоишься ли?
– А идите вперёд меня, я пропущу,– предложила Лена, молодая ещё мать четверых детей.
– И верно, идите, баб Надь…, – предлагали в очереди.
– Так тогда и бабку Дусю вон пускайте, давайте всех тогда пускайте! – возмутилась Семёновна.
– А я тогда за кем буду? – уже сбились следующие.
– Нечего очередь бить, запутаете ща всех…, – возмущались другие бабоньки.
– Не нужно, постою я. Специально и пришла, чтоб погулять, – голос бабы Нади был гортанный, громкий – услышали все.
И вопрос был закрыт. Осталось всё, как есть.
Баба Надя была не болтлива, в меру горда, жила особняком. В деревне ее считали слишком уж важной. Особенно так считали ее ровесницы, которые знали о ней всё, которые любили посудачить откровенно, поплакаться и хвастнуть, и совсем не понимали молчаливую неболтливую соседку.
Был у бабы Нади сын. Но он уж много лет назад не вернулся из армии. Как ушел, так и остался где-то в неведомых краях. Поговаривали разное. Некоторые утверждали, что его уж нет в живых, а мать не хочет в это верить, другие, что обижен на мать и приезжать не хочет, третьи – надеялись, что сын в конце концов все же вспомнит о матери. Надежда о сыне не говорила ничего. Отмалчивалась.
Одета сейчас баба Надя была плохонько – в плюшевую потертую жакетку, с виду, ничуть уж не греющую, на ногах – вязаные носки и калоши прямо на них.
– Едет, едет!
Вдали показался фургон автолавки.
– Ой, а Петька-то где, – всполошилась баба Нюра, –
Она стояла первая.
– Так ты, Нюра, всю лавку чё ль скупить решила? – смеялись бабы.
– А вот че мне надо, то и возьму. Приходили б вперед!
– Да тебя не обгонишь, как не беги, – бабы шутили, баба Нюра отмахивалась, обижалась и отворачивалась.
Зелёный фургон автолавки катил все ближе по белой дороге. Подъехал совсем близко и лихо развернул так, что бабы слегка шарахнулись.
– Вот Серёга шальной!
Водитель улыбался. Продавщица автолавки Татьяна, сидящая с ним рядом, его поругивала.
– Здравствуй, Таня, здравствуй, – вразнобой запели бабоньки, – Чем порадуешь? А калоши есть? А ткани привезла?
Серёга, всё ещё улыбаясь, распахивал задние дверцы фургона.
– Не давите, бабоньки, не давите. А то жена не поймет.
– Порадую, порадую, – отвечала Татьяна, – Много товару сегодня. Только всё не отдам. По точкам распределила. Сразу говорю… И в Иванкове не дала. Если б дала, вам бы уж вообще ничего не привезла. Вот и вам всё не дам, мне ещё после вас в пять точек ехать.
– Ох, где ж Петька-то? – оглядывалась Нюра.
– А ты возьми, да Ленку пропусти, смотришь, и Петька твой подбежит, – советовали ей.
– Ща… Тебя послушала…, – поджала губы Нюра, она высматривала сына.
Татьяна выкладывала на стол товар. Перечисляла.
– Настольные лампы есть, кастрюли и посуда. Ох уж, тарелки-то по нашим буеркам возить – забота одна, паковали паковали… Тапки, калоши. Дам по одному товару только. Калоши – двое. Сапоги выложу все для размера, но продам только двое, так и знайте. У меня их всего десять пар было, двое в Иванкове отдала. Пальто есть стёганое. Два отдам, больше даже не просите. Деньги погожу, под запись. Сами туж решайте – кому. А ещё паутинка пуховая… тоже только два платка продам.
Она доставала и доставала товар, выкладывала на стол — прилавок, рассказывая, что достает.
– Так, а может хлеб сначала дашь? Мне вот ничего, кроме хлеба и не надо, – крикнула Шура Балакирева. Стояла она в конце очереди-толпы.
– Это уж сами решайте, – ответила Татьяна.
Толпа пошумела и решила, что пусть всё по очереди будет. Многим тут нужны были лишь продукты, многие ещё не решили, что вообще будут брать. В общем, неразбериху устраивать не хотелось.
Но стоящие впереди уже протягивали руки за товаром.
– Погодите, погодите. Давайте по очереди, первые двое возьмут, а уж потом…, – Таня ещё не всё выложила.
– Так у нас тут всё Нюрка да Семеновна сейчас и заберут. И сапоги, и пальто, и шали. Вон уж Петька с тачкой на подходе. Давайте по одному или два товара в руки. А то нам вообще ничего не достанется, – предложил кто-то с конца очереди.
– Как решите, так и будет. Я не против, – ответила продавщица, открывая коробку с тапками.
– Так и решим. Одну посудину в руки, одну одёжину и одну пару обуви, – предложила Галя Самойлова, высокая женщина, молодая пенсионерка, вернувшаяся в деревню не так давно.
Почти все поддержали.
– Это как это – одну пару, – обернулась Лена, стоящая в очереди второй, – А у меня детей четверо, и все с обуви повырастали. Так что?
– Ну, детское-то бери. Разе мы против? Но ведь и нам надо. Моим двоим ниче не достанется… А до города… сама знаешь. Да и нету ничего там на прилавках-то. Ездили уж, знаем. Все по своим да по нашим у них расходится.
– Приходили б первые! – вставила Нюра.
– Вот-вот, – кивала Семёновна.
– Детского немного у меня, – сказала Татьяна, – Вот бурки, да панамки. Прям, сезон на панамки-то…. Игрушки есть.
Лизавета запереживала. Эх, зря Наташку свою не разбудила… Есть сапоги на нее. И в очереди она четвертая. Неужто до нее заберут? Черные, кожаные, высокие, с металлической шпорой сбоку красовались они на прилавке. И размеры есть. И цена нормальная. Ей бы тридцать восьмой. Взяла б сразу, не мерявши. Но Татьяна сказала продаст сапог двое. Эх, чуток бы пораньше встать!
– Бабоньки, баб Нюр. Сапоги бы Наташке моей. Мечтает девчонка. В калошах-то и валенках стыдится. Все, говорит, в сапогах, а я…
– И моей Светке надо, Лиз. Посмотреть надо, – ответила Лена.
– Я не буду брать, Лиз. Мы потратились нынче, угля взяли с пенсий наших, – поохала тетя Зина, стоящая перед Лизой.
Баба Нюра уже держала сапог в руках, рассматривала.
– Пальто покаж, – просила продавщицу.
Татьяна развязала замотанное бечевкой пальто, оно мигом распрямилось и все ахнули. Мелко стёганое, оттенка морской волны, красивой строкой прошитое, с бронзовыми пуговицами и пушистым воротником из рыжего енота. Смотрелось оно в руках Татьяны великолепно. Она и сама засмотрелась.
– Себе б взяла! В Иванкове мигом забрали два.
– Так и у нас заберут. Кто б взял? Руки поднять! – вдруг скомандовала Галина и первой подняла руку.
Руки подняли почти все. Даже баба Надя медленно и скромно подняла руку.
– Ну, вот те и на! – покачала головой баба Нюра, нервно складывая в сумку хлеб, – А я первая. Так что – не имею права взять? Захочу и возьму. Устроили тут… партком.
– И верно, – поддержала ее Семёновна, и потихоньку уж спрашивала впереди ее стоящих, – Девоньки, а вы будете пальто-то смотреть?
Обращалась она к Лизе и Лене. Про Зину и сама догадалась – не будет. Если тетка Нюра пальто возьмёт, так ей второе достанется.
– Я нет, наверное… Я – детям, – ответила Лена…
– А мне б сапоги Наташке…, – размышляла Лиза.
– По очереди все! – громко объявила тогда Клавдия Семеновна, – Пусть Нюра берет, что хочет. И я возьму, никому ниче уступать не буду. Придумали тоже…
Баба Нюра уж держала пальто в руках, вертела, рассматривала подклад.
– А я предлагаю решить, кому оно нужнее, – глядя на Нюру, продолжила свое импровизированное собрание Галина.
И все поняли, против кого собрание.
– И верно, Нюр. Тебе-то зачем оно? Вон у тебя какое добротное, новое, – Алька Веденеева стояла за Семеновной.
– А это не тебе решать надо или нет? Може ей надо…, – заступалась Семёновна, извлекая свою выгоду.
– И ты возьмёшь, да? Так ведь вот у тебя, новое…И полушубок у тебя есть, недавно хвасталась, что Нинка тебе подарила.
– А это не твое дело. Захочу и возьму. Перед тобой стою…
– Конечно, бежала-то как, спотыкалася…
Семеновна хотела ответить покрепче, но ее перебили.
– Не ругайтесь, бабоньки. А я считаю, бабе Наде нужно. Вон у нее жакетка одна плюшевая, – вставила Вера Николаевна, школьная учительница, – Предлагаю голосовать.
– Я– за, – метнула руку Лизавета.
– Какое голосовать? Какое? Чай не на собрании, – Возмущалась Нюра, кричала Семёновна.
– Голосовать, голосовать. Я за то, чтоб бабе Наде пальто. У нее нет никого, а у Семеновны Нинка в городе, и тут – Катерина.
– Голосуем?
– Я вам покажу, голосуем! Где это видано, чтоб по очереди товар не отдать!
– Да не нужно мне. В этом доживу, – уж махала рукой Надежда.
Бабы раскричались, разнервничались. Кто-то сказал, что пальто молодежное, старухам такое брать незачем. Женщины постарше возмутились.
А тут ещё Татьяна развернула перед Нюрой белую паутинку – платок удивительно красивой вязки. Все начали кричать, что тому, кто взял пальто – платок не давать. И уж ничего более, кроме продуктов – не давать.
– Татьяна, говорю же хлеб сначала дай, а уж потом хоть уголосуйтесь.
– Чего это я не могу взять и пальто, и шаль? Имею право… И сапоги давай…
– Тань, сапоги мне тридцать восьмого отложи, а…, – просила Лиза.
– Таня, не давай Нюрке ничего… Она уж свое взяла, пускай валит…
Толпа распетушилась. Дошло до того, что Галина влезла перед прилавком и не давала взять бабе Нюре и пальто, и платок вместе. Велела выбирать что-нибудь одно.
Стоял гвалт, Татьяна и та растерялась, безуспешно пыталась навести порядок. Уж не понимала, как и торговать.
И тут громогласно пробасил Сергей!
– А ну, молчать! Разговоры в строю! – и все разом притихли. Весельчак Сергей вдруг стал грозен, – Отошли все на шаг от прилавка! – и все повиновались, – Все по очереди! Чего берут, то и даём. Не на собрании.
Семёновна кивала:
– Верно, верно, Серёж.
Татьяна спокойно начала торговать, отсчитывать сдачу, записывать в тетрадь долги.
Нюра пальто взяла, и паутинку взяла, и сапоги тоже… Набрала всего столько, что Серёга помогал ей все в сторонку снести. Вторые сапоги забрала Лена. А еще взяла бурки детям, посуду и тапки.
Лизавета так расстроилась, что уж ничего и не хотела. Оглянулась на соседку свою – бабу Надю. Она стояла в конце очереди, втянув голову в ворот куцей жакетки.
– Молодец, Серёжка, молодец, – шептала Семёновна, – Быстро порядок навёл. Пальто возьму, может себе, а может Нинке. Хоть и есть у нее, синее, красивое. Но возьму…
Вторую, последнюю для их деревни паутинку забрала Зинаида.
– Сапоги, Тань, не дашь?
– Все. Лимит сапогов на точку исчерпан. Вот тапки, калоши берите…
Лизавета взяла настольную лампу, продукты, начала выбирать тапки.
Семёновна стянула свое пальто, положила на прилавок.
– Пальто, Тань, какой мне размер-то, как думаешь?
– Погодите. А Вы пальто не берете? – спросила продавщица Лизу, стоящую впереди.
И тут вдруг Лизавете так обидно стало! За себя, за бабу Надю…
Говорите, по очереди? Ах, по очереди…
– Беру. Почему это не беру?
– Ну, тогда последнее уж продаю. Простите, – сказала Татьяна Семеновне.
– Ты ж сказала, не надо тебе? – округлила глаза та, глядя на Лизавету.
– Так мне и не надо. А ну-ка это и дайте.
Татьяна протянула ей пальто, которое хотела уж примерить Семеновна. Лизавета кивнула, взяла пальто и направилась к бабе Наде в конец очереди.
Все притихли, смотрели на Лизу.
– А ну, накинь, баб Надь.
Пальто надели прямо на тонкую ее тужурку. Было оно великовато. Татьяна метнулась вглубь фургона, быстро нашла на размер меньше.
– Это как это? Она ж вон где стоит, – показывала на Надежду Семеновна, – Моя очередь.
– Так ведь не Ваша ещё, очередной берёт. Что я сделаю, – развела руками продавщица.
Второе пальто подошло идеально.
– Не снимайте, баб Надь. Вон как тепло, ярлык я спрячу,– сказала Лизавета, застегивая пуговицы.
Баба Надя лишь кивнула, – было ей неловко, что стала центром всей этой истории, а ещё встал у нее в горле ком слезной благодарности соседке Лизе. Такое пальто…такое… И не мечтала. Плечи охватило оно тёплыми объятиями, коленки перестал обдувать ветер, уши и щеки закрылись теплым воротом.
– Лиз, а денег-то хватит? – тихонько спрашивали бабоньки в очереди, – А то добавим.
– Хватит. И у бабы Нади есть деньги на пальто. Знаю я … Рассчитаемся.
Лиза взяла бабе Наде и продукты, пошли они к домам своим вместе. Баба Надя – в новом пальто.
Толпа притихла. Уж никто не шутил, не рассуждал о товарах, охватило всех какое-то другое потаённое в душах, но проснувшееся вдруг чувство. Его невозможно передать словами, невозможно описать. Оно подкатывало к горлу, одновременно будоражило каждого и делало всех какими-то сопричастными к великому. Оно было наиважнейшим, оно было общим для всех.
Вот только как это чувство называлось, никто не знал…
– Бабоньки, тушенку кто брать будет? А то последняя… Ты, Валь. Ну бери бери, оставлю. У меня ещё куры щипанные лежат.
– Душегрейку эту бабе Вере оставьте. Или я возьму для нее. Пусть деду возьмёт. Спина у него больная.
Баба Нюра дождалась сына. Он говорил громко, весело, рассказывал, как уснул опять после того, как мать его разбудила.
– Ух ты! Чего у нас? Праздник что ль? Набрала -то! Набрала…
Нюре было неловко, она косилась на баб и цикала на сына. А потом вдруг обернулась ко всем.
– Бабоньки, простите уж. Может кому надо пушинку-то? Так отдам.
– Ты лучше пальто отдай вон Семеновне. А то пропадет, замёрзнет за зиму, – не могли не подковырнуть бабы.
– Не надо мне. Не замерзну! – тут же вставила Семёновна, – Чего у меня носить что ли нечего?
Пушинку все же взяла Алька. Для матери взяла, в подарок.
Лиза погоревала дома, что не достались ей сапоги, пожалилась Наташке. Та расстроилась не сильно, а за пальто бабе Наде расхвалила.
– О, мам, это шедеврально!
А во вторник, когда приехала опять Татьяна с продуктами, спросила Лизу – возьмёт ли продукты бабе Наде, и, накладывая товар, шепнула:
– Не взяли сапоги-то?
– Да нет, – махнула Лиза.
– Тридцать восьмой ведь? Поди, там в кабине коробка. Выпросила на базе. Серёге деньги отдай.
Хрустел снежок под ногами, валил хлопьями с неба. Лиза с коробкой подмышкой, забежала к бабе Нюре – занести ей риса, сахара, хлеба, что взяла для нее в автолавке. Сегодня было скользко, поэтому баба Надя идти не решилась.
Только Лиза и знала, насколько одинока баба Надя. Сын ее попал после армии в места заключения, да там и умер. Лишь однажды в болезни сказала ей об этом соседка. Лиза не проболталась никому.
Баба Надя ждала Лизу во дворе. Стояла, опираясь на клюку, в теплом мелко стёганом пальто оттенка морской волны с воротником из пушистого рыжего енота. Стояла и счастливо смотрела на порхающие хлопья снега.
И все деревенские, кому встречалась она в этом пальто, тепло приветствовали и счастливо улыбались, вспоминая то самое неназванное никем чувство …
