Паша глубоко вздохнул и, посверлив взглядом тарелку с супом, обратился к маме:
— Мам, я буду худеть.
От неожиданности Валентина Дмитриевна даже ахнула.
— Сыночка, ну куда тебе?! Зачем? Ты у меня хороший, здоровый, сильный мальчик… Зачем худеть?
— Ну мама-а-а… Я хочу худеть! И буду худеть! Меня одноклассники достали уже: толстый, толстый… — сын горестно всхлипнул и потянулся к хлебнице: супа осталось уже на донышке, теперь оставалось все досуха высушить и собрать остатки. К процессу поедания супа Паша, «сыночка» Валентины Дмитриевны, относился очень серьезно. Ведь о чем еще думать, как не о себе, а если и думать о себе, то в первую очередь желудком!
— Ну хорошо, Пашечка, хорошо… Никакой ты не толстый, только не расстраивайся!
— Сегодня же на пробежку пойду! Нет… Завтра.
Валентина кивнула, потрепала пухленькие щечки сына и с тяжелым сердцем принялась мыть посуду.
Жили они вдвоем — Валентина да Пашка. Отец Паши, как молодёжь говорит, «вышел за хлебом», но что Валентине, что Паше — это в целом не мешало. Мальчик вырос балованным, отъелся и теперь ходил переваливаясь, как гусёнок.
А Валентина, повар в городской столовой, была только рада, и всегда говаривала, что хорошего человека должно быть много, а уж такого золотца, как Пашенька, и подавно.
И ни о каких пробежках, по мнению моющей посуду Валентины Дмитриевны, и речи быть не могло. Стоило Паше проявить какую-нибудь инициативу, как в глазах любящей матери-наседки ее обычно «сильный и здоровущий сын» сразу становился «слабеньким и нездоровым мальчиком», а спорт таким, как известно, противопоказан.
И вообще, он вреден и делает людей калеками, посмотрите на профессиональных бегунов в возрасте. Так, по крайнее мере, считала (или хотела считать) Валентина Дмитриевна.
Но так как запрещать что-либо Пашечке она не привыкла, надо было действовать хитрее. Она домыла и вытерла последнюю тарелку, положила губку на место, поправила платье и заторопилась в магазин. Завтра ей надо быть во всеоружии. А может, уже сегодня вечером!
Пока Паша смотрел телевизор, Валентина успела не только сходить в магазин, но и незаметно убрать его кроссовки с обувной полки в корзину с грязным бельем. Пока до них дойдет очередь (а уж она постарается, чтобы очередь дошла нескоро), пройдет еще кучу времени, и глупая идея с пробежками и прочим вредным спортом улетучится из мыслей Пашечки еще в более дальние края, чем те, из которых она пришла.
Занимаясь этим, Валентина Дмитриевна заодно успела распаковать и разложить пирожные, печенья, конфеты и прочие лакомства на столе так, чтобы смотрелось особенно аппетитно. Чтобы глаз было не оторвать, и сразу хотелось закинуть что-нибудь в рот!
Когда настало время послеобеденного полдника, и Валентина Дмитриевна стала звать сына, валяющегося в гостиной на диване, пить чай, оказалось… что вовсе он и не валяется.
Паша сидел, тщательно выпрямив спину, и выполнял дыхательную практику под чутким надзором невидимого диктора со спортивного канала.
— Сегодня все-таки решил начать… — несколько смущённо произнес он и торопливо, не давая пораженной матери вставить слово, добавил: — И бегать я сегодня пойду! Мне Коля позвонил, зовет… На школьный стадион пойдем. Вот сейчас подышу и пойду. Побегу!
Валентина, так и вставшая на пороге от удивления, не сразу нашлась с ответом.
— А там чай… С зефирками, с печеньками… Твоего любимого целый пакет… Полдник же, Пашенька! — в голосе матери зазвучали уже умоляющие, жалобные нотки.
— Да я после пробежки, мам! Перед бегом нельзя нагружаться!
Дыхательные практики закончились, и Паша побежал одеваться к себе в комнату. Валентина Дмитриевна устало осела на диван и поохала от горя и волнения. Оставалась одна надежда — спрятанная обувь.
Пропажу сын обнаружил быстро.
— Мам! Ма-а-ам! Где кроссовки мои?
Валентина Дмитриевна, тоже присевшая посмотреть телевизор, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, вложила все свои актерские способности и надежды в ответ:
— На полке, сынок! Нету, что ли?
— Нету!
Валентина Николаевна встала и, не торопясь, успокаивая свое волнение, добралась до прихожей. С озабоченным видом просмотрела все два раза под недовольное сопение любимого сына и вынесла свой вердикт:
— И правда нету! Может, в школе оставил?
— Нет, я приносил! Помогай искать! Мне идти надо, блин…
Эти слова положили начало масштабной поисковой операции по квартире. Обыскали комнату, прихожую, кухню, гостиную, заглянули в кладовку, пошли по второму кругу… Валентина Дмитриевна старательно отвлекала сына от ванны с корзиной, в которой, качественно зарытые под целой грудой вещей, покоились кроссовки.
Настроение Пашеньки же насчет злосчастной пробежки менялось строго по теории пяти стадий горевания.
Легкое раздражение первой стадии почти сразу перетекло к гневу второй — повлияли бесконечные звонки друга, что ждал его на улице.
Оттуда Паша под чутким наблюдением цокающей мамы, твердящей, что он просто в школе обувь оставил, пришел к стадии торга и на самом деле засомневался.
А следом, конечно, Пашка расплакался, в последний раз позлился, на всякий случай обиделся на маму, но, впрочем, несильно, и, плюнув на все, пошел запоздало полдничать. Принятие было достигнуто.
Это была полная, сокрушительная победа, пусть и высокой ценой. Валентина Дмитриевна чуть в ладоши не захлопала, когда сын, наконец, ушел ставить чайник. А сама задумалась, что теперь делать со спрятанными в корзине кроссовками.
Но, решив, что Паша все равно по своей воле сам туда никогда не заглядывает, она с улыбкой вошла в кухню и стала разливать чай по кружкам, размышляя вслух о возможном местоположении злосчастной обуви. Паша только злобно фыркал где-то рядом.
— Ну ничего, Пашенька, ничего… В школе посмотришь, найдешь, завтра побегаешь… А может, вообще ну его?
Пашенька все так же дулся и молчал. День, так лениво тянувшийся и так разогнавшийся к вечеру, наконец, кончился, уступив место длинной, хитрой ночи. Хитрой она обещала быть из-за особенного плана Валентины Дмитриевны.
Последнюю улику, указывающую на подрывную деятельность вокруг пробежки, изначально было решено уничтожить. Но уничтожать стало жалко, и Валентина Дмитриевна, сдерживая улыбку во время чаепития с сыном, решила поступить проще. Спрятать кроссовки в шкаф на неделю-другую, и когда тяга к спорту у сына пройдет, достать, положить на полку и вместе с сыном удивляться, как же все-таки так странно получилось.
Особенное удовольствие в этом плане для нее заключалось в том, что именно Валентина Дмитриевна планировала говорить сыну. Десятилетнему, взрослому пацану, пусть и слегка наглому, но в общем неглупому, Валентина Дмитриевна планировала сказать: «Барабашка утащил».
И вот, когда воображаемые напольные часы пробили полночь, Валентина аккуратно прикрыла дверь к себе в комнату и отправилась завершать начатое. Шаг за шагом, на цыпочках, стараясь не скрипнуть половицами, она добралась до цели, достала кроссовки и вышла из ванны.
Последний рывок до шкафа в ее комнате, небольшой скрип при открытии дверцы верхней полки, запоздалое «Ой!» Валентины Дмитриевны, и… Невероятный грохот прорезал тишину ночной квартиры.
Так и держа в руках кроссовки, Валентина дивилась открывшемуся зрелищу.
— Да это же мой… А это…
На полу вперемешку лежали ее спортивные костюмы, гантели — легкие и потяжелее, несколько грамот и медалей, набор резинок и несколько книжек спортивной направленности, в том числе и «Мастерство бега». Все это было давным-давно заброшено на верхнюю полку векового шкафа. И туда же отправились и любовь к занятиям, и все воспоминания об этом.
Наклонившись, Валентина Дмитриевна подняла фотокарточку, выделяющуюся среди остальных вещей какой-то особенной, понятной только чувственным людям, яркой и сильной «аурой». На ней была запечатлена она, молодая красивая студентка, только что выигравшая для своего университета вместе с командой золото по эстафетному бегу.
Улыбаясь и перебирая артефакты юности, Валентина Дмитриевна не сразу заметила сына, дикими глазами наблюдающего за этой сценой из дверного проема.
— А, Пашенька… Я твои кроссовки нашла. Завтра в них побежишь.
И Валентина Дмитриевна неожиданно ярко и молодо ему улыбнулась.
