— Мы попробуем ещё раз? — Павел наклонился над бумагами с результатами анализов, но Людмила уже всё прочла по его лицу. — Или… может, всё-таки поговорим об этом серьёзно?
— Сколько можно пробовать, Паша? У нас всё хорошо. Мы любим друг друга. Но каждый раз, когда я слышу от врачей вот это «извините, но…», мне хочется сбежать. Не от тебя. Из кабинета.
Им было по тридцать лет, вместе — уже десятый год. Они успели купить квартиру в ипoтеку, сменить по две работы, завести кота и потерять надежду. Беременность у Людмилы случилась лишь однажды, на втором году брака. И закончилась на девятой неделе.
Они перепробовали всё: от лекарств и ЭКO до монастырей и какого-то сбора трав от бабки из Тулы. У обоих по медицинским справкам всё идеально. Но результат был один: стабильная одинокая полоска.
— А если усыновить? — прямо спросил Павел однажды.
Она чуть не расплакалась. Людмила и сама об этом думала, но боялась сказать, боялась, что он ответит: «Чужой ребёнок — это не моё». А он сам предложил. И этим будто снял с неё десятилетний налёт сомнений и пустых ожиданий…
Они решились не сразу. Документов было много, проверок — ещё больше, а уж сколько времени занял поиск ребёнка… Детей на всех желающих не хватало.
Через год им наконец разрешили забрать годовалого мальчика по имени Саша. Людмила не могла поверить, что теперь у неё есть сын. Маленький, с серыми глазами и ямочкой на подбородке, точь-в-точь как у Павла.
Мама Людмилы, Алла Николаевна, восприняла усыновление спокойно. Она и сама была детдомовской и всегда говорила:
— Родство — это выбор. Кровь ничего не значит. Важны любовь и ежедневный труд.
Свекровь же…
Сергей Павлович, отец Павла, умер давно. А вот Татьяна Артёмовна, его мать, была женщиной с твёрдыми взглядами и колючим языком. Первое время она визжала, как кипящий чайник.
— Вы что, с ума сошли? Детей aлкашей в дом тащите!
Муж сначала молчал, потом — пытался объяснять, но в какой-то момент не выдержал.
— Мама, не лезь. Это наша семья. Мы сами решим, кто нам родной, — сдержанно, но с лёгким раздражением ответил ей Павел.
После этого её как ветром сдуло. Муж общался с ней отдельно, к сыну не подпускал. Он выбрал сторону, и Людмила была ему благодарна.
Прошёл год, второй, третий… Саша участвовал в городских конкурсах по рисованию, научился читать по слогам, любознательно заполнял весь эфир бесконечными «почему».
Слова «беременность» и «попробуем ещё раз» наконец ушли из их лексикона. Они просто жили. Просто были счастливы.
Потом с Людмилой стало происходить что-то странное. Сначала она подумала, что устала. Потом — сбился цикл, но у неё и раньше такое бывало. Когда начала набирать вес, списала на сладости. Но в один день она проснулась и поняла: это не просто усталость. Это что-то стрaшное.
— Я записалась к врaчу, — сказала она мужу. — Мне кажется, что-то не так.
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Да нет. Но у меня… Не знаю… Живот стал как-то по-другому ощущаться. Но не болит.
Она ждала диaгноза. Готовилась к худшему. Но вместо этого услышала:
— Поздравляю. Вы беременны. Четвёртый месяц.
Она переспросила трижды. А потом — отключилась. Не упала в обморок, просто мир на мгновение растворился. Они столько старались, вложили столько сил, а сейчас это вдруг произошло совершенно спонтанно.
Павел узнал вечером. Сначала молчал, потом обнял, потом — заплакал. Она впервые видела его таким. Он просто уткнулся лицом ей в живот и всхлипывал, словно ребёнок.
— Это чудо, Люда. Второе чудо. Сначала Саша. Теперь это.
Свекровь немного смягчилась. Даже пришла с тортом.
— Бог всё-таки услышал. Родной сын — это другое, — уверенно сказала она. — Теперь всё будет как надо.
Людмила сдержалась. Раньше она бы огрызнулась, но сейчас ощущала какое-то блаженное спокойствие, отстранённость от нравоучений свекрови, завёрнутых в мягкий бархат.
Беременность протекала без сюрпризов. Даже врачи дивились, как у неё, после стольких неудач, всё идёт идеально. Павел был очень внимательным: покупал витамины, приносил её любимую пастилу, укрывал одеялом, когда она засыпала на диване. Мама тоже принимала участие: водила Сашу в садик, взяла на себя часть готовки.
А Саша… Саша был прелестью. Он не обижался, не капризничал. Каждый вечер он гладил мамин живот и разговаривал с малышом.
— Богдан, это я — твой брат. Скоро ты родишься, а я буду тебя учить, — гордо заявлял мальчик.
Людмила старалась не расплакаться от счастья. Саша любил брата уже заранее.
Роды прошли легко, без осложнений. После выписки жизнь будто ускорилась. Богдан требовал всего: внимания, еды, сил. Но Людмила и Павел старались не обделять старшего. Они читали Саше на ночь, играли с ним, гуляли, строили башни из кубиков. Он ни разу не услышал фраз в духе «потерпи, ты же старше».
Свекровь стала появляться чаще. Она приносила пирожки, помогала с уборкой, иногда нянчила Богдана, чтобы Людмила могла хотя бы принять душ. Казалось, что она изменилась. Или научилась притворяться. Павел относился к ней сдержанно: позволял присутствовать, но всё ещё не пускал к старшему сыну. Впрочем, она и не рвалась.
— Может, твоя мама стала мягче? — как-то спросила Людмила.
— Нет, — сухо ответил Павел. — Она просто притихла. Не расслабляйся.
Однажды, когда муж уехал за покупками, Татьяна Артёмовна осталась с невесткой на кухне. Дети спали, в квартире было тише обычного. Свекровь наливала себе чай и как-то оценивающе смотрела на Людмилу.
— Люда, я вот подумала… Ты только не обижайся, — начала она мягко, но под этой мягкостью пряталось каменное дно. — Ты ведь понимаешь, что родной сын — это родной. А от осинки… Знаешь, всякое может быть.
— Вы к чему это всё?
— Да к тому, что вы с Павлом молодцы. У вас теперь свой сын. Богдан. Он ваш, кровный. И я вас поздравляю. Но вот зачем вам тот детдомовский? Он же чужой. Отдайте его, пока не поздно. Ему, может, даже лучше будет. Попадёт в семью, где он будет единственным.
На секунду Людмила даже зависла. Не смогла сразу переварить сказанное. А когда до неё дошло, она почувствовала, как внутри всё сжалось в комок. Как будто её ударили. Подло, по-женски, в спину.
— Повторите, пожалуйста. Я ослышалась?
— Людочка, ты мать. Подумай головой. Свой сын — это будущее. А у Саши… — свекровь фыркнула и скривилась. — Там не пойми что в роду. Кто его родители? Нaркоманы, aлкоголики? Генетика-то своё возьмёт. И не жалко тебе будет, когда он вырастет и…
— Уходите, — резко, но тихо сказала Людмила. — Немедленно.
— Ты чего? Я же просто хотела поговорить.
— Вы только что при мне решили выкинуть моего сына, как будто он ненужная вещь. Он не чужой. Он — мой. Так же, как и Богдан. Раз вы не понимаете этого, нам не о чем говорить. Больше не приходите.
Свекровь вскинула брови, встала и ушла. Людмила осталась одна. Сердце стучало так громко, что, казалось, разбудит детей. В груди всё горело от возмущения и злости.
Позже она передала слова свекрови Павлу. Он выслушал молча, а потом подошёл, обнял её и сказал:
— Я знал, что она рано или поздно это предложит. Но это всё равно… за гранью. Она к нам больше не придёт. Ни к нам, ни к детям. Даже если будет на коленях просить.
Людмила выдохнула с облегчением. Оба сына — её. И никто не имеет права указывать, кто из них важнее.
Прошло чуть больше месяца с того дня, как Людмила закрыла дверь за свекровью. Та не звонила и не приходила. Как будто испарилась, даже не пыталась поговорить. И пусть. В доме стало тише. Не в плане звуков, ведь Богдан всё ещё кричал по ночам, а Саша бесконечно щебетал и расспрашивал обо всём на свете.
Стало тише в душе у Людмилы. Исчез один из поводов для беспокойства.
Однажды утром она сидела и пила чай с матерью, пока дети смотрели мультики. На кухне было по-домашнему уютно. Пахло запеканкой и детским кремом.
Алла Николаевна была женщиной эмоциональной, но отходчивой и сопереживающей. Поначалу слова свекрови её возмутили, но сейчас она примеряла ситуацию на себя и ей было даже немного жаль Татьяну.
— Не думаешь, что перегнула с ней? — вдруг тихо и осторожно спросила мама. — Всё-таки бабушка.
— Бабушка? Она? — Людмила даже отставила чашку в сторону. — Мам, ты же сама знаешь, что это ещё ничего не значит. Ты ведь выросла в детдоме. Ты правда думаешь, что предложить отдать ребёнка обратно, как платье не по размеру, это нормально? Разве это я перегнула?
Алла Николаевна не ответила сразу. Она взглянула на окно, рассеянно присмотрелась к серому утру за стеклом. Потом — слабо кивнула.
— Нет, Люд. Конечно, нет. Просто… Я не хотела бы, чтобы ты озлобилась. Чтобы семья распалась. Она всё-таки не только бабушка, но и мать твоего мужа.
— Я не озлобилась. Я просто кое-что поняла: у нас семья не по крови, а по любви. По выбору. И если она не согласна… Или она с нами по нашим правилам, или — мимо. Паша с ней общается, но отдельно. Вот и прекрасно.
Мама посмотрела на неё как-то особенно тепло. Не было судорожных объятий, слёз или осуждения. Лишь уважение и понимание. И Людмила лишний раз убедилась: она всё сделала правильно.
Саша в это время рисовал в гостиной, иногда поглядывая на телевизор. Богдан ползал рядом и гремел игрушками. Людмила пришла проверить их и заглянула в альбом. На листе были человечки: она, Павел, Саша, Богдан. Над ними солнце, а вокруг — большой оранжевый круг.
— А это что? — с интересом спросила Людмила у старшенького, улыбаясь.
— Это как защита. Чтобы нас никто плохой не трогал, — с серьёзным видом ответил Саша.
— А почему бабушек не нарисовал? — уточнила она мягко.
— Потому что… не все бабушки с нами. Нарисовать только одну… неправильно, — сын ненадолго притих, но затем оживился. — Но у нас есть солнце. И Богдан.
Было очевидно: ребёнок, может, ещё не всё понимает, но уже чувствует отношение взрослых к себе. Чувствует, когда его отторгают, пусть даже не говорят ему об этом прямо.
Саша поднял глаза и посмотрел на Людмилу.
— Мам, а можно я буду ему как брат и чуть-чуть как папа? Чтобы он никогда не был один.
Глаза предательски защипало. Мать присела рядом и обняла детей, собирая их вместе этим жестом.
— Конечно, зайчик. Ты уже ему и брат, и опора. И так будет всегда.
В тот момент она ощутила, что пазл её жизни сложился. Не было чувства триумфа, победных фанфар, пафосных приговоров. Просто всё стало правильным, надёжным и мирным. Без людей, которые признают её семью лишь наполовину.
