Каждое утро на вокзале, когда город ещё только начинал просыпаться, а первые электрички лениво передвигались, издавая свои протяжные гудки, появлялся мальчишка. Лет двенадцати, худенький, в куртке на пару размеров больше, с огромным, почти до колен, рюкзаком за спиной. Рюкзак был старый, потёртый, местами зашитый грубыми нитками.
Он двигался быстро, почти бегом, лавируя между сонными пассажирами, которые спешили на работу или возвращались домой с ночных смен. В одной руке он держал пачку газет, другой ловко протягивал одну за другой:
— «Свежие новости! Берите газеты, не пожалеете!» — звонко выкрикивал он, и голос его разносился эхом по пустоватым перронам.
Мальчишка всегда улыбался. Широко, открыто, так, как будто за его плечами не было ни забот, ни холода. Даже когда мороз сковывал щеки, превращая их в алые яблоки, и пальцы едва сгибались, он не переставал раздавать свои газеты с той самой тёплой, лучистой улыбкой. Порой казалось, что эта улыбка — единственное настоящее на всём вокзале, среди сутолоки, сквозняков и бесконечного шума поездов.
Люди привыкли к нему. Он стал частью этого места, как старые облупленные скамейки или вечный запах горячего чая и пирожков из буфета. Никто особенно не задавался вопросами, кто он, откуда и почему каждый день здесь. Он просто был.
— Парень, а ты чего не в школе? — однажды буркнул сторож Лёха, откусывая огромный кусок от горячего пирожка с картошкой, который дымился в его руке. Лёха любил покомандовать, показать, что он тут главный, но голос его не был злым. Скорее — любопытным.
Мальчишка лишь пожал плечами, не переставая двигаться.
— Так рано ещё, — ответил он с лёгкой усмешкой, подмигнул Лёхе и побежал дальше, оставив того с пирожком у рта.
И действительно, кто будет спорить? Утро только начиналось, а мальчишка уже крутился, как юла, успевая обежать все перроны, все выходы и даже зал ожидания. К тому моменту, как на город опускался рассвет, и окна вокзала начинали отливать жёлтым светом, он уже успевал распродать половину газет.
Время шло, а мальчишка всё так же появлялся каждое утро, как часы. Люди кивали ему, покупали газеты, иногда даже просто так оставляли мелочь, глядя на его румяное лицо и живые, светлые глаза.
Но однажды старый проводник Иван Иванович, которого на вокзале все звали просто Дед Иван, заметил странное. Иван Иванович проработал на железной дороге всю жизнь и видел многое: и пассажиров, которые забывали свои сумки, и тех, кто уезжал в никуда, оставляя позади прошлое. У него было особое чутьё на людей, и что-то в этом мальчишке его зацепило.
Однажды вечером, когда последний поезд уже ушёл, и вокзал постепенно опустел, Дед Иван, собираясь домой, заметил краем глаза знакомую фигуру. Мальчишка.
Но вот что было странно: он никуда не торопился. Не спешил домой, не убегал к выходу, как другие ребята, которым пора к родителям. Нет. Он оставался.
Иван Иванович прищурился и, притворившись, что идёт к своему вагону, остановился за колонной. Наблюдал.
Мальчишка оглянулся, убедился, что вокруг никого нет, и медленно пошёл вдоль перрона. Потом сел на одну из дальних скамеек, снял рюкзак и, вытянув ноги, подложил его под голову, как подушку. Куртку застегнул до самого подбородка и натянул шапку на глаза.
Дед Иван нахмурился. Это было ненормально. Взрослые могли задержаться на вокзале — ну, мало ли, опоздали на поезд или решили переночевать перед ранним рейсом. Но мальчишка? Ночевать на скамейке, среди сквозняков, в этом промозглом холоде?
На следующий вечер Иван Иванович специально задержался после смены. Теперь работал он охранником на складе, для проводника уже стар был. Смена тяжёлая, но что-то не давало покоя. В голове крутился образ того мальчишки — худой, сгорбленный, в старенькой куртке, будто с чужого плеча. Вчера он мельком увидел его, и с тех пор тревога не отпускала.
Иван Иванович направился к той самой скамейке, что стояла у перрона, под облупленным фонарём. Сел, развернул газету, будто случайно здесь оказался, и стал ждать. Газету держал для вида, глаза скользили по строчкам, но в голове было пусто. Лишь одно — дождаться пацана.
Вечер опускался медленно. Небо серело, ветер гнал по двору сухие листья, скребущие по асфальту. Где-то вдалеке лаяла собака, хлопали двери подъездов, и тихо переговаривались старушки на лавочке у соседнего дома.
Наконец, мальчишка появился. Он вышел из-за угла, не торопясь, будто и сам не знал, куда идёт. На плечах — потёртый рюкзак, руки в карманах, шарф болтается на шее, давно потерявший цвет. Он остановился на секунду, окинул взглядом двор, словно проверяя, нет ли опасности, и только потом медленно подошёл к скамейке.
Не говоря ни слова, мальчишка положил рюкзак у ног и сел рядом, разворачивая шарф и кутаясь в него ещё плотнее. От него пахло чем-то знакомым — улицей, чуть дымком от костров, которые жгут во дворах, и детской безысходностью.
Иван Иванович, делая вид, что читает газету, украдкой посмотрел на него из-под очков.
— Ты чего здесь ночуешь? — наконец спросил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, будто просто так, из любопытства.
Мальчишка вздрогнул. Плечи напряглись, глаза метнулись в сторону, но он быстро взял себя в руки. Видно было, что не первый раз на улице. Знал, как держать лицо.
— Просто… Удобно тут, — пожал плечами, стараясь казаться равнодушным.
Иван Иванович тихо хмыкнул, сложил газету пополам и положил на колени.
— Домой-то не тянет? Родители, небось, волнуются, — продолжил он, как бы между делом, глядя вдаль, туда, где тускло светились окна домов.
Мальчишка замолчал. На лице будто маска появилась, глаза потемнели. Он сидел тихо, уставившись куда-то перед собой, будто этот разговор его не касался. Но через пару минут, не выдержав, полез в карман куртки. Достал что-то, осторожно развернул и протянул Ивану Ивановичу.
Это была старая, потёртая фотография. На ней — женщина с тёплой улыбкой. Волосы собраны в пучок, глаза светятся добротой. Рядом мальчишка поменьше, видно, тот же самый Сашка, только лет на пять младше.
— Я маму ищу, — тихо сказал он, не глядя на Ивана Ивановича. Голос дрогнул, но он быстро сжал губы, проглатывая ком в горле. — Она уехала на поезде и не вернулась.
Иван Иванович сжал губы, чувствуя, как где-то внутри защемило. Он не был человеком сентиментальным, жизнь приучила держаться крепко. Но такие слова даже в его сердце оставили след.
— Как зовут тебя, парень? — спросил он, убрав фотографию в карман мальчишкиной куртки.
— Сашка. Александр.
— Ладно, Сашка, — кивнул Иван Иванович. Посидел ещё немного, собираясь с мыслями, а потом, нахмурившись, добавил: — Давай так. Завтра принесу тебе еды. А ты мне расскажешь всё, как есть. Договорились?
Сашка кивнул. Но глаза его оставались настороженными. Они были взрослыми, не по годам умными и полными той недетской усталости, которая приходит, когда слишком долго ждёшь чего-то хорошего и не дождёшься.
Иван Иванович встал, похлопал мальчишку по плечу и направился домой, чувствуя, как мысли не дают покоя. Он знал, что завтра обязательно вернётся. И не только с едой.
На следующий вечер Иван Иванович появился у лавочки с холщовой сумкой в руках. На улице уже начинало темнеть, холод пробирался под одежду, ветер рвал последние листья с деревьев. Старик оглядел вокзал, привычно покачал головой — всё те же стены, облупленные лавочки и мусор. Но взгляд тут же нашёл знакомую фигуру.
Сашка сидел на той же скамейке, что и вчера. В тонкой куртёнке, с шапкой, натянутой на уши, он казался ещё меньше и худее. Щёки впали, глаза потемнели от усталости. Он пытался держать вид, будто всё в порядке, но Иван Иванович таких, как он, на своём веку повидал. Видел сразу — малец голодный и замёрзший. Не просто так тут ошивается.
Старик присел рядом, шумно выдохнул, будто от долгой дороги, хотя шёл всего-то пару минут.
— На, ешь, — сказал он, доставая из сумки два бутерброда с колбасой и термос. — А то гляди, как костяшки торчат. Совсем из кожи да костей.
Сашка сперва хотел отказаться, но живот предательски заурчал. Он схватил бутерброд, вцепился в него зубами и начал жадно жевать. Но старался держать лицо, не показывать виду, что уж очень ему это было нужно. Горячий чай из термоса обжёг губы, но мальчишка только фыркнул и сделал ещё глоток.
Иван Иванович молча смотрел, как мальчишка ест. Потом, когда тот чуть насытился, спросил, понизив голос:
— Ну, давай, рассказывай. Как это мама уехала и не вернулась?
Сашка замер на секунду, бутерброд в руке остановился. Глаза его потухли, будто в них потушили огонь. Он глубоко вздохнул и начал говорить тихо, будто боялся, что слова разлетятся по ветру.
— Мы с мамой вдвоём жили. Папа давно ушёл… Я его и не помню почти. Мама говорила, что так лучше. А потом… потом работы у неё не стало. Она сказала, что в другом городе работу найдёт, и тогда всё будет хорошо. Сказала, что скоро вернётся. Я её ждал… ждал… Но она не приехала.
Он замолчал, глядя куда-то в пустоту. Ветер шумел в деревьях, листья кружились у его ног, но Сашка будто не замечал ничего вокруг.
— И что? — тихо спросил Иван Иванович. — Так и не пришла?
Сашка кивнул.
— Я решил сам её искать. Может, что случилось… может, она заблудилась… Я подумал, что если она на поезде уехала, то и вернуться должна была сюда. Вот я её и жду.
Иван Иванович не верил своим ушам.
— Один? — переспросил он, нахмурив брови. — Ты один пошёл её искать?
— Да, — просто сказал Сашка, будто в этом не было ничего особенного. — Кому я нужен? Соседка тётя Нина иногда кормила, но она тоже куда-то уехала. Я подумал, что сам справлюсь. Мама ведь всегда говорила: «Сашка, ты у меня смелый, ты у меня умный.» Вот я и решил, что смогу.
Старик потер лицо ладонью. Его пальцы были натруженные, с узлами вен, а в глазах стояла тяжесть. Это было серьёзно. Паренёк явно не врал. Говорил просто и честно, как дети говорят, когда ещё не научились скрывать правду.
— И как давно ты тут ждёшь? — тихо спросил Иван Иванович, боясь услышать ответ.
Сашка пожал плечами.
— Я уже и не помню… — сказал он так просто, будто речь шла о чём-то обыденном. — Сначала считал дни, а потом перестал. А зачем? Всё равно она должна прийти. Она обещала.
Иван Иванович замолчал. Слова застряли в горле, а в груди будто камень лег. Сколько таких ребят он повидал за свою жизнь, сколько сломанных судеб. Но чтобы так — один, на улице, веря, что мать вот-вот появится…
Старик не мог оставить это просто так. Ночами он ворочался в своей маленькой квартире, слушая, как за окном гудят поезда и скрипит старый дубовый пол. Перед глазами стояло лицо Сашки — худенькое, с большими глазами, полными такой тоски, что сердце сжималось в груди. Не было в этих глазах ни лжи, ни хитрости. Только боль и надежда.
Он начал расспрашивать знакомых проводников. Старых, проверенных ребят, с кем проработал бок о бок на железной дороге не один десяток лет. В руках у него была фотография — пожелтевший снимок, где Сашка стоял рядом с женщиной лет тридцати. Женщина улыбалась, но в глазах её уже тогда была какая-то усталость. Может, жизнь прижала, может, работа… Кто теперь знает.
— Смотри, Витька, видел такую? — спрашивал Иван Иванович, подсовывая фото знакомому проводнику.
Витька, покуривая у тепловоза, взял снимок, прищурился, повертел в руках.
— Не, Ваня, впервые вижу. Может, она и не отсюда. Понаедут, знаешь, сколько народу…
Другой проводник только пожал плечами:
— Да тут таких каждый день десятки. Откуда ж я всех помнить-то буду?
Никто женщину не узнавал. Ни на перроне, ни среди знакомых лиц на станции. Словно в воду канула.
Потом Иван Иванович пошёл в полицию. Старый, потрёпанный жизнью участок на углу улицы встретил его привычным равнодушием. Дежурный, толстый, как бочка, лениво жевал бутерброд с колбасой и на ходу вытирал руки о форменные брюки.
— Чего надо, дед? — буркнул он, не поднимая глаз от стола.
Иван Иванович вытащил фотографию, положил перед ним.
— Вот. Женщина с ребёнком. Пропала. Мальчишка на вокзале ждёт её каждый день. Может, заявлял кто?
Дежурный бросил ленивый взгляд на снимок, хмыкнул и махнул рукой:
— Таких историй полно. Мало ли что. Мать, может, сама сбежала. Сейчас так часто бывает.
Старик почувствовал, как в груди закипает злость. Но ругаться не стал. Знал, что толку не будет. Полицейские лишь делают вид, что работают, а на таких вот Сашек им плевать.
Но Иван Иванович не верил. В глазах мальчишки была правда. Та, что не спутаешь ни с чем. Он знал это нутром, тем самым, которое никогда не подводило его за все эти годы на железной дороге.
Он стал обзванивать больницы в соседних городах. Телефонный справочник давно стёрся от частых звонков, пальцы болели от долгих наборов номеров. В каждом разговоре одно и то же:
— Здравствуйте, скажите, не поступала ли к вам женщина без документов? С ребёнком… или одна?
На том конце провода звучали одинаковые ответы:
— Нет, у нас такой не было.
— Не поступала.
— Проверим, перезвоните позже.
Дни тянулись медленно, словно поезд, попавший в снежный занос. Но Иван Иванович не сдавался. Каждый день после работы он шёл на вокзал, где Сашка продолжал появляться, как часы. Всё тот же угол перрона, всё та же скамейка. Мальчишка продавал газеты — маленькие, замёрзшие пальцы торопливо листали стопки, а на лице появлялась натянутая, но искренняя улыбка.
Когда работа была закончена, они садились вместе на скамейку у края платформы. Вечер опускался на город, перрон пустел, только редкие прохожие спешили к последним поездам.
— Не переживай, Сашка, — говорил Иван Иванович, хлопая мальчишку по плечу. — Найдём мы твою маму. Вот увидишь.
Сашка кивал, крепко сжимая в руках кружку с горячим чаем, который Иван Иванович приносил из буфета.
— Спасибо, дядя Ваня, — шёпотом отвечал мальчишка, глядя куда-то вдаль, туда, где исчезали огоньки последнего поезда.
Так шли недели. Месяцы. Зима сменилась ранней весной, но Сашка всё так же приходил на вокзал, как будто боялся, что если пропустит хоть один день, мама его не найдёт.
И вот однажды, когда Иван Иванович уже начал терять надежду, раздался телефонный звонок. Старик сидел у окна, слушая, как закипает чайник, и чуть не подпрыгнул, когда услышал резкий трезвон старого аппарата.
Он поднял трубку, и на том конце провода раздался незнакомый, но взволнованный голос:
— Алло? Вы про женщину с ребёнком спрашивали?
Старик едва не выронил трубку из дрожащих рук.
— Да… Да! — выдохнул он, чувствуя, как сердце начинает стучать в груди. — А что?
— У нас лежала такая, — продолжал голос. — Попала в аварию. Документы потерялись, сама в себя долго приходила. Только недавно поправилась, начала говорить, вспоминать. Кажется, это она.
Иван Иванович побледнел. Руки задрожали, и он машинально сжал трубку крепче, будто боялся, что связь вот-вот оборвётся.
— Где она? — спросил он, и в этом вопросе было всё: надежда, тревога и облегчение.
В тот день Иван Иванович не смог скрывать радости. Его руки дрожали, когда он держал в пальцах старую фотографию. Сердце колотилось, будто он сам переживал этот момент так же, как и мальчишка. Он знал, что сейчас скажет Сашке то, что изменит всё.
Подойдя ближе, он кашлянул, прочищая горло, но голос всё равно вышел чуть севшим.
— Ну что, парень, — проговорил он, глядя прямо в глаза мальчишке. — Кажется, мы её нашли.
Сашка замер, словно его вдруг парализовало. Глаза расширились, дыхание сбилось.
— Правда?.. — голос его дрожал, будто он не верил своим ушам. — Где она?
Иван Иванович мягко положил руку ему на плечо.
— В больнице, в соседнем городе. Едем.
Сашка ещё секунду смотрел на него, потом резко кивнул.
— Едем, — повторил он твёрдо, словно не было у него никаких сомнений.
Поездка казалась бесконечной. Сашка сидел, прижавшись к окну, сжимая в руках ту самую старую фотографию. Пальцы его дрожали, а в глазах отражался страх. Страх, что всё это окажется ошибкой, что он приедет, а её там нет. Что он опоздал.
Иван Иванович время от времени бросал на него взгляд. Хотел что-то сказать, подбодрить, но слова не находились. Да и что тут скажешь? Всё, что мог, он уже сделал. Теперь оставалось только ждать.
Машина остановилась у больницы. Сашка не стал ждать, выскочил первым, чуть не споткнувшись на пороге. Иван Иванович догнал его, придержал за плечо.
— Тише, парень, — мягко сказал он. — Давай спокойно.
Но у Сашки не было сил идти спокойно. Он почти бежал по коридору, вцепившись в рукав Иван Ивановича, пока не оказались перед нужной дверью.
Иван Иванович толкнул её первым.
В палате было тихо. Белые стены, слабый свет из окна, запах лекарств. На кровати лежала женщина. Она была очень худая, с бледным лицом, усталыми глазами. Казалось, что она просто часть этого больничного мира — тихая, ослабевшая, забытая.
Но когда дверь открылась, она подняла голову. Глаза её расширились.
— Саша?.. — голос её был слабым, но в нём звучала надежда.
Мальчик замер, словно его ударило током. А потом рванулся вперёд.
— Мама! — закричал он и бросился к ней.
Они обнялись так крепко, будто боялись отпустить. Сашка вцепился в неё, уткнулся носом в плечо, дрожал. Женщина гладила его по голове, шептала сквозь слёзы:
— Прости меня, малыш… Прости…
Иван Иванович стоял в стороне, вытирая глаза краешком рукава. Он знал, что так и будет. Что, когда этот момент наступит, он не сможет сдержаться.
В этот момент он понял: счастье – это когда ребёнок наконец нашёл дорогу домой.
