С утра Анна поставила телефон на громкий. На всякий случай. Хотя знала: он не позвонит. Просто чувствовала это — как чувствуют перемену погоды в коленях или приближение дурных вестей. И всё равно: поставила. Надежда — вещь упрямая, даже когда сердце давно сдалось. Сделала прическу, небрежно, но с расчётом: как будто сама не старалась, а получилось красиво. Одела серое пальто, в котором ему так нравилось, как она идёт, и которое она с тех пор носила всё реже. Накрасила губы. Красным. Слишком ярко для утра. Хотя собиралась только в аптеку и до булочной.
В аптеке было людно. Кто-то кашлял, кто-то спорил с фармацевтом, кто-то молча ждал, раскачиваясь с пятки на носок. Воздух был густой от запаха сиропа и чего-то мятного. Анна купила витамины, которые он советовал ей пить. Два года назад. Держала их в руках чуть дольше, чем надо, разглядывая упаковку. Срок годности был до следующего июня. Как будто и в них что-то заканчивалось.
В булочной всё было по-прежнему: девушка с пирсингом и хмурым видом, запах тмина и сдобы, слабая музыка из старого радиоприёмника и та самая булочка с клюквой, которую он однажды назвал «вкусом детства» — смеясь, запивая кофе, оставляя крошки на губах. Она купила две. Одну съест дома, с чаем, так же, как раньше. Вторую… отложит на потом. Просто чтобы была. Как маленькое напоминание, как что-то, чего никто не отнимет.
Когда она вернулась, в доме было тихо. Слишком тихо. Воздух стоял ровный, как натянутая простыня, и казалось, если что-то сказать — оно отзовётся эхом. Телефон лежал на подоконнике, лицом вниз, как будто сам прятался от её взгляда. Ни одного пропущенного. Ни одного уведомления. Будто день прошёл, не заметив её вовсе. Как будто она сама была слегка прозрачной.
Она поставила чайник, сняла пальто. Медленно, аккуратно, как будто боялась потревожить воздух — или саму себя. Поставила ботинки ровно, застегнула пуговицы на вешалке. Включила радио — знакомый голос говорил про курс валют. Потом про морозы. Потом — про концерт в филармонии. Всё звучало будто издалека, как сквозь стекло. Она сделала глоток чая. Горячо. Обожглась. Но не сплюнула — проглотила. Встала, подошла к окну, прижав ладони к холодному стеклу.
На улице шёл мелкий снег. Лёгкий, почти пыльный, он ложился на капюшоны, плечи, перчатки и тут же таял. Мужчина в чёрной куртке поправлял ребёнку шарф — аккуратно, с движением, в котором чувствовалась привычка. Пожилая пара шла, держась за руки, будто время между ними не тронуло ничего, кроме седины. Кто-то спешил, неровно ступая по гололёду, кто-то улыбался в телефон, кто-то останавливался перед витриной, разглядывая искусственные ёлки. Жизнь шла. Без неё. Или — мимо неё. Как трамвай, на который она не успела. Или не стала садиться.
Он не позвонил.
Но она подмела пол. Позвонила маме — послушала про давление, про соседку, про рецепт кекса. Полила фикус, проверяя каждый лист — вдруг завял. Записалась на прививку, хотя давно откладывала. Проверила счета — ничего нового, но галочка в списке. Постирала полотенца, добавила немного кондиционера — просто ради запаха.
А вечером включила свет во всех комнатах. Не потому что боялась темноты. Просто потому что так — теплее. Дом казался живым, когда окна светятся, когда свет отражается в стекле и будто говорит: кто-то здесь есть.
И подумала, глядя на отражение в стекле: «Он не позвонил. И всё-таки — я есть.» Словно не оправдание, не упрёк, а тихое утверждение. Как свеча, которую зажигают не напоказ — для себя.
