Солнце только-только выглянуло из-за елок, а Света уже хлопотала на кухне. Руки дрожали, чай из чашки расплескивала — никак не могла успокоиться после вчерашнего. Данилка ее, сынок любимый, едва живой домой притащился. Что только могло случиться с мальчишкой!
— Светка, ты чего там гремишь с утра пораньше? — проворчал из спальни Коля, потягиваясь на кровати.
— Да так, не спится что-то, — отозвалась она, прикрывая дрожь в голосе.
А как тут уснешь, когда душа не на месте! Данилка вчера весь вечер молчал, только в потолок пялился. Говорит, какая-то тетенька его из речки вытащила, накормила, обогрела. И глаза у него такие… будто что-то важное понял, да сказать боится.
Коля в кухню вошел, волосы растрепанные, рубаха наполовину расстегнута.
— Где наш сорванец-то? Спит еще?
— Спит, пускай отдыхает. Намучился вчера, — Света отвернулась к окну, чтобы Коля лица ее не видел.
Шестнадцать лет прошло с тех пор, как она эту тайну в сердце запрятала. Шестнадцать лет врала мужу родному, что Данилка — его кровиночка. А сама каждый день, глядя на сыночка, видела в нем Михаила. Те же глаза карие, тот же упрямый подбородок, та же родинка на шее…
— Ма, а почему я на папу совсем не похож? — вдруг спросил Данилка, появляясь в дверном проеме.
Света чашку уронила. Вдребезги разлетелась по полу, чай во все стороны брызнул.
— Данилка, ты что спросонок-то такое говоришь! — Коля засмеялся, но как-то натянуто. — Конечно, похож. Вот нос у нас одинаковый, и руки…
— Не-е, пап, — мальчишка головой покачал. — А вот на ту тетю, что меня спасла, я очень похож. Прямо как родной какой. И дочка у нее… как будто сестра моя.
Света побледнела так, что губы синими стали. Неужели… неужели к Кире он попал? Боже мой, что же теперь будет!
— Данилка, сынок, садись завтракать. И про всяких теть забудь, — голос у Светы дрожал.
— Мам, а почему ты так испугалась? — мальчишка внимательно на мать посмотрел.
— Да не испугалась я! Просто чашку разбила, вот и расстроилась.
Но Данилка не дурачок был. В свои шестнадцать многое понимал уже. И вопросы эти проклятые задавать начал…
Дня через три Света не выдержала — поехала к Кире. Надо было поговорить, объяснить, попросить молчать. Дом Киркин она издалека узнала — тот же, что и семнадцать лет назад, только краска облупилась да забор покосился.
Кира на крыльце сидела, горох чистила. Увидела Свету — лицо каменным стало.
— Чего пришла? — холодно спросила.
— Кира, нам поговорить надо. Про Данилку моего…
— Про Мишкиного сына, ты хочешь сказать? — Кира горошины в миску швыряла, будто камни.
— Тише ты! Услышит кто… — Света оглянулась испуганно.
— А что, правды боишься? Шестнадцать лет молчала, теперь что — совесть заговорила?
Света на ступеньку села, лицо в руки спрятала.
— Кира, я понимаю, ты на меня злишься…
— Злюсь? — Кира вскочила, миску с горохом отшвырнула. — Я тебя ненавижу! Ты у меня мужа увела! А потом, когда он в той аварии погиб, даже на похороны не пришла!
— Я не могла… Коля ничего не знал…
— А моя Лизка? Она отца лишилась, а у твоего сынка хоть отчим есть! Справедливо, да?
Слезы у обеих женщин градом полились. Столько лет боли, обиды, недосказанности…
— Кира, я каждый день мучаюсь. Каждый день молюсь, чтобы Господь простил…
— Молишься? — Кира горько рассмеялась. — А Коле своему сказать не можешь?
— Боюсь… Он меня прогонит. И Данилку от себя оттолкнет. Мальчишка отца любит…
— Любит-то он любит, да только не настоящего отца.
В этот момент калитка скрипнула, и во двор вошла девочка лет четырнадцати. Лизка — дочка Киры. Светлые волосы, карие глаза… точь-в-точь как у Данилки.
— Мам, а это кто? — спросила Лизка, недоумевая на Свету глядя.
— Никто, доченька. Проходи в дом.
Но Лизка не ушла. Стояла, разглядывала Свету, будто что-то припоминала.
— Мам, а это мама того мальчишки, что у нас ночевал?
Кира кивнула молча.
— Так он же… он же на папу похож! Я фотографию смотрела — ну вылитый папа в детстве!
Света вскочила, к калитке кинулась.
— Я пойду…
— Стой! — Кира догнала ее. — Думаешь, убежишь — и все забудется? Данилка умный мальчишка. Он и сам скоро все поймет.
И правда, дома Света застала сына сидящим за столом с какими-то бумагами.
— Мам, а это что за фотографии? — показал он на старые снимки, которые из альбома вытащил. — Вот тут ты совсем молодая, а этот дядька кто?
Сердце у Светы так забилось, что дышать стало трудно. На фотографии она была с Михаилом — единственная, которую забыть выбросить.
— Данилка, это… это просто знакомый…
— Мам, не ври! — мальчишка вскочил. — Я же не слепой! Этот «знакомый» на меня похож как две капли воды! И та тетя Кира его фотографии целый альбом показывала!
— Ты… ты к ней ездил? — прошептала Света.
— Ездил! И все понял! Он мой настоящий отец, да? А папа Коля… он просто…
— Данилка, не смей так говорить! Коля тебя растил, любил…
— А правду знал?
Света молчала. О чем тут говорить? Коля ничего не знал. Думал, что сын немного раньше родился, и все.
В этот момент Коля с работы пришел. Веселый, довольный — премию дали.
— О, семейный совет! — засмеялся он. — О чем тут разговор?
Данилка на мать посмотрел, потом на Колю. И вдруг заплакал — в голос, как маленький.
— Пап… папа Коля… я тебя люблю…
— Ну конечно любишь, сынок, — Коля обнял мальчишку. — И я тебя люблю. Что случилось-то?
— Коль… — Света голос нашла. — Садись. Нам с тобой поговорить нужно.
И рассказала. Все как есть. Как полюбила Михаила, как узнала, что беременна уже после его смерти, как боялась остаться одна с ребенком… Как Коля появился в ее жизни — добрый, надежный, готовый чужого ребенка как своего принять, только он не знал, что ребенок чужой…
Коля слушал молча. Лицо каменное, глаза потухли.
— Значит, шестнадцать лет… шестнадцать лет ты мне врала?
— Коль, я боялась тебя потерять…
— А теперь что — не боишься? — он встал, к окну подошел.
— Пап… — Данилка к нему потянулся.
— Не называй меня папой, — тихо сказал Коля. — Я тебе не отец.
— Но ты меня растил! Ты меня в школу провожал, на рыбалку брал…
— Брал… — Коля горько усмехнулся. — А знаешь зачем? Потому что думал — ты мой сын. А ты… ты чужой.
Данилка заревел пуще прежнего. Света к мужу кинулась:
— Коля, не губи мальчишку! Он же ни в чем не виноват!
— Не виноват? А я, значит, виноват? Что дурак был, что поверил тебе?
— Папа! — вдруг крикнул Данилка. — Да плевать мне, чья кровь во мне течет! Ты меня любил, и я тебя люблю! И если ты меня прогонишь, я… я не знаю что сделаю!
Коля остановился. Повернулся к сыну — нет, уже не к сыну, к мальчишке, которого шестнадцать лет считал сыном.
— Данилка…
— Я не хочу другого отца! Мне этот не нужен, он умер, а ты живой! Ты мне сказки читал, когда болел! Ты меня плавать учил! Коля не выдержал. Обнял мальчишку, и оба заплакали.
— Эх, Данилка… что ж ты мне сердце рвешь…
— Пап, а ты меня простишь? И маму простишь?
Коля на Свету посмотрел. Она стояла вся бледная, руки к сердцу прижимала.
— Не знаю, сынок. Не знаю…
Неделю в доме тишина стояла гробовая. Коля на работу уходил рано, домой поздно приходил. С Данилкой разговаривал, а вот Свету будто не замечал. А она все чахла, чахла… И животик у нее уже заметен стал — второго ребенка ждала.
— Светка, ты бы к врачу сходила, — посоветовала мать Вера. — Бледная вся, похудела.
— Да некогда мне, мам…
— Как это некогда? Ребенка носишь!
Но Света боялась к врачу идти. А вдруг что-то с малышом не так? Вдруг от переживаний… Нет, лучше не знать.
А Данилка в это время с Лизкой встречаться начал. Сводная сестра ему оказалась — умная девочка, добрая. Кира сначала против была, а потом смирилась. Дети не виноваты в делах взрослых.
— Знаешь, Данилка, — говорила Лизка, — папа наш хороший был. Мама рассказывает.
— А почему он вашу маму бросил? Ради моей?
— Не знаю. Взрослые странные. Любят, а потом разлюбливают…
— А я никого никогда не брошу, — твердо сказал Данилка. — Ни папу Колю, ни маму, ни тебя.
В один из вечеров Свете совсем плохо стало. Живот схватило, дыхание сперло. Данилка испугался, «скорую» вызвал.
— Угроза выкидыша, — сказал врач. — Надо ложиться в больницу. И поменьше нервничать.
Коля весть эту молча выслушал. Потом к Свете подошел:
— Поедешь в больницу?
— Если ты скажешь, — прошептала она.
— Поезжай. Ребенок не виноват.
В больнице Света пролежала две недели. Коля каждый день приходил, передачи приносил, но говорили они только о необходимом. О малыше, о Данилке, о хозяйстве…
— Коль, а ты меня когда-нибудь простишь? — спросила она в последний день перед выпиской.
— Не знаю, Светка. Сердце болит. Будто ты мне его ножом полоснула.
— Я понимаю. Но я же любила тебя… люблю…
— А Михаила любила?
— Любила. По-другому, но любила.
— Вот видишь. А я думал, что я один в твоем сердце…
— Коля, но ведь он умер! А ты живой, ты рядом!
— Рядом… — Коля горько усмехнулся. — А что толку от того, что рядом, если доверия нет?
Свету выписали перед самой Пасхой. Данилка дом украсил, куличи с Верой бабушкой испек. Кира прислала корзинку яиц — крашеных, узорчатых.
— От Лизки, — сказал Данилка. — Она научиться хочет, как мы куличи печем.
— Позови ее на Пасху, — тихо сказала Света. — И… и Киру тоже.
Данилка глаза расширил:
— Правда, мам?
— Правда, сынок.
Коля ничего не сказал, только кивнул.
В пасхальную ночь они все вместе за столом сидели. Кира с Лизкой, Света с Колей и Данилкой, родители Светины — Вера с Григорием, и даже свекровь Анна приехала.
Разговор не клеился поначалу. Все друг на друга косились, вилками по тарелкам стучали.
— Ну что, христосуемся чтоль? — предложил дед Григорий.
И начали христосоваться. Света к Кире подошла:
— Христос воскресе, Кира.
— Воистину воскресе, — ответила та, но губы дрожали.
— Прости меня, Кира. Прости, если сможешь.
Кира посмотрела на нее внимательно. На бледное лицо, на живот округлившийся, на руки дрожащие…
— А ты простишь меня? За то, что ненавидела тебя столько лет?
— Да что ты, Кира… Ты имела право…
— Никто не имеет права ненавидеть, — вдруг сказала Анна, свекровь Светина. — Грех это. Великий грех.
И обе женщины заплакали. Обнялись, простили друг друга.
А Данилка с Лизкой в сторонке стояли, счастливые. Теперь они могли открыто дружить, сестра с братом.
— Коль, — подошла к мужу Света, — а ты меня простишь?
Коля долго молчал. Потом обнял ее осторожно, чтобы животик не задеть:
— Прощу, Светка. Куда мне деваться от тебя… Только больше никогда не ври. Никогда, слышишь?
— Никогда, Коленька. Клянусь.
А через четыре месяца у них дочка родилась. Маленькая, светленькая — вылитая Света. Назвали Машенькой.
Данилка с сестричкой возился как самый заботливый брат. А Лизка часто в гости приходила, помогать. И Кира тоже — по хозяйству, по-женски.
Так и зажили одной большой семьей. Странной, может, необычной, но семьей. Потому что главное в семье не кровь, а любовь. А любви у них на всех хватало.
Коля с Данилкой на рыбалку по-прежнему ездили. И мальчишка по-прежнему папой его называл. Потому что отец — не тот, кто родил, а тот, кто воспитал. Кто любил, заботился, за руку в школу водил…
А про Михаила они иногда вспоминали — добрым словом. И Данилка знал теперь, что у него два отца было: один дал жизнь, другой дал любовь. И это не делало его хуже или лучше — просто особенным.
