— Ну, заходи, чего в дверях-то встала? Думаешь, раз мой племянник своё отважилось от меня отстегнуть, так Клавка теперь нос задирать будет? — Валентина Петровна поправила сползающие очки и покрепче перехватила авоську с картошкой. — Любаня, ты представляешь, эта пигалица вчера мимо прошагала — даже не поздоровалась!
Люба сняла плащ и прошла на кухню, мысленно готовясь к очередному марафону сплетен. Валя уже гремела чайником, доставала баночки с вареньем — ритуал, неизменный последние тридцать лет. В маленькой хрущёвке пахло лекарствами и недавно испечённым пирогом.
— А я ведь всё про них знаю, — прошептала Валя, наклоняясь ближе. — Клавка-то не просто так замуж выскочила. У неё дядька в райцентре большим начальником был, он и устроил племяшку в техникум, где она этого олуха и подцепила. А теперь строит из себя фифу городскую! Врут, что у неё бизнес свой. Ха! Знаем мы этот бизнес!
— Валя, может, хватит уже? — Люба отхлебнула чай, поморщившись от приторной сладости. — Давай лучше про огород поговорим. Ты помидоры уже посадила?
— Ой, Любань, какие помидоры! — махнула рукой хозяйка. — Ты слышала про Николая с шестнадцатой квартиры? Который врачом работает? Так вот, его жена думает, он на дежурстве, а он…
— Валь, мне пора, — Люба решительно поставила чашку. — У меня стирка, внук приходит…
— Да ты что, только пришла! — всплеснула руками Валентина. — Погоди, я ещё не рассказала главное! Ты знаешь, что Николай-то на самом деле…
Входная дверь хлопнула так громко, что старая люстра качнулась. По лестнице кто-то быстро спускался, перепрыгивая через ступеньки. Валя подошла к окну и раздвинула занавески.
— Любаня! А ведь это Николай! И несётся как на пожар. Видать, подслушивал, окаянный!
Люба встала рядом, вглядываясь в окно.
— Валя, — тихо сказала она. — Ты зашла слишком далеко. Когда-нибудь твой язык тебя до беды доведёт.
— Ой, да ладно тебе, — фыркнула Валя, возвращаясь к столу. — Я же правду говорю, чего мне бояться?
— А помнишь Зинку с пятого этажа? — Люба внимательно посмотрела на подругу. — Ту, что из окна выбросилась после твоих «правдивых» рассказов про её дочь?
— Так она же пьяная была! — возмутилась Валя. — При чём тут я?
— При том, что ты на весь дом растрезвонила, будто её дочь — проститутка. А девочка просто на вечеринку ходила. Ты хоть понимаешь, что твои слова могут стоить людям жизни?
Валентина насупилась и начала убирать со стола.
— Иди уже к своему внуку, коли спешишь, — буркнула она. — А я тут одна посижу, пожилой человек, никому не интересный.
Люба вздохнула, накинула плащ и вышла, не попрощавшись. В подъезде она столкнулась с соседкой Ниной из третьей квартиры.
— Ты от Вальки? — кивнула Нина на дверь. — И как она?
— Всё по-прежнему, — пожала плечами Люба. — Косточки всем перемывает.
— Кому она сегодня жизнь портит? — хмыкнула Нина.
— Николаю из шестнадцатой. Что-то про его врачебную тайну плетёт.
Нина побледнела.
— Любаш, ты чего это? У Николая же дочка недавно… Ой, не к добру это, не к добру.
Двери лифта закрылись, а где-то наверху в квартире Валентины Петровны снова зазвонил телефон. Она подняла трубку, радуясь неожиданному звонку.
— Алло! Аллочка? Ты? — в трубке шумно дышали, но молчали. — Алло! Да кто это?
— Это Николай, — раздался низкий мужской голос. — Николай из шестнадцатой квартиры.
Валентина улыбнулась, перехватив трубку поудобнее.
— Николай Иванович! А я как раз о вас только что…
— Я знаю, — перебил он. — Весь дом знает, что вы обо мне говорите. И о моей дочери.
— Моя дочь умерла три дня назад, — голос Николая звучал глухо, будто из-под земли. — А вы уже сплетни разносите.
Валентина застыла с открытым ртом. Холод пробежал по спине. Она не знала… Как она могла не знать?
— Николай Иванович, я не… Я же просто…
— Что просто? — в трубке послышался звук, похожий на всхлип. — Просто рассказываете всем, что она покончила с собой из-за наркотиков? Её диагноз — генетическое заболевание. Это всегда было вопросом времени.
Валя опустилась на стул, чувствуя, как подгибаются ноги.
— Я не это имела в виду, — пробормотала она.
— А что же вы имели в виду? Что я — плохой врач, раз не смог спасти собственную дочь? Или что я дежурил не в больнице, а был с ней в хосписе в последние дни?
В трубке раздались короткие гудки.
Валентина медленно положила телефон. По щеке скатилась слеза, оставляя влажный след на напудренной щеке. В кухне стало тихо-тихо, только тикали старые часы на стене.
Валя подошла к окну. Из подъезда вышел Николай — ссутулившийся, враз постаревший. К нему подбежала соседка Нина, что-то спросила, положила руку на плечо. Он покачал головой и медленно пошёл в сторону парка.
Кто-то постучал в дверь. Валентина не двинулась с места. Стук повторился, настойчивее.
— Валя, открой, я знаю, что ты дома!
Алла из соседнего подъезда, её давняя подруга и соперница по части новостей. Наверняка уже всё знает, прибежала выпытывать подробности.
Валентина отошла от окна и спряталась в комнате, забившись в кресло. Не хотелось никого видеть. Внутри росло странное чувство — тяжёлое, давящее на грудь. Стыд? Страх? Она никогда его раньше не испытывала.
Телефон зазвонил снова. Валя не стала поднимать трубку. Через стену слышно было, как соседка Зинаида громко кричала кому-то по телефону: «Ты представляешь, она наговорила такого про девочку! А ребёнок умер!»
За окном начало темнеть. Валентина так и сидела в кресле, не включая свет. Впервые за много лет она чувствовала себя по-настоящему одинокой в своей маленькой квартире, заполненной чужими секретами
Утро встретило Валентину Петровну глухой тишиной подъезда. Никаких привычных звуков: ни топота детских ног, ни звонков в дверь соседок, забегающих «на минуточку». Она выглянула в окно — во дворе играли дети, соседки сидели на лавочке. Валя быстро надела кофту, схватила сумку и поспешила вниз.
Стоило ей появиться во дворе, как разговоры стихли. Три женщины на лавочке синхронно отвернулись.
— Девочки, доброе утро! — Валя присела рядом с краю. — А что это вы такие хмурые с утра пораньше?
Никто не ответил. Зинаида встала и пошла к подъезду. За ней поднялась и Нина.
— Да что с вами сегодня? — Валя перехватила за рукав последнюю соседку — Тамару. — Что случилось-то?
Тамара высвободила руку, словно от прокажённой.
— А то ты не знаешь, — ее голос дрожал. — Я вчера всю ночь с Николаем просидела. Он чуть руки на себя не наложил! А всё из-за твоего длинного языка!
— Да что я такого сказала-то? — всплеснула руками Валя. — Подумаешь, что его дочка…
— Что его дочка — что? — в глазах Тамары блеснули слёзы. — Что семнадцатилетняя девочка умерла от страшной болезни? Или что её отец, заслуженный врач, не смог её спасти? Тебе этого мало было? Надо было ещё и про наркотики приплести?
— Я не знала, что она умерла!
— Не знала? — Тамара горько усмехнулась. — А должна была узнать, прежде чем языком чесать. Вечно ты всё перевираешь, а люди потом страдают.
Валя открыла рот, чтобы возразить, но Тамара уже шла к подъезду.
— Постой! — крикнула Валя. — Тамара! Я же не со зла!
Но та даже не обернулась.
Валентина осталась одна на лавочке. Мимо проходили соседи — кто отворачивался, кто смотрел осуждающе. Никто не здоровался. Даже дворник Михалыч, с которым они раньше часами обсуждали жизнь в подъезде, прошёл мимо, сделав вид, что не заметил.
Вечером Валя позвонила Любе.
— Любань, это я, — начала она, сглотнув комок в горле. — Слушай, ты не могла бы ко мне зайти? Мне…
— Не могу, Валя, — отрезала Люба. — У меня внук.
— А чуть попозже? Мне поговорить не с кем. Все от меня отвернулись. Ты же не такая, ты же понимаешь…
— А ты понимаешь, что натворила? — в голосе Любы звучал металл. — Я тебя предупреждала. А теперь извини, мне пора.
Короткие гудки больно резанули по ушам. Валя села на кухне, обхватив себя руками. Стало вдруг очень холодно, несмотря на тёплый майский вечер.
На следующий день Валентина решилась пойти к Николаю. Купила конфет, собралась с духом и позвонила в дверь шестнадцатой квартиры. Никто не открыл. Она позвонила ещё раз, настойчивее. Тишина. Валя уже собиралась уходить, когда дверь напротив приоткрылась.
— Он уехал, — сказала Тамара, глядя на неё с презрением. — К сестре в другой город. Сказал, не может здесь больше жить.
— Из-за меня, что ли? — Валя попыталась усмехнуться.
— Из-за тебя. Из-за твоих слов о его дочери, которые до него дошли через пятые руки. Ты хоть представляешь, как они исказились? А он только похоронил ребёнка.
Тамара закрыла дверь, даже не попрощавшись.
Валентина постояла на лестничной клетке, мнущий пакет с конфетами. «Да что я такого сделала?» — думала она. «Просто сказала, что слышала. Все же сплетничают. Почему на меня так накинулись?»
Она не понимала, что произошло. Почему вдруг целый дом, весь их маленький мирок, где она была центром новостей и хозяйкой информации, внезапно отвернулся от неё, сделал изгоем. Всего за два дня.
Прошла неделя. Валентина почти не выходила из квартиры. Две попытки сходить в магазин закончились одинаково: соседки замолкали при её появлении и отворачивались, продавщица Галя угрюмо швыряла сдачу, даже не взглянув на неё.
Телефон молчал. Никто не звонил, не забегал на чай. В почтовом ящике скопились квитанции, и Валя решилась выйти на улицу рано утром, когда вероятность встретить соседей была минимальной.
Она спустилась на первый этаж, открыла свой ящик и замерла. На стене подъезда, прямо напротив лифта, крупными буквами было написано: «Валька — языкастая гадюка». Чуть ниже — другим почерком: «Довела человека!»
Почтальон Серафима, пожилая женщина, с которой они раньше нередко перемывали соседям косточки, вошла в подъезд. Увидев Валю, она молча отодвинулась к стене, как от прокажённой.
— Сима, — Валя протянула руку. — Ты тоже?..
— Люди не зря говорят, — Серафима отвела глаза. — Каков привет, таков ответ.
— Да что я такого сделала?! — голос Вали эхом разнёсся по подъезду. — Почему вы все против меня?
— Да уж, — хмыкнула Серафима, — ты просто святая. А помнишь, как ты про Маринкину дочку говорила, что она от другого мужика? Маринка год лечилась после этого. Или как пустила слух, что у Петровичей квартиру отберут за долги? Они полгода боялись из дома выходить! Или как рассказывала всем…
— Хватит! — крикнула Валя, закрывая уши руками. — Я не хотела никому зла! Я просто говорила правду!
— Правду? — горько усмехнулась Серафима. — Какую такую правду? Ту, что ты сама придумала? Ты же всё перевираешь, Валя. Услышишь кусочек — и дорисовываешь остальное. А людям потом расхлёбывать.
Валентина почувствовала, как по лицу текут слёзы. Она не плакала с похорон мужа, десять лет назад.
— Что мне теперь делать? — прошептала она. — Они же никогда не простят.
— Ты бы к Николаю поехала, — тихо сказала Серафима. — Прощения попросила. Говорят, он к сестре в Заречье перебрался.
Домой Валя поднималась пешком — в лифт заходить не хотелось. На своём этаже она столкнулась с Любой.
— Вот, решила проверить, жива ли ты, — буркнула та, не глядя в глаза. — Телефон не берёшь.
— Не звонит никто, — Валя шмыгнула носом, доставая ключи. — Ты первая за неделю пришла.
В квартире стоял спёртый воздух — окна Валя боялась открывать, опасаясь криков снизу. Люба огляделась — на столе лежали нетронутые продукты, в раковине — гора немытой посуды.
— Тебе бы уехать на время, — сказала Люба, присаживаясь на край стула. — К сестре в деревню. Пусть всё уляжется.
— Не уляжется, — Валя опустилась в кресло. — Ты же видела надписи в подъезде? Они меня ненавидят. Все. Весь дом.
— А чего ты хотела? — Люба вздохнула. — Сколько лет ты всем кости перемывала? Сколько судеб поломала своими сплетнями? Вот и прилетело обратно.
— Да не ломала я судьбы! — Валя стукнула кулаком по столу так, что подпрыгнула чашка. — Я просто говорила людям, что слышала!
— А проверить не пробовала? — Люба впервые за разговор посмотрела ей в глаза. — Хоть раз? Ты хоть раз задумалась, что твои слова могут кого-то ранить? Что они могут быть неправдой?
Валя замолчала, сжав губы в тонкую линию.
— Тамара говорит, Николай в Заречье у сестры, — наконец сказала она. — Думаешь, стоит поехать?
— Ты бы на его месте хотела тебя видеть? — Люба встала и прошла на кухню. Открыла окно, впуская свежий весенний воздух. — Я чайник поставлю. И поешь нормально. Привезу тебе продуктов вечером.
— Спасибо, — Валя опустила голову. — Ты единственная, кто…
— Я не простила, — перебила Люба. — Но и не брошу. Ты же сама себя уморишь тут.
Когда Люба ушла, Валя долго сидела у открытого окна. Снизу доносились голоса играющих детей, смех женщин на лавочке. Раньше она знала каждого в этом дворе — кто с кем живёт, кто от кого ушёл, у кого какие тайны. Теперь же она была чужой. Не просто чужой — изгоем.
Взгляд упал на телефон. Валя решительно схватила трубку и набрала номер справочной.
— Здравствуйте, — сказала она, удивляясь твёрдости своего голоса. — Подскажите, пожалуйста, как добраться до Заречья.
Заречье встретило её тишиной маленького городка. Всего час на автобусе от их микрорайона, а будто другой мир — чистые улицы, старые дома с палисадниками, размеренная жизнь.
Валентина нашла нужный адрес быстро. Деревянный дом с голубыми ставнями, аккуратная калитка. Она стояла перед ней, не решаясь войти, сжимая в руках пакет с гостинцами. «Зачем я приехала? Что скажу? Прости, что распустила слухи о твоей мёртвой дочери?»
Дверь дома открылась, и на крыльцо вышел Николай. Осунувшийся, с седыми висками, которых она раньше не замечала. В руках — лейка. Валентина замерла, не зная, бежать или остаться.
— Валентина Петровна? — он удивлённо приподнял брови. — Что вы здесь делаете?
— Я… — слова застряли в горле. — Я приехала извиниться.
Николай молча смотрел на неё. Валя вдруг увидела себя его глазами — старая сплетница с пакетом конфет, приехавшая замаливать грехи. Жалкая. Никчёмная.
— Проходите, — он отступил в сторону, пропуская её во двор.
Они сидели на веранде. Сестры Николая не было дома, и Валя была этому рада. Перед ними стояли две чашки чая, к которым никто не притрагивался.
— Я не знала, что она умерла, — тихо сказала Валя. — Клянусь вам, Николай Иванович. Я бы никогда…
— Никогда — что? — он смотрел куда-то мимо неё. — Не сплетничали бы о мёртвом ребёнке? А о живом, значит, можно?
Валя опустила голову.
— Понимаете, в чём дело, Валентина Петровна, — Николай наконец взял чашку, — вы просто никогда не задумывались, что за каждой сплетней — живой человек. С чувствами, с болью. Для вас это были просто истории, а для кого-то — жизнь.
— Меня теперь все ненавидят, — прошептала Валя. — Весь дом. Как будто я одна виновата.
— А разве нет? — он поднял на неё усталые глаза. — Кто рассказывал, что моя дочь — наркоманка? Вы. Кто пустил слух, что я не настоящий врач? Вы. Только почему-то не задумались, что мы с дочерью лечились в той же поликлинике, где я работаю. Что все мои коллеги знают о нашем горе.
Валя молчала. Что тут скажешь?
Обратно в город она возвращалась с тяжёлым сердцем. Николай не кричал, не обвинял — и от этого было ещё больнее. В его взгляде читалось лишь бесконечное усталое сожаление.
Дома её ждала Люба с продуктами.
— Ну как? — спросила она, расставляя на столе пакеты.
— Никак, — Валя сняла платок и опустилась на диван. — Сказал, что прощает, но вернуться не сможет. Слишком больно.
— А ты что думала? — Люба вздохнула. — Что он тебя обнимет, скажет, что всё в порядке, и поедет обратно?
— Нет, — Валя покачала головой. — Я просто хотела… не знаю, что я хотела.
В тот вечер она впервые за много лет открыла балкон. Внизу на лавочке сидели соседки. Валя могла расслышать обрывки их разговора — что-то о Николае, о его дочери, о ней самой. Сплетничают. Совсем как она раньше.
Валентина тихо закрыла балконную дверь. В другой жизни она бы сейчас бросилась к телефону, обзванивая знакомых, смакуя подробности. Но теперь… Теперь она поняла, каково это — быть по другую сторону сплетен.
В квартире стало тихо. Только часы тикали на стене да ветер шелестел тюлем. Эту тишину ей предстояло слушать ещё долгие годы.
